Как и Антон. По правде говоря, он мог бы поспорить, что знает принца Августа гораздо лучше, чем Калла. Вот только спорить об этом без толку, потому что, если Калла не завладеет короной, тогда после смерти Каса единственным законным претендентом останется Август, в противном случае страна будет ввергнута в хаос анархии.
– Это Каса распространяет гниль, – убежденно продолжает Калла. – А когда его не станет, больше ни один ребенок не будет голодать.
Антон вглядывается в нее. Не может же она не понимать, насколько нереалистичны эти ожидания. Калла Толэйми слишком умна, чтобы ей можно было обманом навязать такие примитивные рассуждения, достаточно толкова, чтобы верить, что королевство способно столь разительно измениться от простой замены одного смертного другим.
Хотя, возможно… возможно, она просто настолько устала, что ее удалось одурачить. Она воспринимает города с таким чувством долга, она по своей воле возложила бремя забот о королевстве на свои плечи. Позволить Августу одним махом стать героем – значит на время отдохнуть от этого нескончаемого и непомерного дозора; спаситель свергнет тирана, справедливость будет восстановлена, ведь единственному жестокому королю придется взять на себя вину за деяния всего королевского рода.
– Ты хочешь остановить Каса, чтобы больше ни одному ребенку не пришлось голодать? – неторопливо уточняет Антон. – Или ты хочешь наказать его за то, что голодать пришлось тебе?
Искры гнева вспыхивают в глазах Каллы. Но эти вспышки гаснут так же быстро, как и появляются: Калла наверняка поняла, что это вовсе не безосновательное обвинение, и на ответное презрение Антон не напрашивается.
– А разве не может быть причиной и то и другое? – отвечает Калла. Она засовывает растрепанный шнурок поглубже в ботинок, прежде завязав узел заново, чтобы не споткнуться. – Королевство голодает. Моя цель – спасти Талинь. – Ее губы сжимаются. – Но король Саня и король Эра вынудили меня расти в горе и страданиях, силой присоединили мою деревню к своему королевству, не видя в нас людей. За это они должны поплатиться жизнью. Одного уже нет, пришла очередь другого.
Хлопает дверь на крышу. Снизу слышится детский плач. А в груди Антона трепещет сердце, напуганное неукротимой силой, от которой крепнет голос Каллы Толэйми.
– Ладно, – вдруг говорит Калла, нарушив серьезность их разговора. Ее голос звучит как обычно, в нем проскальзывает насмешка. – Мне надо разыскать Августа. – Она начинает подниматься. – Смотри только не влипни, пока я…
Антон удерживает ее за запястье, останавливает, не давая встать. К этому его побуждает простой неосознанный порыв, но если копнуть глубже, ясно, что в его основе лежит страх: вероятность того, что она может уйти и больше он никогда ее не увидит, совершенно реальна.
– Позже, – негромко предлагает он. – Хотя бы дождись, когда начнется день. Побудь со мной.
Калла соглашается. Антон задается вопросом, не стал ли он первым, кто когда-либо обращался к ней с подобной просьбой, – не то чтобы желающих не находилось, просто принцесса Калла Толэйми никого не подпускала к себе достаточно близко для попытки. Она медленно садится обратно на карниз, на этот раз повернувшись спиной к краю и поставив ноги на прочную, хоть и захламленную крышу.
– Но только пока не начнется день, и не дольше, – предупреждает она. В уголках глаз обозначаются морщинки. Она с ним с прошлой ночи, он не видел, чтобы она поправляла макияж, но темная подводка вокруг глаз ничуть не размазалась, удлиняя уголки и придавая глазам сходство с кошачьими. – Ну и как ты предлагаешь мне скоротать это время?
По всем меркам, день уже начался. Шум, голоса, крик – все, что составляет атмосферу Сань-Эра, поминутно набирает силу, устремляясь к наивысшей точке. Но Антон закрывает глаза и предпочитает отгораживаться от этих звуков, побуждая и Каллу не вслушиваться в них.
– Поцелуй меня, – просит он. – Поцелуй, чтобы каждая жуткая секунда, проведенная здесь, стоила таких мучений.
Каллу не требуется просить дважды. Она прижимается губами к его губам, и остальной Сань-Эр отступает, рассеивается, тонет в реке забвения, что достигается исключительно силой их воли. Антон надеется только, что этого достаточно и что проведенное таким образом время, пока город обведен вокруг пальца с помощью плана, построенного на любви, в итоге принесет успех.
Глава 25
На базарную площадь, находящуюся в колизее Саня, Калла попадает впервые за последние пять лет, и нельзя сказать, чтобы она соскучилась по этому месту. Первым делом ей в нос ударяет вонь рыбы: выпотрошенной, вымоченной в рассоле и разложенной рядами у самого входа. Калла натягивает повыше на нос маску, как только входит, чтобы прикрыть лицо от камер наблюдения, которые в колизее повсюду, и уберечь ноздри от едкого запаха.
Ровно полдень. В небе плотные тучи, но базарная площадь прямо-таки омыта светом, так что Калла вынуждена держать глаза слегка прищуренными. Она не привыкла к ничем не заслоненному свету, свободно достигающему земли, благодаря которому она отчетливо видит, куда ступает, а не строит догадки. Странно созерцать собственные ноги вместо того, чтобы прислушиваться к бьющемуся пульсу города, ступать туда, куда подскажет его шум, доверяться городским буграм и впадинам.
