Ответа нет. Но ясно, что он точно знает, о ком речь.
– Он просил меня объединиться с ним на время игр, – продолжает Калла. – И я, пожалуй, соглашусь.
Брови Августа взлетают вверх. Даже в чужом теле его темные глаза, широко раскрытые в отвращении, преобладают на лице.
– Что, прости?
– Конечно, если у тебя нет убедительного довода против, – тут же добавляет Калла. – Что тебе известно об Антоне Макуса, чего не знаю я?
– Немало. – Пауза, Август устремляет взгляд вперед. Калла готова поручиться: он прикидывает, какую часть правды открыть ей, как выдать ровно столько информации, чтобы удовлетворить ее любопытство, но утаить остальное. Август не из тех, кто щедро раскрывает свои карты без причины. Как и все венценосные особы. Никаких любезностей задаром.
– Но полагаю, кое-чем я обязан поделиться. Знаешь, в нашем дворце детей ведь было немного. И мы с Антоном в конце концов стали очень близкими друзьями, несмотря на разницу в возрасте. – Тяжелая капля дождя падает ему на зонт. И скатывается к краю медленно, как шлепок слизи. – А много лет спустя Сань-Эр так осточертел нам, что мы попытались покинуть его вместе.
Калла, конечно, знает, что они дружили, но об этом плане совместного побега слышит впервые. Дождь припускает сильнее, и она высовывает руку из-под зонта, ловит капли в ладонь. Если до земли долетает их так много, минуя все навесы и бельевые веревки, протянутые от окна к окну, значит, наверху чуть ли не ливень.
– Так и заболела Отта? – спрашивает она. Когда вести достигли города, речь шла только о конфликте с королем Каса.
Август перехватывает зонт и укрывает руку Каллы от дождя, с досадой цокая языком.
– Мы с Антоном и Лэйдой, – говорит он, когда Калла нехотя опускает руку, – планировали совершить набег на сокровищницу Каса и удрать в провинцию – с деньгами и под чужими именами. Лэйда благодаря ее матери могла обойти охранные системы, я – получить доступ во внутренние помещения. Если бы нам повезло, с таким планом мы стали бы богаче победителей игр.
– Глупо звучит.
– Сам знаю. Мы пошли на попятный. – Зонт кренится в сторону, Август едва не выпускает его из рук. Но тут же перехватывает и снова берет как следует. – Антону вздумалось взять с собой Отту. Мы с Лэйдой считали, что это слишком опасно. И уже собирались поменять планы и придумать что-нибудь новое к окончанию учебного года, но Антон и Отта потеряли терпение. Они приступили к осуществлению наших планов вдвоем.
Объединение этих двоих грозило неминуемой катастрофой. Каждому из них с избытком хватало собственной одержимости и увлеченности, а в условиях сговора при первых же признаках опасности собственную жизнь они ставили превыше любой другой.
– Ты ведь помнишь Отту, да?
Воспоминания уже утратили четкость, но разве могла Калла забыть такое? Если Калла и Август учтиво беседовали за отведенным для детей столом, Отта слишком громко смеялась и делала вид, будто сейчас сбросит чайную чашку, чтобы слуга бросался подхватывать ее. Если Август однажды предложил Калле экскурсию по крылу дворца, предназначенному для гостей, пока взрослые были заняты разговором, Отта нарочно выводила Каллу из себя и требовала ни к чему не прикасаться, чтобы не оставлять следы грязных пальцев.
– Королевская стража поймала их с поличным в самый разгар исполнения планов. Отта опозорилась – не знаю, что на нее нашло, но она попыталась вселиться в одного из Вэйсаньна, и неудачно. Она не сдалась и повторяла попытки еще и еще, каждый раз в нового стражника, но ее все время вышвыривали обратно в собственное тело. Я удивился бы, если бы после такого она избежала болезни яису.
– Так Отта еще жива? – спрашивает Калла, хотя уже знает ответ. Ее спасли вовремя – вернее, подключили к системам жизнеобеспечения и затормозили развитие болезни, хотя с тех пор Отта Авиа ни разу не приходила в себя. – И ты поддерживаешь в ней жизнь.
Смех, внезапно вырвавшийся у Августа, так удивляет Каллу, что она чуть не отшатывается. И чтобы скрыть изумление, оборачивается к Галипэю и видит потрясение и у него на лице. Принц Август никогда не смеется. Даже когда он насмехается, звуки, которые он издает, ничуть не соответствуют выражению лица. Этот смех – как нарыв, чуть не лопающийся от ненависти.
– Мы сняли с себя всякую ответственность за нее несколько лет назад, – объясняет Август. – А жизнь в ней поддерживает Антон.
Калла останавливается. Август следует ее примеру, но уйдя на два шага вперед, и теперь его зонт не прикрывает Каллу от дождя. Она чувствует, как грязные капли падают ей на шею, скатываются за воротник плаща, пропитывают рубашку, которая липнет к коже.
– Значит, вот почему он участвует в играх, – говорит она. – Держать ее в больнице столько лет ему просто не по карману.
– Несколько раз он выходил на связь, просил денег, – подтверждает Август. – Он знает, что признан преступником и что ему не следует беспокоить дворец. Но все равно беспокоит, потому что Антону Макуса нет дела до правил.
В голове Каллы продолжается бешеная работа мысли.
– Ну и какой в этом смысл? От болезни яису лечения нет. Неужели он думает, что она еще сможет очнуться?
