Позднее современник событий Фронды великий французский физик и мыслитель Блез Паскаль в своих «Мыслях» отметит «несправедливость Фронды, которая выставляет свою мнимую справедливость против силы». По мнению Паскаля, несправедливость — это кровопролитие; под силой он понимал государство, а мнимой справедливостью назвал требования парламента и принцев. Революционные перевороты в обществе бессмысленны, и мир — «самое большее из благ». Так ли уж бессмысленна была Фронда? Джулио Мазарини так не считал, в отличие от мыслителей своего времени. Он знал, каких результатов достиг, что ему нужно, и что он будет делать дальше. Лишь в одном его точка зрения была такой же, как у Паскаля, — стране нужен мир.
Мазарини, как и его великий предшественник Ришелье, являлся политическим консерватором. Он прежде всего апеллировал к традиции и исходил в своей деятельности из неписаной конституции Франции. Но одновременно он являлся и новатором, однако был им в пределах общего для Европы консерватизма, за рамки которого в первой половине XVII в. вышли лишь Англия и еще ранее Голландия. Первый министр Франции терпеливо закладывал фундамент того государственного здания, которое еще на протяжении почти полутора столетий будут называть старым порядком.
По окончании Фронды политические волнения во Франции стали понемногу затихать: ряды противников кардинала в 50-х гг. значительно поредели. Многие из них скончались, а принц Конде и кардинал де Рец бежали за границу: один поступил на службу к испанцам и воевал против своей страны, другой пытался сделать карьеру в Риме. Впоследствии оба они были прощены Людовиком XIV. А Мазарини, вернувшись в Париж, прежде всего занялся своей администрацией. При нем важнейшие государственные дела обсуждались и проводились через Королевский совет. Люди, которые регулярно здесь заседали, назывались государственными министрами и являлись ближайшими советниками короля. Людовик присутствовал на сессиях своего совета, но во время его малолетства и даже много позднее именно Мазарини вел заседания. Реорганизованный им Совет депеш постоянно наблюдал за администрацией королевства. В Финансовом Совете король, канцлер и государственные секретари обычно встречались с финансовыми экспертами короны, регулировавшими доходы и расходы. Все они были тщательно подобраны кардиналом.
Аристократические и парламентские круги понимали, что контролировать Королевский совет — значит, управлять всей государственной машиной. В Парижском парламенте время от времени по этому поводу вспыхивали дебаты, а высшая знать свой главный козырь видела в борьбе за созыв Генеральных Штатов. Через это сословно-представительное учреждение она пыталась приостановить централизаторскую политику первого министра. Эти слабые попытки закончились бесславно. Мазарини пришлось подавить несколько разрозненных дворянских восстаний, а конфликты в парламенте он своим дипломатическим искусством «утопил» в долгих и запутанных переговорах.
Стабилизировалась и экономическая ситуация в королевстве. Понесшие убытки во время Фронды, испытавшие страх перед возможным судебным преследованием финансисты после возвращения кардинала вновь осознали себя хозяевами положения. Такова уж была особенность развития французского капитализма под прикрытием абсолютной монархии, когда главную роль в этом процессе играли чиновники и представители финансового мира. Никогда еще они не ощущали так полно свою значимость, никогда так широко не афишировали своего богатства. Одновременно с их доходами росло и благосостояние королевства, пополнялась государственная казна.
Кардинал назначил сразу двух сюринтендантов финансов: Фуке и своего друга Абеля Сервьена. Если для уже престарелого Сервьена это была почетная должность, то энергичный Никола Фуке нес всю ответственность за доходы государства и пользовался большим доверием у банкиров Франции и Европы. Под свои личные обязательства он получал огромные суммы. Основой политики Фуке был кредит без меры и совести. Ведь война с Испанией продолжалась, займы были необходимы, и кардинал закрывал глаза на действия сюринтенданта. В сущности, Фуке был талантливым взяточником, грабившим всех, кого только мог, Мазарини знал это, но терпел, так как при этом финансисте казна постоянно пополнялась. Фуке фактически был подотчетен первому министру, и тот с помощью сюринтенданта нажил огромное состояние: ко времени своей кончины Мазарини располагал фантастической суммой в 50 миллионов ливров.
Еще одним выдвиженцем кардинала являлся Жан-Батист Кольбер. Мазарини видел в Кольбере, находившемся у него в распоряжении с 1649 г., умного и способного человека, который мог послужить не только ему, но и на благо Франции. Природа не поскупилась на контрасты, столкнув лицом к лицу Фуке и Кольбера. Оба они, как и Мазарини, умели и любили работать, но Кольбер делал это с помощью феноменальной работоспособности, педантичности, умения усваивать массу информации, а Фуке больше полагался на интуицию и позволял себе время от времени расслабиться. Кольбера было невозможно обвинить в том, что за него делали многое заместители, а про Фуке такое говорили на каждом шагу. Буржуа Кольбер казался грубоватым тугодумом, а дворянин в третьем поколении Фуке был блестящим и галантным, обладал безукоризненно светскими манерами. Кольбер видел залог успеха в служении своему покровителю, в умении завоевать его абсолютное доверие и право распоряжаться от его имени. Его подъем к вершинам власти был сменой патронов: сюринтендант финансов во время Фронды Летелье — Мазарини — король. Фуке же отличала впечатлительность, он опрометчиво переоценивал свои возможности, что его впоследствии и погубило.
