– Сюда, принцесса.
Возвращается пожилая служанка и принимается руководить остальными. Закутанную в халат Каллу выводят из купального зала в другую комнату и усаживают перед длинным сверкающим зеркалом. Оно настолько чистое, что в отражении видна каждая пылинка в ореоле над ее головой, выбитая из подушки кресла. Калла едва узнает себя – если вообще когда-либо узнавала в этом теле. С этими острыми скулами, темно-желтыми глазами. В окружении переизбытка алых штор и золотых статуй вдоль стен. Калла ведет ладонями по гладко отполированному дереву туалетного столика, восхищается добротной массивностью мебели, словно ей снова восемь лет, она еще не освоилась во дворце, старается и дальше вести себя как подобает принцессе, но не может скрыть изумление, разъедающее горло, как рвота. Ее босые ступни утопают в прямоугольном пушистом ковре, которым устлана комната, пальцы зарываются глубоко в ворс, а тем временем ее мокрые волосы приводят в порядок, колтуны распутывают, а несмывшиеся сгустки крови просто выстригают.
Пожилая служанка прокашливается.
– Здесь, во дворце, – говорит она, обращаясь теперь непосредственно к Калле, – мы дали тебе прозвище. Так, чтобы король ничего не понимал, когда мы обсуждали тебя. Падение Эра и то, какая малость требуется, чтобы обречь на ту же участь и Сань. – Она подхватывает волосы Каллы и принимается плести косу, продевая через темные пряди ажурную цепочку. В зеркале поблескивает отражение металла, сверкают драгоценные камни в звеньях цепочки.
– «Слава ее отца», – продолжает служанка. – Король Каса знал только, что это какая-то деревенская девчонка из народных сказок, которую нежно любят бедные слуги. Провинциалка, которая исполнила дочерний долг и которую будут помнить вечно. Помни «Славу ее отца». Помни ее жертву. Помни, что мы должны держаться изо всех сил, пока она не вернется. Дворцовая знать считала, что ты какое-то божество, мелкая небожительница, которой мы молились в своих святилищах. А ты была совсем рядом, живая, полнокровная, скрывалась где-то в городе.
Калла пытается поправить косу, которую укладывает служанка, но та цокает языком и отталкивает ее руку, а потом закрепляет косу, обвив ею голову.
– Я подняла на своего отца меч, – тихо возражает Калла. – Не было никакой славы в том, что я насильно лишила его жизни и власти.
– Ты принесла славу не своему отцу. А своей отчизне. Твоему королевству. Талиню. Ты сделала то, в чем мы нуждались.
Служанка отступает на шаг. Остальные, хлопочущие вокруг, тоже замирают, любуясь воздвигнутой на голове Каллы короной из волос, из которой не выбивается ни одна прядь. Калла сжимает пальцы в кулак, сминает ими ткань своего одеяния. А если бы они узнали всю правду? Что отец ей никакой не отец, что король Эра для нее был никем и что огонь, пылающий у нее в груди, впервые вспыхнул в загнивающей, голодной деревушке на самой дальней из окраин Талиня?
Несомненно, ее сочли бы не настолько смелой. Если бы знали, что она не дочь короля, которая пошла против родной крови, а всего лишь деревенская девчонка, безжалостно захватившая случайно доставшуюся ей власть. Все сочли бы, что так повелевал ей долг, что любой человек в ее положении поступил бы так же.
Служанка подносит к лицу Каллы кисточку, указывает на ее бледную щеку:
– У тебя есть какие-либо пожелания?
Калле требуется некоторое время, чтобы сообразить: служанка имеет в виду макияж. Кисти и косметику приносят и кладут в пределах ее досягаемости.
– А какой смысл? – вяло отзывается она. Голос все еще царапает горло. – Полагаю, на меня никто и не взглянет.
– Напротив, на тебя будут смотреть все.
Ей чем-то брызжут в лицо. Она закрывает глаза. Нельзя допускать, чтобы вновь полились слезы, иначе они никогда не остановятся.
– Больше нет необходимости прибегать к прозвищу, – тихонько говорит служанка. Ее слова еле слышны в болтовне за ее спиной, сквозь громкий шелест отодвигаемых штор. – Во всех покоях дворца только и говорят что о принцессе. Вернее, больше тебя никто не называет принцессой.
Кисточка чуть ли не вонзается в лицо. Калла принимает эти ощущения. Яд проникает до костей, распространяя холодок.
– И как же меня называют?
Щеке больно под нажимом. На ней нарисован традиционный узор – завиток от линии челюсти до края лба. Открыв глаза, она видит в зеркале кого-то другого, смотрит на Каллу, которую никогда не изгоняли из Эра, на Каллу, которая провела последние пять лет в этих стенах, окруженная роскошью, и была превращена в олицетворение власти.
Ладони служанки ложатся ей на плечи. Она сжимает пальцы, вдавливает их в кожу, и без того уже натертую во время купания.
– «Убийца короля», – свистящим шепотом отвечает служанка. – Так теперь и живи.
