Те, в чьих руках сосредоточена власть, одинаковы. Они желают идти по жизни, вновь и вновь напоминая миру о своем могуществе, и если в ответ не видят повиновения, тогда добиваются его силой.
Калла приподнимает бровь, предлагая поспорить с ней. Внезапно Помпи выбрасывает вперед руку, срывает с Каллы маску, и Калла невольно усмехается, понимая, что задела ее за живое. Какими бы ни были последствия, по крайней мере, вчистую она не проиграла.
– Я знаю, кто ты. – Помпи комкает тканевую маску в руках.
– Конечно, знаешь, – соглашается Калла. – Ты же видела меня в новостях. Я – будущая победительница игр.
Помпи в бешенстве бьет ее наотмашь по лицу. Отшатываясь, Калла чуть не смеется, но тут замечает, что один из «полумесяцев» передал Помпи нож. Калла обводит стремительным взглядом комнату, оценивая свои шансы на побег. Человек, который держит ее за левое плечо, ослабил пальцы. Калла бросает взгляд на воротник его рубашки. В красноватом свете видно плохо, но Калла могла бы поклясться, что разглядела при движениях две уже знакомые вертикальные черты засохшей крови.
– Я хочу ее сердце, – заявляет Помпи. – Оно совершенно особенное.
– Прямо сейчас? – спрашивает тот, кто держит Каллу. – У нас есть и другие, и срок подходит к…
– Держи ее крепче!
Они что-то делают с ци тел, лежащих на полу и превращенных в незаконный товар. Пользуются ею, чтобы менять правила перескока, преображать сами свойства физического мира и своего взаимодействия с ним.
Калла наносит резкий удар левым локтем, попадая в челюсть тому, кто ее держит. От внезапного движения ее бросает вбок, она касается плечом пола. Ей удается продержаться пару секунд на свободе, пока она пытается отдышаться. Но едва она выпрямляется, на шее сжимаются невидимые пальцы, и Калла ощущает первый пробирающий до костей намек на озноб неподдельной паники. Она замирает, потом взмахивает руками, цепляясь неизвестно за что, и тут ее снова хватают, грубо сдирают с нее куртку и впиваются ногтями в нежную кожу.
На лезвии вспыхивает блик. Помпи заносит нож.
– Сила тратится напрасно, когда она в тебе.
– Пятьдесят Седьмая! – кричит Антон в нарастающей тревоге. Он по-прежнему ничего не видит. – Пятьдесят Седьмая, прыгай!
Калла дергается в сторону. Это ничего не дает. Ее смятая куртка валяется на полу, меч отлетел далеко.
Когда Помпи приставляет нож к ее сердцу, Калла взмахивает рукой. Она не пытается сбежать. Просто хочет убедиться еще раз: на груди этого тела тоже есть две параллельные кровавые линии.
– Думаешь, это чем-нибудь поможет? – Помпи вонзает нож, и Калла видит только белизну – слепящий белый свет. Во что это попал нож? Куда-то далеко слева. Но они же хотят не повредить сердце, а вырезать его целиком, живым и бьющимся.
Кто-то визжит. Кто-то визжит, и тут нервные окончания Каллы рывком пробуждаются к жизни, и оказывается, что это ее визг, а в груди холодно, горячо и смешались сотни других ощущений сразу.
– Прыгай! – вопит во весь голос Антон. – Прыгай, или тебя убьют…
Антон изо всех сил топает ногой, потом захватывает ею, согнув крючком, ногу ближайшего к нему тела. «Полумесяц» теряет равновесие, и когда Антон ощущает движение воздуха, когда догадывается, что этот ветер поднят оружием, вскинутым с намерением причинить вред, то подается вперед, принимая удар лицом.
Лицо рассечено, притом сильно. Но разрезана и повязка на глазах, и она сползает на пол длинной лентой.
Антон стряхивает с руки браслет игрока и делает перескок. Сначала вселяется в ближайшее тело, то, что ударило его, и приставляет клинок к собственному горлу. Это рискованно, но Антон так же быстро покидает это тело и едва сдерживает вздох облегчения, когда его впускает следующее. Вряд ли ему и дальше будет сопутствовать такая же удача: в Сообществах Полумесяца многие сдвоены, поэтому сопротивляются перескокам. Но на его стороне элемент неожиданности, его противники стоят плечом к плечу сплошной толпой и не видят, куда он направляется, вспышки мечутся туда-сюда в замкнутом пространстве, то и дело слепят глаза, когда он вселяется и в очередной раз меняет тело, и даже когда попытка оказывается неудачной, он совершает очередную уже через долю секунды.
А Калла все еще визжит. Антон переносит с собой холодный пот всюду, куда перемещается, ему трудно определить, что именно происходит, трудно разглядеть, что делают с Каллой, пока он не оказывается рядом с Помпи, с цепью в руках и так близко, что достаточно протянуть руку.
Он накидывает цепь ей на шею. Тянет, валит ее на землю. Калла тоже падает, схватившись рукой за грудь, и кровь сочится между ее пальцев.
Невозможно определить, смертельна ли рана. И не лишился ли он только что своей лучшей союзницы.
Антон скалит зубы.
– Так сильно любишь повязки на глазах? – шипит он и, прежде чем Помпи успевает посмотреть куда-нибудь и перескочить, выхватывает острый нож из кармана куртки своего нового тела и взмахивает рукой, полоснув ее по глазам. Кажется, она ослепла только на левый, но Антон довольствуется этим и, услышав, как она верещит, отпихивает ее в сторону, считая обезвреженной.
