В то же время была атакована Манила. При таком большом количестве одновременных операций было сочтено невозможным посылать туда войска или корабли из Англии. Успехи в Индии и полная безопасность тамошних поселений, а также господство на море позволили индийским властям самим предпринять эту колониальную экспедицию. Она отплыла в августе 1762 г. и, достигнув Малакки 19-го, была снабжена в этом нейтральном порту всем необходимым для предполагавшейся осады; голландцы, хотя и ревниво относившиеся к успехам англичан, не решились отвергнуть их требования. Экспедиция, которая опиралась всецело на флот, закончилась покорением всей группы Филиппинских островов, сдавшихся в октябре и заплативших затем выкуп в четыре миллиона долларов. Около того же времени этот флот захватил галеон из Акапулько, на котором находилось три миллиона долларов, а английская эскадра в Атлантике взяла корабль, шедший из Лимы с четырьмя миллионами долларов в серебре для испанского правительства.
«Никогда колониальная империя Испании не получала таких ударов. Испания, своевременное вмешательство которой могло бы изменить исход войны, вступила в нее слишком поздно, чтобы помочь Франции, но вовремя для того, чтобы разделить с нею ее несчастья. Были основания бояться еще большего. Панама и Сан-Доминго находились в опасности, и англо-американцы готовились к вторжению во Флориду и в Луизианну… Завоевание Гаваны нарушило в значительной мере связь между богатыми американскими колониями Испании и Европой. Покорение Филиппинских островов удалило теперь Испанию из Азии. Оба эти обстоятельства преградили все пути испанской торговле и нарушили всякую связь между отдельными частями ее обширной, но несплоченной империи»[106].
Выбор пунктов, атаки, намеченных министерством Питта, был стратегически хорош, так как он перерезывал артерии могущества врага; и если бы планы Питта были выполнены полностью и Панама также была бы взята, то успех был бы еще более решительным. Англия потеряла также преимущество неожиданности, которое имела бы, предупредив Испанию в объявлении ей войны; но так или иначе она неизменно оставалась победителем в этой короткой борьбе благодаря быстроте, с которой приводились в исполнение ее планы, что было возможно только при высоком уровне организации ее морских сил и руководства.
С завоеванием Манилы закончились военные операции. Девяти месяцев, истекших с момента формального объявления войны Англией в январе, было достаточно для того, чтобы разбить последнюю надежду Франции и привести Испанию к миру, при заключении которого она уступила по всем пунктам, служившим обоснованием ее враждебной позиции и требований. После краткого изложения вышеописанных событий вряд ли нужно указывать, что быстрота и тщательность, с которыми Англия решила свою задачу, были всецело обусловлены ее морской силой, позволявшей ей одновременно действовать на отдаленных и разбросанных театрах войны, как, например, на Кубе, в Португалии, в Индии и на Филиппинских островах, не страшась серьезного перерыва своих коммуникаций.
Прежде чем излагать условия мира, которые должны бы суммировать результаты войны, но в действительности делают это несовершенно, вследствие недостаточной энергии тогдашнего английского министерства, тянувшего с заключением мира, необходимо дать очерк влияния войны на торговлю и на основы морской силы и национального благосостояния.
Одна замечательная черта этой войны особенно поражает ум вследствие удивительного по своей парадоксальности утверждения, что о благосостоянии Англии можно заключить по размерам ее потерь.
«С 1756 по 1760 год, говорит один французский историк, “французские каперы захватили у англичан более двух тысяч пятисот торговых судов. В 1761 г., хотя Франция не имела, можно сказать, ни одного линейного корабля в море и хотя англичане захватали двести сорок наших каперов, сотоварищи последних все-таки взяли восемьсот двенадцать английских судов. Объяснение такого большого числа призов лежит в поразительном росте английского судоходства. Утверждают, что в 1760 г. Англия имела в море восемь тысяч кораблей; из них французы захватили почти одну десятую, несмотря на охранявшие их эскадры и крейсера. За четыре года, с 1756 по 1760 год, французы потеряли только девятьсот пятьдесят судов”»[107].
