В два часа дня генерал Сугийяма послал шифровку командующему Южным направлением генералу Тераучи. Шифровка состояла из двух слов: «Хиноде Ямагата». Это означало: «Дата начала операции (Хиноде) назначена на 8 декабря (Ямагата)».
Через три с половиной часа адмирал Ямамото послал шифровку на авианосец «Акаги» адмиралу Нагумо: «Ниитака-Яма Ноборе» («Начинайте восхождение на гору Ниитака».) Это означало: «Атакуйте, как планировалось, 8 декабря».
Ударное соединение адмирала Нагумо продолжало следовать на восток со средней скоростью 14 узлов, чтобы сэкономить топливо. Авианосцы шли, построившись в круговой ордер. Впереди соединения, в сторожевом охранении, находились три подводные лодки. В случае обнаружения нейтральных судов, они должны были захватить их, высадив на эти суда призовые партии. Неоднократно поднимался вопрос, что делать, если они нарвутся на американские боевые корабли? Неунывающий контрадмирал Ямагучи, полушутя предложил: «Отсалютуем и повернем обратно домой». Все посмеялись, но адмирал Кусака подумал: «А что нам остается делать? Мы же еще не в состоянии войны».
Получив радиограмму главкома: «Начинайте восхождение на гору Ниитака», Кусака почувствовал сильное возбуждение, мурашки побежали по его спине. Они нанесут сокрушительный удар и исчезнут. Это напоминало тактику «мамоно» в кендо (фехтование на мечах): один внезапный удар и исчезновение подобно ветру. Существовала еще вероятность, что американская воздушная разведка обнаружит их на подходе к Перл-Харбору. В этом случае Кусака решил не останавливаться и атаковать всеми силами, несмотря на потерю внезапности.
Море было спокойным (впервые за десять последних лет), и дозаправка топливом не составляла никаких проблем. По приказу адмирала Нагумо, все корабли шли без огней.
В Японии вечерние газеты вышли с крупными заголовками: «Япония возобновит усилия для достижения взаимопонимания с Соединенными Штатами».
В то время, когда соединение адмирал Нагумо покидало Курильские острова, капитан 3 ранга ВМС США Уилфрид Холмс, в чью обязанность входило отслеживать передвижение японских кораблей, доложил своему командованию в центре связи Управления военно-морской разведки в Перл-Харборе, что все шесть авианосцев Нагумо находятся «в японских водах».
Вскоре после этого Холмс признал, что «потерял их след». Шли дни, но никакой новой информации о местонахождении японских авианосцев не было. Капитан 3 ранга Эдвард Лайтон, офицер разведки при штабе Тихоокеанского флота США, сообщил об этом 2 декабря адмиралу Киммелю. Если это возмутило командующего флотом, то он не подал вида, а шутливо спросил:
— Возможно, они сейчас обходят Брильянтовую Гору, а вы об этом не знаете?
— Я надеюсь, что мы скоро их обнаружим, сэр, — уверенно ответил Лайтон.
В нескольких милях от них, в Гонолулу, японский генеральный консул Кита получил очередную радиограмму из Токио: «Принимая во внимание сложившуюся обстановку, крайне важной является информация о наличии в гавани линейных кораблей, авианосцев и крейсеров… Ежедневно сообщайте мне, какие корабли и как стоят в каждом подрайоне: на бочках, на якоре, на швартовах у причалов. Подняты ли над базой аэростаты воздушного заграждения? Есть ли какие-нибудь признаки, что это будет сделано? Установлены ли на кораблях противоторпедные сети?»
Это сообщение было перехвачено на Гавайях и переслано шифровальщикам в Вашингтон. У любого, кто прочёл бы этот документ, не осталось бы ни малейшего сомнения, что на Перл-Харбор готовится нападение. Но поскольку это сообщение касалось Гавайских островов и не было «дипломатическим», дешифровка и перевод его были отложены.
Еще один важнейший перехват, который постигла та же судьба, о разделе гавани Перл-Харбора на подрайоны дожидался обработки с сентября и наконец был расшифрован и переведен. Однако, начальник Военной разведки бригадный генерал Шерман Майлс решил, что это «флотские дела», и армии они не касаются. Документ был отослан в военно-морскую разведку, где капитан 3 ранга Элвин Крэмер, руководитель Переводного бюро, пометил его грифом «Интересно», а не «Важно» или «Срочно». Крэмер посчитал, что это не более, чем попытка «какой-то части японской дипломатической службы упростить процедуру связи».
Бернард Барух, неофициальный советник президента Рузвельта и друг английского премьера Черчилля, беседовал в номере Вашингтонского отеля с Раулем Десвернайном, адвокатом, представляющим концерн Мицуи. Адвокат поведал Баруху, что специальный японский посланник Сабуро Курусу хочет передать сообщение непосредственно президенту Рузвельту, минуя госсекретаря Хэлла. Может ли Барух чем-нибудь помочь в этом деле?
Барух передал просьбу генерал-майору Эдвину Ватсону, одному из секретарей Президента. Ватсон вскоре позвонил Баруху и сказал, что Президент отказывается встречаться с Курусу без Хэлла, но не возражает, чтобы Барух ознакомился с содержанием сообщения и доложил об этом ему.
