давало Англии действительное превосходство в силе. Эта предосторожность, однако, не соблюдалась в течение последних лет перед изучаемою войною. Для нас не имеет значения, вызвано ли это упущение несостоятельностью министерства, обвинявшегося в этом его противниками, или неуместной экономией, часто практикующейся при представительном образе правления во время мира. Остается фактом, что, несмотря на незначительную вероятность соединения Франции и Испании в войне, английский флот был малочисленнее флота союзников. В том же, что мы назвали стратегическими чертами положения, – в отечественных базах и во второстепенных базах за границей – преимущество, в целом, было на стороне Англии. Ее позиции, если не были сильнее сами по себе, то были, по крайней мере, лучше расположены в географическом отношении для достижения стратегических целей; но если взять второй необходимый для войны элемент, организованную военную силу или флот, пригодный для наступательных операций, то Англия допустила его стать слабее противника. Поэтому ей оставалось только употребить свою слабейшую силу с таким искусством и энергией, чтобы разрушить планы неприятеля, – выходя в море раньше него, искусно выбирая позиции, предупреждая его комбинации большей быстротой движения, тревожа сообщения с намеченными им объектами и встречая главные отряды неприятеля превосходными силами.
Достаточно ясно, что ведение этой войны везде, кроме континента Америки, опиралось на метрополии и на свободное сообщение между ними. Окончательный разгар американцев не прямыми военными усилиями, а через истощение их, также был бы возможен, если бы союзники их не помешали Англии задушить их торговлю и промышленность со своей подавляющей морской силой. Эту силу она могла бы употребить для названной цели, только избавившись от давления союзных флотов; а это избавление было бы достигнуто, если бы она могла получить над ними решительный перевес, не только материальный, но и моральный, какой имела двадцать лет спустя В таком случае союзные дворы, финансовая слабость которых была хорошо известна, должны были бы прекратить борьбу, в которой их главный план – низведение Англии на положение второразрядной державы – был бы уже разрушен. Однако такого перевеса Англия могла бы достигнуть только давая сражения; показывая что, несмотря на численное неравенство, искусство ее моряков и ее богатые ресурсы дают возможность ее правительству через мудрое использование этих сил обеспечивать фактическое превосходство над противником в решающих пунктах театра войны. Но подобный успех был невозможен, когда линейные флоты рассеивались по всему свету, что давало противнику возможность разбивать их по частям, в то время как они старались защитить все открытые нападению пункты разбросанной империи.
Ключ к положению был в Европе, и именно в неприятельских верфях. Если Англия была не в состоянии возбудить континентальную войну против Франции, то единственною надеждою для нее было искать и поразить неприятельский флот. Нигде его нельзя было так легко найти, как в его собственных отечественных портах; нигде его нельзя было так легко встретить, как непосредственно по выходе из них. Это определило политику Англии в наполеоновские войны, когда моральное превосходство ее флота так упрочилось, что она отважилась противопоставить слабейшие силы опасностям моря, соединившимся с более многочисленными и хорошо снабженными кораблями, спокойно стоявшими на внутренних рейдах. Становясь лицом к лицу с этим двойным риском, она приобретала и двойное преимущество: держа неприятеля под своим наблюдением и подрывая его боеспособность легкой портовой жизнью, тогда как ее офицеры и моряки настолько закалялись суровым крейсерством, что всегда были готовы откликнуться на любой призыв к их энергии. «Мы не имеем причины, – объявил адмирал Вильнев в 1805 г., вторя словам императора, – бояться появления английской эскадры. Ее 74-пушечные корабли не имеют и пятисот человек на палубе; они истощены двухлетним крейсерством»[228]. Месяц спустя он писал: «Тулонская эскадра выглядела в гавани весьма изящно; матросы были хорошо одеты и хорошо обучены; но как только начался шторм, все переменилось. Мы не приучены к штормам»[229]. «Император, говорил Нельсон, – узнает теперь, если только императоры способны выслушивать правду, что его флот теряет больше за одну ночь, чем наш за целый год… Эти господа не привыкли к ураганам, с которыми мы боролись в течение двадцати одного месяца, не потеряв ни одной мачты или реи»[230]. Следует, однако, признать, что как для людей, так и для кораблей напряжение было ужасным, и что многие английские офицеры находили в износе судов аргумент против оставления их флотов в море близ берегов неприятеля. «Каждый из пережитых нами штормов, – писал Коллингвуд, – уменьшает безопасность страны. Последнее крейсерство вывело из строя пять больших кораблей и недавно еще два; некоторые из них должны быть введены в док». «За эти два месяца я едва ли знал, что такое спокойная ночь, – писал он снова, – это непрерывное крейсерство, кажется, выше сил человеческих. Кальдер утомился и бродил как тень, совершенно надломленный, и мне сказали, что Грэвз немногим лучше»[231]. Высокое профессиональное мнение лорда Гоу было также противно этой практике.