Калла не успевает опомниться, как ее снова ставят на ноги и запихивают в рубашку из белого шелка и брюки, будто сшитые из чистого ночного неба. Три коридора, четыре, пять – один поворот за угол, две короткие лестницы, затем дверь с аркой и золочеными косяками, на волосок не доходящими до потолка. Шаг через порог, и ее взгляду открывается тронный зал, заставленный изящными украшениями и безделушками и обдуваемый бризом, врывающимся в открытые балконные двери.
Глупо было даже предполагать, что она могла бы пробраться в этот зал, если бы весь дворец отвлекся на события, происходящие на арене. Ничего бы у нее не вышло. Как и говорил Август, плану, с которого они начали, и плану, который в итоге осуществили, никогда не было никакой альтернативы.
Калла идет по залу. Ей дали новые ботинки, не такие громоздкие, как она носила прежде. Теперь ее походка легче и грациознее. Снаружи под балконом уже собрались толпы. Она слышит, как люди выкрикивают имя Августа, громко поздравляют и благословляют его.
– Август?..
Она снова окидывает взглядом зал. В первый раз она не заметила Августа. Он стоит у дальней стены, почти в углу, уставившись на какую-то картину маслом, висящую на фоне блестящих и переливающихся шпалер. Разглядеть его непросто, Калле это удается лишь со второго раза: в своих золотистых одеяниях он сливается с остальным убранством зала.
Его королевское достоинство не вызывает сомнений. Как и то, что его место здесь, где бы он ни родился.
– Принцесса… – шепчет кто-то за ее плечом, и Калла оборачивается. Слуга кивает ей, указывает на свои руки, где на подушке лежит драгоценный головной убор – королевская корона. Божественное право королей: не что иное, как два перевитых металлических зубца. Если в этой короне и впрямь содержатся колоссальные запасы ци, благодаря которым она избирает правителя, Калла этого не чувствует.
– Август, – снова зовет Калла. Она желает, чтобы это свершилось. Желает, чтобы его короновали и провозгласили королем, а он в свою очередь даровал ей прощение и отпустил бы – из игр, из Сань-Эра, из Талиня. Ее называют «Убийцей короля» и ждут, что этому прозвищу она и будет соответствовать, но эти ожидания она уже оправдала. Август как нельзя лучше подходит на роль правителя. А Калла свое уже отыграла. Она дарует ему всю власть, которая ему требуется, чтобы привести в порядок это королевство.
Август отходит от картины. Руки он держит сцепленными за спиной, затем стремительно оборачивается и смотрит ей в глаза с противоположного конца тронного зала. Она ожидала увидеть в его глазах злорадное ликование. Увидеть гордыню. Но когда они встречаются взглядами, она замечает еле скрытую ярость, притом такой силы, что Калла, встрепенувшись так, что туман у нее в голове рассеивается, гадает, неужели она сделала что-то не так.
Но спросить не успевает: Август уже направляется к ней, выражение его лица слегка смягчается. Его лоб припудрен золотом, черные глаза смотрятся как две бесцветные бездны. А может, у Каллы просто разыгралось воображение. Сейчас она не в том состоянии, чтобы рассуждать здраво.
– Ты готов? – спрашивает она.
– Готов.
Она с силой стискивает зубы. Переводит дыхание.
– Отлично.
Она выходит на балкон первой, и толпа начинает бурлить. А Калла пытается не вздрагивать под множеством обращенных на нее взглядов. Солнце заходит, окрасив небо в оранжевый цвет, – редкость в последнее время, когда плотные тучи нависают так низко. Лица всех собравшихся под балконом приобрели странный оттенок, словно их кожа раскалена, и достаточно только чиркнуть спичкой, чтобы жарко вспыхнула вся толпа.
Август тоже выходит на балкон, и вот тогда толпа взрывается в полную силу. «Август, Август, Август!» – скандируют люди, но сквозь этот шум слышно и другое имя – «Калла».
«Забудь свое имя и прими титул, – сказал Антон. Калла. Калла. Калла. – Скоро люди будут произносить это слово так, как сейчас шепчут «боже».
Калла отмахивается от этой мысли, не давая ей привязаться.
«Я вымолю у тебя прощение, какая бы загробная жизнь ни ждала нас, – думает она в угасающих сумерках. – Жди меня. Я подвергну себя такому же насилию, лишь бы нам снова стать равными».
Калла поворачивается к слуге, стоящему за ней, и берет корону с подушки. Корона мучительно холодит пальцы. Но Калла уверенно и крепко держит ее, когда высоко поднимает, а потом возлагает на голову Августа.
Оба замирают в ожидании. Они ждут. Ждут божественного вмешательства, удара молнии.
Ничего не происходит.
Он принят.
Корона приняла самого нового из правителей Талиня. Весь воздух вырывается из груди Каллы в одном протяжном выдохе.
– Король мертв! – рявкает она, обращаясь к толпе. Голос не подводит ее. Она подает руку Августу, и тот без колебаний кладет ее ладонь на свою, чтобы поднять обе руки выше, выше, выше. – Да здравствует король!
«Да здравствует король», – эхом откликается толпа, и Калле кажется, будто те же слова звучат и за ее спиной, где в тронном зале ждут слуги, где на посту у дверей стоят стражники. Они продолжают повторять вновь и вновь: «Да здравствует король, да здравствует король, да здравствует и десять тысяч лет благоденствует король!»