Сюффренем головного положения не было следствием какого-либо особенного теоретического соображения его, а произошло потому, что корабль его был лучшим ходоком в эскадре и что поздний час дня и слабость ветра делали необходимым завязать с неприятелем бой возможно скорее. Но этим Сюффрень, кажется, сделал ошибку. Действия головного корабля под флагом командующего — не необходимо, но весьма естественно — принимаются за пример; и факт, что Сюффрень не приближался к противнику, руководствуясь превосходными тактическими основаниями, заставил командиров кораблей, шедших в кильватер ему, естественно, почти простительно, сохранять ту же дистанцию, несмотря на сигналы. Противоречие между приказаниями и примером — подобное тому, которое так знаменательно проявилось при Виксбурге в нашей Междоусобной войне, поселив недоразумения и разлад между двумя доблестными офицерами, не должно бы допускаться. Дело начальника тактично предупреждать недоразумения путем самого тщательного предварительного разъяснения как буквы, так и духа своих планов. Это особенно важно по отношению к сражениям на море, где дым, слабый ветер и такелаж могут сделать весьма затруднительным чтение сигналов, служащих между тем почти единственным средством сношений. Нельсон так и поступал обыкновенно; не чужд был этой идее и Сюффрень. "Необходимы диспозиции, установленные по подробном соглашении с теми, которые должны исполнять их", — писал он д'Эстьену за три года до боя с Хьюджесом. Но если еще можно признать право на извинение за командирами, следовавшими движениям своего начальника и сражавшимися, то уже совсем нельзя извинить командиров арьергардных кораблей, и особенно помощника Сюффреня, знавшего планы последнего. Он должен был бы заставить арьергардные корабли занять подветренное положение, исполняя этот маневр сам в голове арьергарда, если это было необходимо. Ветер позволял сделать это, так как два командира действительно сражались с подветра. Один из них без всяких приказаний, действуя по побуждениям своей собственной доброй воли и мужества, как бы предупреждая слова Нельсона, что "ни один командир, который ставит свой корабль борт о борт с неприятельским, не может делать этим большой ошибки", сблизился с англичанами. Он заслужил особенное одобрение Сюффреня, которое было уже само по себе и честью и наградой. Было ли неудовлетворительное поведение столь многих его товарищей следствием того, что они не были сильны в морском деле, или проявлением партийного духа и вероломной злонамеренности — это не важно для военного писателя вообще, но должно интересовать французских офицеров, ревниво относящихся к чести их корпорации. Жалобы Сюффреня, после нескольких, неудач, сделались очень горячими. "Я сердечно огорчен, — писал он, — беспрестанными нарушениями долга в нашем флоте. Я только что потерял случай уничтожить английскую эскадру… Все, да, все — могли бы подойти близко к противнику, так как мы были на ветре и впереди, и ни один не сделал этого. Некоторые из них вели себя храбро в других сражениях. Я могу приписать это только желанию привести крейсерство к концу, злой воле и невежеству, так как подозревать что-либо худшее я не решаюсь. Результат был ужасен. Я должен сказать, вам, Monseigneur, что офицеры, которые долго были на Иль-де-Франсе, не моряки и не воины. Не моряки, так как они не были в море, а их меркантильный дух, независимый и недисциплинированный, безусловно противен воинскому духу".
Это письмо, написанное после его четвертого сражения с Хьюджесом, должно быть принято с некоторыми оговорками. Не только кажется, что сам Сюффрень, поторопившийся в этом последнем случае по своей горячности, был, частью, ответственен за беспорядок своего флота в сражении, но нельзя не сказать, что и другие обстоятельства, а более всего характер некоторых из порицавшихся им офицеров, делают обвинение их в огульной злонамеренности преувеличенным. С другой же стороны, правда, что после четырех генеральных сражений, при численном превосходстве на стороне французов, при таком искусном и энергичном начальнике, каким был Сюффрень, английская эскадра, говоря его собственными словами, "все еще существовала"; и не только существовала, но и не потеряла даже ни одного корабля. Единственное заключение, которое можно вывести из этого, высказано французским морским писателем: "Количество исчезло перед качеством"[168]. Не существенно, произошла ли неудача от неуменья или от злонамеренности французских командиров.
Неудовлетворительность командиров отдельных судов, обнаружившаяся на поле битвы, не влияла на общее ведение кампании, где сказались качества одного только начальника.