Как политик, Кольбер показал себя более сильным и ловким, чем Фуке. Наблюдательный Жан-Батист изо дня в день подбирал компрометирующие Фуке материалы, ждал своего звездного часа, чтобы нанести удар по противнику. Одновременно он разрабатывал программу, которую будет осуществлять, придя к власти. Она представляла собой создание новой финансовой системы, сокращение раздутого судейского аппарата, корректировку социальной структуры французского общества. По его мнению, в королевстве должен вырасти удельный вес полезных профессий — торговцев, мануфактуристов, людей, занятых в сельском хозяйстве и в военном деле. В результате можно будет содержать большую армию, обновить крепости, построить мощный флот, восстановить торговлю и промышленность. Первый министр все это ценил и не только доверил Кольберу исполнение своего завещания, по которому все состояние переходило в руки Людовика XIV, но и рекомендовал его королю. После смерти Мазарини управление всей Францией, кроме армии, находилось в руках Кольбера.
После Фронды подлинной страстью первого министра Франции продолжала оставаться внешняя политика. Его умелая дипломатия была очень эффективной, хотя и не всегда понятной современникам. Мазарини пошел на крайне непопулярные для него меры, сблизившись с Кромвелем. В это время появилось немало памфлетов, авторы которых требовали заключить Мазарини в тюрьму за разрешение ногам английского солдата ступать по земле Фландрии (современная Бельгия) недалеко от франко-фландрской границы. Советники кардинала заговорили даже об опасности новой Фронды. Мазарини очень рисковал, но понимал, что только союз с сильной в военном отношении кромвелевской Англией может заставить Испанию пойти на мир с Францией на более выгодных для последней условиях.
Одновременно много внимания первый министр уделял дипломатии в германских землях. Император Фердинанд III хотел помочь Мадриду и угрожал послать свои войска в Нидерланды и Италию. Большинство же немецких князей, как протестантских, так и католических, не желало развязывания новой войны. Их стремление совпадало с политикой Мазарини, и в августе 1658 г. ряд князей создали Рейнский союз — совместную оборонительную организацию для защиты Вестфальских соглашений 1648 г. Франция присоединилась к Союзу, стала его казначеем и главным поставщиком солдат в его армию. В процессе создания Рейнского союза в апреле 1657 г. умер Фердинанд III. Его наследнику эрцгерцогу Леопольду было всего семнадцать лет. Мазарини попытался воспользоваться ситуацией и в короткий период лета 1657 г. стремился выдвинуть Людовика XIV в качестве кандидата на имперский трон. Если этот план сработает, как почти серьезно надеялся честолюбивый кардинал, он сам вскоре сможет надеть папскую тиару, что станет блестящим завершением его карьеры.
Как видно, и великий политик может быть иногда мечтателем. Император-немец был ближе территориальным князьям, и именно Леопольд I был избран в июле 1658 г. императором Священной Римской империи. Но срыв амбициозных планов Мазарини не был промахом его дипломатии. Идея добыть престол Священной Римской империи для молодого французского короля была всего лишь запасным вариантом дипломатических комбинаций. Альянс же с Англией, создание Рейнского союза и особенно Пиренейский мир с Испанией 1559 г., принесший Франции южные земли Руссильон и Перпиньян, создали систему безопасности французских границ и утвердили политическую гегемонию Франции в Европе.
Не подлежит сомнению, что политика составляла основу жизненного поприща кардинала Мазарини. Но редко получается так, чтобы у людей подобного рода политика гармонично сочеталась с личной жизнью и интересами.
Джулио Мазарини любил свою семью. Точнее, их у него было две — семья итальянская и семья французская, которые благодаря ему сливались воедино. Итальянская семья была очень большой, и связи между ее ветвями постоянно поддерживались, как это всегда принято у итальянцев. У Пьетро Мазарини и Гортензии Буффалини было, кроме Джулио, еще пять детей. Все они, благодаря знаменитому брату, прожили свой век безбедно, и практически у всех жизнь сложилась вполне благополучно. Одна из его сестер и младший брат сделали церковную карьеру, а три другие сестры вышли замуж с неплохим приданым за богатых и знатных представителей итальянских фамилий. В семьях Мартиноцци и Манчини было много детей, и первый министр Франции обожал своих племянниц и племянников. Большинство из них делали карьеру и выходили замуж во Франции. У Мазарини не было собственных детей, но он от природы имел сильный отцовский инстинкт, что мешало его образу сильного политика. Кардинала критиковали французы, видевшие в проявлении нежных отцовских чувств и заботе по отношению к племянникам еще одну «итальянскую» черту своего первого министра.