На следующий день, 3 декабря, Барух встретился в номере отеля «Мэйфлауэр» с Десвернайном и Курусу. Японский посол поклялся, что он, японский народ и Император — все хотят мира, но военные лидеры, «имея по заряженному револьверу в каждой руке, явно хотят пострелять».
Войны можно будет избежать, если он, Курусу, побеседует с Рузвельтом без «злобного, враждебного и ненадежного» Хэлла. Он скажет Президенту, что сможет осадить японских милитаристов, обратившись непосредственно и лично к Императору, который затем попросит Рузвельта стать посредником в достижении соглашения между Японией и Китаем. Очень важно, заметил Курусу, чтобы процесс переговоров не прерывался, и было бы очень хорошо, если бы Рузвельт направил в Японию своего личного представителя, скажем, Гарри Гопкинса.
Хотя Барух сомневался, что это предложение найдет отклик у Президента, он обещал передать его в Белый дом.
Еще один «эмиссар мира», доктор Стенли Джонс, известный миссионер методисткой церкви, также пытался представить похожие предложения президенту Рузвельту. Он позвонил секретарю Рузвельта Мервину Макинтайру, попросив устроить ему встречу с Рузвельтом по вопросу, который он, Джонс, «не может поверить бумаге». Это был план, инспирированный Хиденари Терсаки, сотрудником японского посольства, предлагавший предотвратить войну отправкой личного послания президента Рузвельта Императору Японии.
Макинтайр велел Джонсу быть через двадцать минут у Восточных ворот Белого дома, где его проведут через тайный ход к Президенту без необходимости прорываться через «частокол репортеров».
Рузвельт сообщил Джонсу, что уже раздумывал над личным посланием к Императору.
— Но я не решаюсь это сделать, — признался Президент, — чтобы не повредить японским послам здесь, в Вашингтоне, если я через их голову обращусь непосредственно к Императору.
— Это как раз то, о чем я хотел поговорить, — оживился Джонс. — Эта идея «личного послания» принадлежит японским послам Номура и Курусу, которые сами попросили меня предложить вам отправить такое послание. Но они также просили не сообщать об этом. Если узнают, что это они предложили отправить послание Императору через голову японского правительства, их собственные головы могут скатиться с плеч.
— Хорошо, — согласился Рузвельт, — это рассеивает мои сомнения. Я сделаю это.
Джонс предупредил, что подобное послание должно быть отправлено не через министерство иностранных дел в Японии, а непосредственно Императору. В противном случае оно никогда до Императора не дойдет.
— Я не знаю всей механики дел, но именно так меня предупредили послы.
— Я обдумаю способ, — заметил Рузвельт. — Но сами понимаете, что я не могу явиться на телеграф и сказать, что хочу отправить послание Президента Соединенных Штатов Императору Японии. Я, пожалуй, пошлю его Грю, а он уже вручит послание Его Величеству. Если через двадцать четыре часа после этого не будет никакой реакции, я передам текст послания в газеты и заставлю японцев как-то на него ответить.
Уходя, Джонс попросил Рузвельта никак не упоминать имя Терасаки, которому принадлежала идея «личного послания». Рузвельт пообещал. Личное послание Президента Императору, вероятно, было бы отправлено в тот же день, если бы не Хэлл. Госсекретарь напомнил Рузвельту, что японский Император не более, чем марионетка, находящаяся под каблуком кабинета Тодзио, и послание, отправленное Императору через голову Тодзио, не только вызовет его негодование, но будет рассматриваться как признак слабости.
Подозрения Хэлла основывались на очередном радиоперехвате послания из Токио, направленного в японское посольство на Массачусетс Авеню. В нем. приказывалось уничтожить все шифры кроме трех, а также — одну из двух шифровальных машин. Офицер американской разведки, отправленный в посольство, обнаружил, что японские дипломаты жгут на заднем дворе кипы бумаг. По мнению шефа Военной разведки Шермана Майлса и начальника его Дальневосточного отдела полковника Руфуса Брэттона, подобное происходит только накануне разрыва дипломатических отношений в связи с неизбежностью войны.
На другом конце Земли генерал Томоюки Ямасита, собрав у себя в штабе командиров дивизий, и отдельных полков, зачитал им приказ о начале военных действий. Приказ патетически объявлял, что «на карту поставлена судьба Японии». Почти у всех на глазах были слезы.
На рассвете 8 декабря необходимо было произвести три высадки с моря на восточное побережье Малайского полуострова. Два из них — на территории Таиланда, у городов Паттани и Сингора: а одна в Малайе, в районе Кота-Бару. Охваченный энтузиазмом полковник Тсудзи предложил использовать территорию Таиланда в качестве современной версии Троянского коня. Тысяча японских солдат, переодетых в таиландскую форму, должны высадиться на берег вблизи Сингоры и захватить в качестве прикрытия девушек из местных кафе и танцевальных залов. Затем они должны вместе с девушками погрузиться в двадцать или тридцать автобусов и, размахивая таиландскими и английскими флагами, крича: «Долой японцев, Ура англичанам!», двинуться к малайской границе. Тсудзи был уверен, что в наступившей неразберихе им без помех удастся пересеч