Он оборачивается к Калле. Хватает ее за руку, не заботясь о том, способна она держаться на ногах или нет. Ей придется. Если она настолько глупа, чтобы цепляться за родное тело, пусть приготовится быть сильной и таскать его на себе. Другие «полумесяцы» или ранены, или сбиты с толку. Пробраться через эту толпу легко – достаточно толкаться посильнее, устремляясь к выходу; Антон не забывает подхватить браслет, брошенный на пол, взбегает по ступенькам вместе с Каллой, топая ногами, и вырывается из подвала.
На пороге он бросает взгляд налево, потом направо. Коридор пуст. Никого нет.
– Пятьдесят Седьмая?..
Калла клонится вбок. Антон сразу подхватывает ее, и по его рубашке расплываются алые пятна.
– Я держу тебя, – уверяет он. – Я держу тебя, принцесса.
И Калла теряет сознание.
Глава 19
Занавески шевелит легкий ветер, вносит влажное тепло в распахнутое окно комнаты, куда не достигает дневной свет. Калла моргает, приходя в себя, и первое, что видит, – легко взлетающую белую кружевную кайму не сочетающейся с остальной обстановкой занавески, повешенной на окно, где уже есть жалюзи, и сдвинутой в сторону. Во время первого визита сюда Калла ее не заметила.
Следующее ощущение, отмеченное ею, – как кто-то легко перебирает ее волосы. Гладит их размеренно и бережно, отводит пряди от щеки и виска.
Калла поворачивает голову. Тот, кто гладил ее, замирает, его пальцы останавливаются, едва он видит, что она очнулась.
– Антон, – приветствует его Калла, заглянув в полночно-черные глаза.
– Ну вот, – отзывается он. – А я ведь еще даже не сказал нашу условную фразу.
В горле у Каллы пересохло, но ей удается выдавить хриплый смешок.
– Говори сейчас. Не буду портить тебе удовольствие.
Антон тянется за стаканом воды, уже приготовленным на тумбочке у постели.
– «Какой у нас сегодня прекрасный дневной свет», – произносит он, подавая ей стакан. – Осторожнее, только не…
Калла приподнимается на локте, чтобы дотянуться до стакана, но в груди вдруг вспыхивает раздирающая боль, рука вздрагивает, к ней разом возвращаются воспоминания. Ей надо немедленно обработать рану. Необходимо сразу же…
Калла смотрит на свою грудь, и ее рука каменеет. Рана уже обработана. Кто-то – Антон? – разрезал ее рубашку посередине, но так, чтобы соблюсти приличия, и заклеил рану какими-то листьями. Вся кровь с груди аккуратно вытерта. Лишь разрезанная рубашка напоминает, как она намучилась: ткань давно высохла, но все еще покрыта темно-красными пятнами.
Ощущение невесомости пробуждается у нее внутри. То самое головокружение в состоянии подвешенности, как когда смотришь вниз с края крыши самого высокого здания в Сань-Эре, вот только смотрит она сейчас на собственное залатанное тело.
– Надо было дать мне умереть, – говорит Калла.
Антон закатывает глаза, сует ей стакан.
– И лишиться твоей помощи? Это была бы немыслимая глупость. – Он встает со стула и потягивается. Комната тесная, но он все равно поворачивается и начинает вышагивать по ней, наклоняя голову влево и вправо, чтобы размять шею. – Ты чуть ли не целый день пробыла в отключке. Число игроков сократилось до пятнадцати, может, еще меньше с тех пор, как я смотрел новости в окно парикмахерской. Твой браслет я забрал и бегал по округе вместе с ним всякий раз, когда он срабатывал.
Антон лезет в карман, находит ее браслет и бросает ей, и он тяжело падает серебряной пряжкой вниз рядом с ее рукой. Калла вглядывается в экран. Ничего не изменилось. Антон мог разбить его, мог вытащить чип. Мог что угодно сделать за те часы, пока ее не было в этом мире.
Мог дать ей умереть.
Калла с трудом садится, сбрасывает ноги с кровати и ставит стакан на тумбочку. Тем временем Антон возвращается на свое место, поджимая губы.
– Надеюсь, ты понимаешь, – снова подает он голос, не дождавшись от нее ни слова, – что в храме ты действовала охренеть как глупо.
Она вскидывает глаза. Моргает, скручивая пальцами простыню. И ничего не может сказать в свое оправдание. Она понимает это. Смотрит на Антона, и все мелочи, которые она до сих пор упускала, проходят перед ней одна за другой. И эта вереница достигает кульминации здесь и сейчас, пока она сидит с дырой в груди, потому что отказывалась от перескока, когда с легкостью могла сделать его.
Антон придвигается к ней. Поднимает ладони, проводит по ее лицу, запускает пальцы в волосы. Но не так тихонько и нежно, как гладил, пока она спала. Он не пытается успокоить ее, просто удерживает, чтобы как следует рассмотреть, подобно тому как инвестор, вложивший средства в некую ценность, подносит ее к свету.
– Ты дикое создание, внушающее ужас, понимаешь ты это или нет? – спрашивает он с дрожью в голосе.
– Так ты догадался? – в свою очередь спрашивает Калла.