Калла притормаживает. Проверяет браслет. Пингов пока не было, но она не знает, случайно это или же Август решил дать им паузу, когда она попросила о встрече.
– Попробуешь?
Голос раздается на удивление близко, Калла вздрагивает и оглядывается через плечо. Какая-то пожилая женщина стоит к ней вплотную, чего Калла не выносит, но прежде чем схватиться за оружие, она успевает бросить взгляд на ее руки. На них нет ни браслета, ни татуировок, в руках нет оружия. Калла успокаивается. Женщина, рукава которой засучены выше локтя и пальцы припорошены мукой, берет Каллу за запястье, видимо принимая ее молчание за знак согласия.
– У нас тут чего только нет, вся вкуснятина, какую пожелаешь, – продолжает незнакомка и тянет ее к прилавку. Но ей мало просто подвести Каллу поближе: взяв за плечи, она побуждает покупательницу наклониться и понюхать товар. – И лепешки самые разные, и няньгао – пирог из клейкого риса…
– Да-да, я возьму немного, – перебивает Калла, кивая на прямоугольный пирог, лежащий перед женщиной. Она уже не помнит, когда в последний раз ела такой. Во Дворце Неба их считали слишком простонародными. Зато в провинции часто можно увидеть, как эти дешевые лакомства вывозят на тележке на деревенскую площадь и старик-лавочник режет их на аккуратные прямоугольные порции куском бечевки. Ножом няньгао не разрежешь. Лезвие будет вихляться во все стороны, скользить по студенистому верху пирога, и одни куски получатся крупными, а другие – на один укус. Вот и берут жесткую бечевку.
Женщина торопливо обходит вокруг прилавка и туго натягивает бечевку. Уверенно и твердо она разрезает пирог на шестнадцать кусков, отделяя от остальных каждый отрезанный, дрожащий и поблескивающий при свете лампочек над прилавком. Пока она заворачивает один из кусков няньгао в салфетку, Калла достает из кармана пригоршню монет и передает их хозяйке прилавка, а та как раз протягивает ей лакомство.
Калла берет его. А женщина вдруг застывает на месте.
– С тобой… – Калла смотрит на монеты в своей ладони, – все хорошо? Может, это стоит дороже? У меня есть еще, подожди…
Она ссыпает монеты в уже подставленную ладонь женщины и снова лезет в карман. Наконец опомнившись, женщина отводит седую прядь со лба и уверяет:
– Нет-нет, этого хватит. Даже слишком много.
Ах вот как? Значит, цены на этом рынке и впрямь резко снизились. Калла старается не носить в карманах слишком много наличных.
А женщина, не сводя глаз с монет, разражается слезами.
– Ну что ты, не надо, – мягко упрекает Калла, переминаясь рядом. – А будешь плакать, придется мне выложить все, что найдется в карманах, и думаешь, покупатели обрадуются, если ты станешь оплакивать каждый кусок пирога?
Следующий всхлип женщины вдруг перерастает в хохот, она вытирает глаза. За ее спиной торопится парнишка в толстых перчатках, удерживая в руках какую-то извивающуюся живность, проходит мимо, не обращая на них внимания, – движется наперерез к своему прилавку. Несколько секунд спустя тем же путем шагает другой подросток с охапкой проводов и экранов, но, как и первого, дела других продавцов его не касаются, даже если продавщица вся в слезах, и он удаляется, не бросив на нее ни единого лишнего взгляда.
– Ты уж меня прости, – шмыгает носом женщина. – Завтра мы закрываем торговлю, так что жить нам скоро будет не на что.
Калла моргает.
– Закрываете? – повторяет она эхом. Ее взгляд скользит по прилавкам резчиков металла, сборщиков различных устройств и поваров, которые лепят баоцзы. – Почему?
Еще один хлюп носом. Но женщина хотя бы уже не плачет.
– Да просто… не буду докучать тебе подробностями, но Совет принял новые правила. И сборы повысил, и разные строгости ввел. Выживают нас отсюда, это уж как пить дать. Хотят площадь расчистить, отделаться от мелких лавочников, чтобы было куда посадить своих людей. И разве кто их в этом обвинит?
Я, мысленно откликается Калла. Не бойся, обязательно так и сделаю.
Со стороны соседнего прилавка вдруг слышится грохот, Калла рывком оборачивается. Грохотала какая-то упавшая подставка, но взгляд Каллы цепляется за стоящего неподалеку человека. Лицо незнакомое, зато хорошо знакомы черные глаза на нем и холодный пристальный взгляд. Принц Август поднял шум, чтобы Калла его заметила. Не дожидаясь подтверждения, что его узнали, Август поворачивается и идет прочь.
Выругавшись сквозь зубы, Калла откусывает чуть ли не половину только что купленного няньгао. Потом вытирает руку, выгребает из кармана остатки монет и выкладывает их на прилавок.
– Возьми, они тебе нужнее, чем мне. – И добавляет: – И не вздумай больше лить слезы. Сейчас же втяни их обратно.