Это настолько невероятно, что не укладывается в голове. То, о чем никто не сумел догадаться до резни в Эре и никто не додумался потом, хотя все прочие предположения одно за другим перебрали.
Все, кроме этого.
Антон испускает протяжный вздох.
– Это тело Каллы Толэйми, – шепчет он, – но ты не Калла, ведь так?
Девочка уже несколько дней ничего не ела.
Запасы в деревне истощились, поля в этом году не дали урожая. Девочка слышит, как взрослые шепчутся, что с почвой что-то неладно, но не понимает, что это значит. Ей знакомо только чувство голода, поселившееся в ее теле. И вечное утомление, от которого не спасают даже игры с палочками и ветками под деревьями с сохнущей листвой.
Когда являются захватчики, она видит их одной из первых. Всадников на конях, с мечами на поясе. Отряд с факелами поджигает дома, пламя окутывает каждую лавку, пожирает каждую тачку, прежде чем кто-нибудь успевает подумать о побеге.
Девочка кричит. Кричит долго-долго, но ее никто не слышит. До тех самых пор, пока огонь не сжигает все вокруг, пока деревню не окружают люди, объявившие себя посланниками дворца, представляющими интересы королевства Талинь. Больше вам не о чем беспокоиться, уверяют они, потому что все, кто здесь есть, отныне граждане Талиня и находятся под защитой двух могущественных королей.
Пепел не оседает еще много дней. Он забивается в легкие девочки до тех пор, пока она не перестает ощущать голод, потому что его вытесняет жгучая боль в пищеводе. Отвечая на чьи-нибудь вопросы, она не может сказать, потеряла ли она родителей, братьев и сестер, друзей. И неизвестно, то ли вторжение людей из дворца унесло их, то ли они к тому времени были уже мертвы. Ее воспоминания слишком туманны, разум не развит. Все, что она помнит, – это «до» и «после».
Девочка спит на улице у лавчонки в ту ночь, когда слышит о скором приезде королевской семьи. Ее ноги сплошь в струпьях от расчесанных укусов насекомых, одежда износилась так, что подол выглядит как длинная бахрома из ниток. Хозяева лавчонки выходят на улицу выплеснуть грязную воду из ведер, не удосужившись проверить, нет ли поблизости бездомных. Девочка успевает отскочить вовремя, чтобы ее не окатили, но хозяева все равно заняты разговором и ничего не замечают.
– Королевская семья Эра, – говорят они. – Хотят привезти нам подарки, принять нас в свое подданство.
Они презрительно усмехаются, но смотреть дареному коню в зубы не станут. Когда они уходят в дом, хлопнув дверью, девочка сразу забывает об услышанном, потому что разве ей когда-нибудь привозили подарки, разве хоть что-нибудь делали для нее?
В следующий раз она слышит о королевской семье, когда та прибывает в деревню. Важные гости, прикатившие в карете, несколько недель провели в пути, чтобы добраться сюда, на самую окраину новых территорий Талиня. Деревенские по-прежнему считают себя жителями приграничной области, последним населенным пунктом, где можно остановиться, прежде чем дорога приведет к скалистым горам вдалеке. Но если местные заявят об этом вслух, солдаты схватятся за оружие, вот все и держат язык за зубами. Молчат и лишь украдкой посматривают в сторону гор всякий раз, когда их спрашивают, чьи они подданные.
На толпу дождем сыплются подарки. Еда, обувь, украшения. Люди разражаются радостными криками, и трудно сказать, в какой мере они притворные, а в какой – искренние, вызванные обретением хотя бы жалкой малости в то время, когда у них нет ровным счетом ничего.
Девочка сторонится толпы. На соседней улице, где начинаются поля, она тычет в грязную лужу палкой. В это время рядом и раздается шорох. Вот так и получается, что рядом с ней больше нет ни души, когда к ней подходит незнакомая девочка – хорошо одетая, с прекрасными манерами – и смотрит на лужу, щуря глаза.
Принцесса, сразу догадывается деревенская оборванка.
– Что ты ищешь? – спрашивает принцесса. Одежда на ней такая красивая. Розовые шелковые рукава ниспадают почти до земли. Золотистый лиф ярко блестит под солнцем. Круглый головной убор, под который спрятаны волосы, усыпан таким множеством драгоценных камней, что мерцает от любого движения. – Лужа глубокая. Осторожнее, не упади в нее.
Девочка не знает, как отвечать. Даже говорит принцесса по-особенному: каждое слово произносит отчетливо, как в этой деревне никогда прежде не говорили. У девочки снова возникает жжение в животе. Исступленное, злое и нестерпимое. Хлеба ей недостаточно. Мало мелких подарков раз в жизни, когда кому-то вздумалось проехаться к приграничным областям.
Она хочет большего. Ей нужно больше.
Девочка поднимает взгляд.
Она хочет быть ею.
Со стороны гор налетает ветер. Девочка бросает палку в лужу, но не смотрит, как она тонет, опускаясь на самое дно. В тот момент она чувствует только, как сжимаются ее кулаки, как покалывает в позвоночнике, как отчаянный трепет пробегает по всему ее телу.
Она разом открывает глаза. И обнаруживает, что каким-то образом перенеслась на три шага от своего прежнего места. Чудовищная боль затмевает все прочие чувства и функции тела – встряхивает, терзает, раздирает каждую клеточку.