Кроме истощения людей и повреждения кораблей, блокада имеет еще ту дурную сторону, что – как бы строга она ни была – нельзя поручиться, что она безусловно остановит выход из гавани флота неприятеля: Вильнев вышел из Тулона, Миссиеси из Рошфора. «Я стерегу здесь французскую эскадру в Рошфоре, – писал Коллингвуд, – но чувствую, что невозможно воспрепятствовать ее отплытию; тем не менее, если она проскользнет мимо меня, я буду чрезвычайно огорчен… Единственно, что может помешать ей, это случайная встреча с нами, так как она не знает точно, где мы»[232].
Несмотря на все, англичане вынесли напряжение. Их флоты опоясывали берега Франции и Испании; потери восполнялись, корабли чинились; когда один офицер выбывал вследствие болезни или смерти со своего поста, другой заступал на его место. Строгая блокада Бреста разрушила комбинацию императора; бдительность Нельсона, вопреки необыкновенному стечению затруднений, преследовала Тулонский флот с момента его отплытия и в течение всего плавания через Атлантический океан и назад к берегам Европы. Это было задолго до столкновения противников, прежде чем стратегия отступила в сторону и тактика завершила борьбу при Трафальгаре; но шаг за шагом, пункт за пунктом грубые, но дисциплинированные моряки, старые и много потерпевшие, но хорошо управлявшиеся корабли сковывали каждое движение своих непривычных противников. Расположенные в достаточном количестве перед каждым арсеналом неприятеля и связанные цепью малых судов они хотя и не всегда, могли помешать тому или иному рейду в целом, сумели сорвать все задуманные большие комбинации эскадр неприятеля.
Корабли 1805 г. были, в существенных чертах, такими же, как и в 1780 г. Без сомнения, в них имелись прогресс и улучшения, но перемены были количественные, а не качественные. Притом флоты эпохи отдаленной от рассматриваемого периода двадцатью годами, под начальством Гауке и его товарищей, отваживались зимовать в Бискайском заливе. «В корреспонденции Гауке нет, – говорит его биограф, – ни малейшего указания на то, чтобы он сам сомневался, хотя на момент, не только в возможности, но и в обязательности для него держаться в море даже при зимних штормах, равно как и в том что он «сумеет обделать это дело»[233]. Если возразят на это, что состояние французского флота в годы американской революционной войны было лучше, свойства и профессиональная подготовка его офицеров выше, чем в дни Гауке и Нельсона, то с этим должно согласиться; все же для адмиралтейства не мог оставаться долго неизвестным тот факт, что число таких офицеров было настолько недостаточно, что это серьезно отражалось на палубной службе, а нехватка матросов была так велика, что вызывала необходимость пополнения команд солдатами. Что касается личного состава испанского флота, то нет основания считать его лучшим, чем он был пятнадцать лет спустя, когда Нельсон, говоря о передаче Испанией некоторых кораблей Франции, сказал: «Я уверен, что они переданы без команды (испанской), так как это явилось бы наилучшим способом снова потерять их».
В действительности, однако, слишком очевидно, чтобы стоило распространяться в доказательствах, что для более слабой стороны самым надежным средством нейтрализации неприятельских кораблей было блокировать их в их гаванях и сразиться с ними, если они выйдут в море. Единственное серьезное препятствие к этому в Европе представляла жестокость ветров у берегов Франции и Испании – в особенности в длинные зимние ночи. Это влекло за собою не только риск непосредственно бедствия, которое крепкие и хорошо управлявшиеся корабли еще могли большею частью предотвратить, но и постоянное напряжение, которое не могло быть предотвращено никаким искусством и которое, поэтому требовало большего резерва кораблей для замены отсылавшихся на родину для ремонта или для предоставления отдыха командам.
Задача была бы значительно упрощена, если бы блокирующий флот мог найти удобную якорную стоянку на фланге пути, который должен был избрать неприятель, подобно тому как Нельсон в 1804 и 1805 гг. пользовался Маддаленской бухтой в Сардинии, когда стерег Тулонский флот, – шаг, на который он был вынужден, в частности и исключительно, плохим состоянием многих из его кораблей. Так, сэр Джэмс Сомарез (James Saumarez) в 1800 г. пользовался Дуарненезской бухтой на французском берегу, всего лишь в пяти милях от Бреста, где корабли его эскадры, блокировавшей этот порт, отстаивались на якоре в бурную погоду. Положение Плимута и Торбэя не может считаться совершенно удовлетворительным с этой точки зрения, так как они не лежат, подобно Маддаленской бухте, на фланге пути неприятеля, а находятся, скорее, в тылу его. Несмотря на это, Гауке доказал, что быстрота и хорошее управление флотом могут справиться с этим недостатком, как впоследствии показал и Родней на своей менее подверженной бурям станции.