– Вряд ли он вообще думает хоть что-нибудь, – отзывается Август. И кивает, подзывая Галипэя. В ответ его правая рука спешит вперед, шлепая ботинками по лужам и забрызгивая грязью свои черные брюки. – Он не может отпустить ее, а страдать из-за этого вынуждены мы.
Калла поднимает бровь.
– Как романтично, – сухо усмехается она.
– Романтикой здесь и не пахнет. – Август поворачивается и идет вперед, преследуемый по пятам Галипэем. – Хочешь объединиться с ним – пожалуйста. Но не удивляйся, если он воткнет нож тебе в спину.
– Так ты поможешь мне в этом или нет? – кричит Калла ему вслед. – Эй!..
Но прежде чем она успевает продолжить, ее браслет начинает вибрировать. Калла бросает взгляд на экран, раздраженная несвоевременностью сигнала.
Август и Галипэй уже выходят из переулка. Притом как ни в чем не бывало, равнодушные к отсутствию рядом Каллы и к оборванному на полуслове разговору.
С недовольным ворчанием Калла поворачивается и бежит в другую сторону, на ходу выхватывая меч.
Казалось бы, уж где-где, а в дворцовом центре наблюдения могут позволить себе починку сломавшегося кондиционера, но тем не менее он стоит полуразобранный, со снятой передней панелью, а воздух в помещении становится все более спертым и жарким.
Помпи обмахивается ладонью и щурится, не сводя бдительного взгляда с игроков на закрепленной за ней территории. Восемьдесят Шестой движется быстро, две другие точки на экране то и дело мерцают. Остальные игроки такой расторопности не проявляют, хотя и не совсем по их вине. Сань-Эр слишком плотно застроен и густо населен, и статистическая вероятность того, что игроки сами собой сойдутся в одном районе, довольно низка. Разумеется, когда сигналы местонахождения сводят двух-трех игроков в одном и том же квартале, они заранее готовы к бою, и он либо окажется быстрым, с засадой, подстроенной одним игроком другому, либо вообще не состоится, потому что один из игроков ускользнет за пределы досягаемости прежде, чем они встретятся.
– Так-так-так, это еще что такое?
Помпи отъезжает от стола, заглядывая в четвертую по счету кабинку от ее собственной. Одна из сотрудниц вскакивает, подняв руки:
– Эй! Эй, кто-нибудь может посмотреть на это?
Как и все окружающие, охочие до хоть каких-нибудь драматических поворотов, Помпи спешит к ней. На экране что-то мелькает. Помпи приходится закусить губу, чтобы сдержать улыбку.
– Куда смотреть? – спрашивает кто-то.
– В нижний левый угол, – отвечает сотрудница. И сопровождает слова жестом, но едва она направляет взгляды зрителей вниз, не заметить происходящее уже невозможно.
Номеру Пять на другом экране соответствует яркая точка. Но Пятый не двигается. Пятый стоит среди мешков с мусором у самого края крыши и мокнет, потому что ливень не утихает. Изображение размытое, подпорченное погодой, и женщина за столом набирает команды на клавиатуре в попытке сделать картинку более четкой и контрастной. Это мало чем помогает. Техника в Сань-Эре в основном экспериментальная, порой мощности сигнала для ее характеристик недостаточно. Флагманские компании, в правления которых входят члены Совета, всегда первыми предлагают свою продукцию дворцу и получают королевские инвестиции, но даже в этом случае такие компании способны не на многое: исследования продвигаются медленно, самых современных ресурсов не хватает.
– Пятый перескочил? – слышится чей-то голос, и сотрудник придвигается так близко к экрану, как только может. – Я никого не видел поблизости.
– Думаю, отмотать пленку можно потом, – отвечает женщина. – Я переключалась с одной камеры на другую, и довольно быстро, а несколько минут назад застряла здесь… и с тех пор изображение не менялось.
В центре наблюдения воцаряется зловещая тишина. Сотрудники за остальными столами заметили маленькую толпу, собравшуюся в глубине комнаты. Хотя им и неизвестно, на что так завороженно смотрят их коллеги, в сердца всех присутствующих мало-помалу закрадывается тревога.
– Кто-то идет, – вдруг говорит Помпи. Не может удержаться.
На экране возникает некто. Камера снимает сверху, лицо скрыто в тени глубокого капюшона, но в центре наблюдения все равно вряд ли сумели бы разглядеть неизвестного в такой ливень. Помпи прокашливается, взглянув на соседний маленький экран. И жестом предлагает последовать ее примеру тем, кто собрался вокруг. Рядом с Пятым – ни единой точки. Значит, это не другой игрок.
– Вызывайте гвардейцев, – ровным тоном говорит она.
Ее коллега колеблется:
– Знаешь, не хотелось бы беспокоить их по…
Пятый кучей оседает на настил крыши. По центру наблюдений проносится всеобщий возглас, все дружно втягивают воздух и затаивают дыхание, а тем временем неизвестный в капюшоне подходит к Пятому и берет его за обмякшие руки. Дождь льет что есть силы, размывая изображение, но кожа Пятого приобретает сероватый оттенок прямо-таки на глазах. Камеры не улавливают вспышку от перескока, но стремительное разложение тела недвусмысленно свидетельствует о том, что перескоки происходят на глазах у зрителей – еще и еще, в Пятого и обратно, причем с огромной скоростью.