А потом мало-помалу боль утихает. Возвращаются ощущения: прикосновение пальцев к шелку, скованность ступней в тесных туфлях.
Она моргает. Раз, другой. Рядом лежит тело с раскинутыми по траве руками и скрюченными ногами.
Ногой она сталкивает родное тело в лужу, и пустой сосуд сразу тонет в грязи, надежно скрываясь в ней от чужих глаз.
Калла открывает глаза. А она и не заметила, как закрыла их. Порой во сне ей еще случается припомнить другой язык, из нынешней провинции Жиньцунь. Там пользуются двумя языками: на одном говорят с людьми, которые приезжают со всего Талиня, а на другом – только между собой. Но подобно другим ее воспоминаниям, это расплывается, теряет четкость, едва она пытается уловить его, и знания ускользают, как вода сквозь сито.
– Мне было восемь лет, – хрипло выговаривает она. И отстраняется, отодвигается до тех пор, пока не вырывается из рук Антона. – А теперь двадцать три. Пойми, я владела ею дольше, чем она – самой собой. Но если я покину это тело…
– Спустя пятнадцать лет ее в этом теле вообще может уже не быть, – возражает Антон.
– Может, да, а может, и нет. За эти пятнадцать лет никто ни разу не смог в меня вселиться. Скорее всего, потому, что я до сих пор сдвоена.
Антон качает головой, будто сама эта мысль абсурдна.
– Это потому, что ты сильная. В мое родное тело тоже не смог бы вселиться никто.
– Откуда тебе знать?
– Я точно знаю, – настаивает на своем Антон. – Если не сошел с ума сразу после вселения в сильное тело, значит, победил его и можешь пользоваться им как вместилищем. Большинство бездействующих обитателей чахнут и исчезают в первые же пять лет. Не говоря уже о десяти. И о пятнадцати.
– Большинство, – подчеркивает Калла. – Но мы говорим о королевской крови, так что возможно все.
Если настоящая принцесса все это время оставалась в ней, если она снова завладеет телом в тот момент, как окажется в нем одна, тогда у нее, Каллы, не останется ничего. Потому что кто она еще, если не Калла? Она даже не помнит, как ее звали раньше. Ничего не помнит о той жизни, вести которую ей было суждено по рождению. Помнит лишь украденную жизнь принцессы.
– Это тело – все, что у меня есть. – Калла вскакивает на ноги. Рана болезненно пульсирует, но она сдерживает гримасу, запахивает на себе рубашку, чтобы скрыть из виду заклеенную листьями рану. – Я была так мала, что от меня не ждали даже способности запомнить мой номер… то есть личный номер Каллы. Наставник повторил его мне, когда я сказала, что забыла, потому что им и в голову не могло прийти, что ребенок ухитрился совершить перескок в восемь лет от роду, а тем более вселиться в принцессу-ровесницу.
Антон ловит ее руку, она тоскливо смотрит на него.
– Перестань, – говорит он. – Сядь.
– Мне надо идти.
– Куда? Ты же ранена.
Куда угодно, лишь бы уйти отсюда, думает она. Без оружия, с пустыми руками, вынужденная терпеть обжигающий зной снаружи и сочувствие Антона в четырех стенах.
– Отпусти руку, – приказывает она.
Антон хмурится:
– Упрямая какая.
Упрямая. Будто речь идет о пустяковом разногласии, споре, кому переключать каналы на телевизоре, а не о том, что вся ее жизнь потеряна.
– И что с того? – огрызается Калла. – Тебе-то какое дело?
Несколько секунд Антон молчит. Потом возмущается:
– Ты в своем уме? Я-то простой смертный, Калла. Естественно, мне есть дело до тебя.
В ушах Каллы раздается жуткий вой. Может, это рана так действует, выводя ее из строя. А может, уже существующая линия разлома в ее сердце бьет тревогу всякий раз, когда возникает риск новых повреждений.
– Отпусти меня сейчас же, – снова требует она. – Мне надо отчитаться перед Августом. Надеюсь, в этом ты мне мешать не станешь?
– Август тебе не поможет. – В глазах Антона мольба. – Он бессилен точно так же, как все мы.
В комнату снова врывается ветер. Занавеска вздувается и опадает, как в танце.
– Он может оказать мне больше помощи, чем ты, – заявляет Калла.
Наконец Антон отпускает ее руку, его лицо становится непроницаемым. Едва заполучив свободу, Калла выходит из его квартиры и надевает на руку браслет. И не оглядываясь и не теряя ни минуты, спешит вниз по лестнице и через зал «Снегопада». Стоит ей остановиться, и пиши пропало. Беззащитность заскребется у нее внутри, перед мысленным взором возникнут искренние глаза Антона. Август был прав. Не следовало ей соглашаться на этот союз. Она подписывалась лишь на участие в играх и убийство короля и больше ни на что.
– Соберись, – приказывает себе Калла. Хорошо, что в ее планы не входит отправляться прямиком к Августу, потому что он сразу заметил бы перемену в ее лице и упрекнул ее – и поделом, потому что принц Август совершенство и, в отличие от всех прочих в Сань-Эре, никогда не допускает ошибок.