Бой 17-го февраля, длившийся два часа, окончился, вследствие перемены ветра на юго-восточный, в шесть часов пополудни: англичане оказались таким образом на ветре, и их авангардные корабли получили возможность принять участие в сражении. Так как наступила ночь, то Сюффрень в половине седьмого привел свою эскадру к ветру и лег в бейдевинд, на правый галс, на NO, тогда как Хьюджес направился к югу под малыми парусами. Капитан французского флота Шевалье утверждал, что Сюффрень на следующее утро намеревался возобновить бой. Но в таком случае он должен был бы принять меры, чтобы не упустить противника. Тактика Хьюджеса — не вступать в бой без какого-либо преимущества на своей стороне, — слишком ясна для того, чтобы допустить предположение, что он останется спокойно ждать атаки, при условии полной неспособности к бою одного своего корабля, Exeter, потерпевшего так сильно вследствие сосредоточения нападения на него многих врагов. Это настолько ясно, что делает более вероятным предположение о том, что Сюффрень не желал возобновить бой сейчас же, видя естественное к тому основание в серьезных повреждениях в своем флоте и в ненадежном поведении своих офицеров. На следующее утро враждебные флоты были уже вне вида друг друга. Продол жавшийся северный ветер и печальное состояние двух кораблей заставили Хьюджеса идти в Тринкомали, где защищенная гавань позволила ему сделать необходимые исправления. Сюффрень, озабоченный своими транспортами, прошел к Пондишери, где встал на якорь вместе с ними. Он хотел затем следовать дальше, для нападения на Негапатам, но командир сухопутных войск предпочел действовать против Куддалора. После переговоров и соглашений с Гайдером Али армия высадилась к югу от Порто-Ново и осадила Куддалор, который и сдался 4-го апреля.
Между тем Сюффрень, горя желанием действовать против главного предмета своих операций, вышел опять в море 23-го марта. Он надеялся отрезать два линейных корабля, ожидавшихся из Англии, но запоздал: оба они (74-пушечные) присоединились 30-го марта к главным силам в Мадрасе, куда Хьюджес возвратился уже 12-го марта, после двухнедельных работ по исправлению кораблей в Тринкомали. Вскоре после присоединения к нему упомянутого подкрепления, он отплыл опять в Тринкомали, с войсками и военными припасами для гарнизона. 8-го апреля на северо-востоке показалась эскадра Сюффреня, державшая также к югу. Хьюджес продержался на прежнем курсе в этот и два следующих дня, при слабых северных ветрах. 11-го числа, в пятидесяти милях к северу от Тринкомали, он увидел берег Цейлона и спустился по направлению к порту. Утром 12-го числа опять показалась на северо-востоке французская эскадра, под всеми парусами — очевидно стремившаяся догнать противника. Это было как раз в тот день, когда Родней и де Грасс встретились в Вест-Индии, но здесь противники поменялись ролями: здесь французы, а не англичане добивались боя.
Скорости отдельных кораблей в обеих эскадрах были весьма различны, в каждой имелись корабли, как обшитые медью в подводной части, так и не обшитые. Хьюджес увидел, что худшие ходоки его не в состоянии уйти от лучших ходоков противника — условие, которое всегда побуждает отступающую силу в конце концов рискнуть на бой, если только она не может решиться бросить арьергардные корабли, и которое показывает, что ради безопасности, а также и ради действительности эскадры, необходимо, чтобы в ней суда одного и того же класса имели все известный минимум скорости. Та же самая причина — опасное положение отделившихся кораблей — в тот же день, на другом театре войны, побудила де Грасса к рискованному маневру, следствием которого было для него большое несчастье. Хьюджес, по лучшим соображениям, решился сражаться, и в девять часов утра построил свою линию на правом галсе (план XV, Л), направив к берегу свою эскадру в стройном порядке; при промежутках между кораблями в два кабельтова. Мы приведем сначала описание боя в донесении Хьюджеса, которое опять отличается от описания Сюффреня и приписывает последнему тактику, вполне несогласную с тою, о какой говорит он сам, и делающую больше чести его искусству.
"Неприятель — по направлению на NO от нас, в расстоянии шести миль, при ветре, близком к NO — продолжал маневрировать, изменяя позиции своих кораблей в линии до пятнадцати минут после полудня, когда спустился (a) на нас; при этом пять кораблей его авангарда прошли вперед (b) для того, чтобы завязать бои с кораблями нашего авангарда, а другие семь кораблей (b') направились прямо на наши три центральные корабля: Superbe, его передний мателот Monmouth, и его задний мателот Мопагса. В половине второго начали обмениваться выстрелами авангарды обеих эскадр; через три минуты я сделал сигнал вступить в бой. Французский адмирал на Heros, и младший флагман сзади его, на L'Orient (оба 74-пушечные) спустились к Superbe[169] на пистолетный выстрел. Heros удерживал свое положение, сильно обстреливая противника и получая сам жестокий огонь в течение девяти минут, а затем, сильно поврежденный, атаковал Monmouth, сражавшийся в это время с другими неприятельскими кораблями, чем очистил место для своего арьергарда, чтобы последний поддержал атаку нашего центра, где происходил самый жаркий бой. В три часа Monmouth потерял бизань-мачту, сбитую ядрами неприятеля, а через несколько минут и грот-мачту и вышел из линии под ветер (С, с); а в сорок минут четвертого, так как ветер, вопреки ожиданию, про