Но такая разница справедливо приписывается одним английским писателем «сокращению французской торговли и страху перед англичанами, который удерживал многие из ее торговых судов от выхода в море». И далее он указывает, что захват судов не был наиболее выгодным следствием эффективности английских флотов. «Захваты, подобные захватам Дюкэна, Луисбурга, острова Принца Эдуарда, покорения Сенегала и, позднее, Гваделупы и Мартиники, были событиями настолько же пагубными для французской торговли и колоний, насколько выгодными для торговли и колоний Англии»[108]. Увеличение числа французских каперов для понимающего глаза было грустным свидетельством того, что торговый флот страны был принужден к праздности и что экипаж и владельцы торговых судов должны были прибегнуть к рискованному грабежу, чтобы добывать себе пропитание. Правда, это не был совершенно бесплодный риск. Тот же английский автор признается, что в 1759 г. потери торгового флота превысили потери военного. В то время как французы тщетно пытались восстановить равенство на море и пополнить свои потери (но бесцельно, ибо, «строя вооруженные суда, они работали только для английского флота»), французские каперы, несмотря на смелость и бдительность английских крейсеров, кишели в таком огромном количестве, что в этом году они взяли двести сорок британских судов, главным образом мелких и каботажных. Тот же авторитет подсчитал, что в 1760 г. англичане потеряли 300 торговых судов, а в 1761 г. – свыше 800, т. е. в три раза больше, чем французы; но, прибавляет он, «было бы неудивительно, если бы они захватили еще большее количество более богатых кораблей, ибо, в то время как их торговля была уничтожена и они посылали в море мало торговых судов, торговые флоты Англии бороздили моря. Каждый год ее торговля увеличивалась; деньги, которые уносила у нее война, возвращались продуктами ее промышленности. Восемь тысяч судов использовались купцами Великобритании». Размеры ее потерь приписываются трем причинам, из которых только первую можно было предотвратить: 1) невниманию торговых судов к распоряжениям конвоиров, 2) огромному количеству английских судов во всех морях и 3) сосредоточению неприятелем всего остатка своей силы в каперстве. В течение того же 1761 г. военный флот потерял один линейный корабль, который был отнят обратно, и один катер. В то же время, несмотря на различные обмены, англичане все еще держали у себя в плену двадцать пять тысяч французов, тогда как пленных англичан во Франции было только тысяча двести человек. Таковы были результаты морской войны.
Наконец, суммируя торговые успехи королевства в конце войны, писатель говорит, после упоминания об огромных суммах денег, отнятых у Испании:
«Все это усиливало торговлю и питало промышленность. Иностранные субсидии большей частью оплачивались векселями купцов, находившихся за границей и выдававших их в уплату за британские изделия. С каждым годом торговля Англии постепенно возрастала; такая картина национального благосостояния во время длительной дорого стоящей и кровавой войны, никогда до тех пор не была видана ни в одной стране».
Неудивительно, что при таких достижениях английской торговли и неизменном успехе, сопутствовавшем английскому оружию, а также при фактическом уничтожении французского флота соединение Франции и Испании, которое сначала угрожало будущему Англии и внушало некогда опасения всей Европе, не вызвало теперь в Великобритании ни страха, ни уныния. Испания была по своей организации и по распределению своих владений особенно уязвима для нападений великого морского народа, и каковы бы ни были воззрения правительства того времени, Питт и нация видели, что пришел час, наступления которого тщетно ожидали в 1739 г., потому что тогда годы мира и упорство великого министра ослабили мускулы ее флота. Теперь она только протянула свою руку и схватила то, что желала; но добыча ее была бы беспредельной, если бы министерство не стало опять действовать во вред интересам страны.
О положении Португалии по отношению к Великобритании уже говорилось, но оно заслуживает еще некоторого специального внимания, как дающее пример приобретения элемента морской силы не колониями, но союзом, необходимым или подсказанным благоразумием. Вышеуказанные торговые связи «были усилены крепчайшими политическими. Два королевства эти были так расположены, что у них было мало оснований бояться друг друга, но зато польза от их дружбы была взаимной. Гавани Португалии давали защиту английским флотам и снабжали их разными запасами, а эти флоты, в свою очередь, защищали богатую торговлю Португалии с Бразилией. Антипатия между Португалией и Испанией привела первую к необходимости иметь союзника сильного, хотя и отдаленного. Не было страны более подходящей для этой цели, чем Англия, которая в свою очередь могла извлекать и всегда извлекала огромные выгоды из Португалии в войне с какой бы то ни было державой южной Европы».
Такова английская точка зрения на образ действий Англии, который со стороны напоминает союз льва с ягненком. Абсурдно называть страну с таким флотом, как английский, «отдаленной» от маленькой морской нации, подобной Португалии. Англия находится, и еще более находилась в те дни, везде, где только способен появиться ее флот. Противоположная точка зрения, показывающая равным образом значение союза, была хорошо изложена в меморандуме, которым – под скромным названием приглашения – короны Франции и Испании предписывали Португалии объявить войну Англии.
Причины, породившие этот меморандум, а именно неравная выгодность этого союза и нарушение Англией португальского нейтралитета, уже излагались. Король Португалии отказался порвать союз с Англией под тем предлогом, что он имел за собой большую давность и был исключительно оборонительным. На это короны возражали: