– Вы не знаете, этих девушек преследовали? Получали ли они предупреждения?
– Я об этом не слышал, – ответил Джекс, поворачиваясь ко мне. – Но Рис точно должен знать.
О! Его слова для меня были все равно что пинок в живот. У меня внутри все перевернулось. Я не знала, что ему ответить. Джекс ведь знал, что еще несколько дней назад у нас с Рисом все было в порядке. Теперь я в этом уже сомневалась.
– Но вот что я скажу. Кем бы ни был этот парень, ему не жить, – усмехнулся Брок. – Девчонка, которая работает у нас в клубе, – двоюродная сестра Исайи.
– Ни фига себе, – пробормотал Джекс.
Он выразил и мои мысли. Исайя в этих краях пользовался дурной славой. Со стороны он казался законопослушным бизнесменом, но все местные, включая полицию, знали, что это лишь прикрытие. Он правил Филадельфией и окрестными городами. Проще говоря, связываться с ним было себе дороже, а свои подпольные дела он проворачивал на удивление искусно, потому что полиция ничего не могла ему предъявить.
Именно у Исайи мама Каллы украла огромную партию героина, стоившую миллионы долларов. У Исайи были длинные руки, поэтому мама Каллы теперь жила в другом часовом поясе. Единственным способом остаться в живых для нее было исчезнуть с радаров.
Но у Исайи имелся и свой моральный кодекс. Один из его подручных – Мак – пристал к Калле, потому что должен был разобраться с ее матерью. Исайе это не понравилось, ведь Калла не была ни в чем виновата. Никто не мог этого доказать, но, когда тело Мака нашли на проселочной дороге с пулей в голове, все поняли, кто свел с ним счеты.
Хотя парни Исайи частенько зависали в нашем баре, самого Исайю я видела лишь пару раз. Время от времени он приходил сюда выпить и неизменно оставлял щедрые чаевые.
– Ага. Так что этого подонка теперь ищет не только полиция, но и парни Исайи. Ему остается надеяться, что полиция найдет его раньше, ведь иначе последним в своей жизни он увидит чей-то багажник, – сказал Брок и откинулся назад, скрестив на широкой груди мускулистые руки. Затем он пожал одним плечом. – Но я хотел бы, чтобы первым его нашел Исайя.
Может, я была плохим человеком, но я тоже этого хотела.
Брок остался в баре до самого конца смены, после чего ребята проводили меня до машины. Рис по-прежнему не появлялся. Он не звонил и не присылал сообщений. Та боль, которая жила со мной последние сутки, теперь переросла в отчаяние.
Во вторник утром, прежде чем все полетело в тартарары, он сказал, что хочет вместе пообедать. Уходя, он подчеркнул, что у нас все хорошо, и пообещал позвонить. Отчасти я все еще надеялась на встречу в четверг.
Рис позвонит, думала я. Мы пообедаем вместе. Он ведь не козел. Он никогда им не был, поэтому я не сомневалась, что он не станет меня вот так бросать.
Припарковавшись возле дома, я пошла к крыльцу. На улице было тихо и прохладно. Я чувствовала приближение осени. После такого долгого и жаркого лета уже хотелось сезона тыквенных пирогов и пушистых хризантем.
Войдя в темную квартиру, я закрыла за собой дверь. Не знаю, почему, но стоило мне повернуть ключ в замке, как я покрылась мурашками. По спине пробежал холодок, и я замерла, вглядываясь в темную глубину своего жилища.
Мне показалось, что я здесь не одна. Волосы у меня встали дыбом. Тяжело дыша, я не двигалась с места. Возможно, стоило сказать ребятам, что у меня дома творится что-то неладное, ведь тогда они точно проводили бы меня. Но мне казалось слишком глупым даже упоминать об этом, настолько странными и необъяснимыми были происходящие у меня дома вещи.
Но теперь я боялась, как бы у меня не случился сердечный приступ.
Я вслепую потянулась вперед и нащупала лампу, а затем нашла маленький выключатель. Когда я щелкнула им, гостиную залил мягкий свет, но в остальных углах квартиры сгустились тени.
Пошарив в сумочке, я вытащила телефон, тихонько прокралась вперед и осторожно положила сумку на кресло. Не выпуская телефона из руки, я пошла на кухню и включила свет.
Все было на месте.
Когда я открыла посудомойку, ожидая обнаружить там бюстгальтер и трусики, у меня перехватило дыхание. Я услышала какой-то шорох.
Звук донесся из той части квартиры, где находилась спальня, словно тихонько закрылась дверь. Но я не была уверена.
Сердце забилось чаще. Мне стало страшно. Правда ли я услышала, как хлопнула дверь? Или у меня просто разыгралось воображение? Сказать наверняка я не могла, но на всякий случай взяла со стойки здоровенный разделочный нож.
Глубоко вздохнув, я прошлась по квартире, но не заметила ничего необычного. Ни одна из дверей не привлекла моего внимания. Включив свет везде, даже в ванной, я со вздохом повалилась на кровать.
Мне и правда нужно было обратиться в местную церковь, чтобы из моего дома изгнали дьявола.
Взглянув на устрашающий нож, который я по-прежнему держала в руке, я положила его на кровать рядом с собой, а затем посмотрела на телефон. Я вполне могла написать Рису, сказать, что мне показалось, будто я услышала какой-то шорох у себя в квартире. Он бы приехал, а мне бы даже не пришлось лгать, но…
Но это было неправильно.
Это было все равно что выйти на новый уровень отчаяния, а я не была к этому готова. Пока.
Поспать мне почти не удалось. Взволнованная из-за странных шорохов в квартире и всего остального, я просыпалась каждый час, пока не встало солнце и я не оставила попытки урвать хоть немного сна.
На рассвете я уже сидела в студии. Забыв о картине с Джексон-сквер, я посмотрела на чистый холст и взяла кисть. Я не думала о том, что делаю. Моя рука работала сама. Через несколько часов спина и шея затекли от долгого сидения в одной позе.
Потирая поясницу, я откинулась назад. Наклонив голову набок, я пробормотала:
– Черт меня дери.
Фоном для картины служили светло-голубые стены моей кухни и белоснежные шкафчики. В этом не было ничего особенного, но от того, что было изображено в самом центре, мне сразу захотелось сделать себе лоботомию.
Было непросто подобрать нужный тон для кожи. Я смешивала коричневый, розовый и желтый, пока не получила искомый золотистый оттенок. Нарисовать на холсте контуры плеч оказалось легко, но с тенями на рельефных мускулах я мучилась очень долго. Запястье ныло от кропотливой работы над правильным изгибом его позвоночника и напряженными мышцами спины. Легче всего мне дались черные штаны.
Я нарисовала Риса таким, каким видела его на кухне утром во вторник.
Зажмурившись, я и не подумала сдержать слезы, от которых тут же защипало в глазах. Во мне нарастало отчаяние. Даже не глядя на телефон, я чувствовала, что был уже одиннадцатый час. Я не могла больше ждать. Я и так ждала два дня.
Отложив кисть, я встала со стула и подошла к телефону. Ни о чем не думая и больше не изводя себя опасениями, я написала Рису сообщение.
«Я скучаю по тебе».
Боже, это было истинной правдой. Я почти год не говорила с ним и скучала по нему все это время, но тогда все затмевали горечь и гнев. Теперь они ушли, и осталась лишь огромная пустота. Мне ужасно его не хватало.
Стерев сообщение, я написала другое:
«Мы сегодня встречаемся?».
Уничтожив и его, я в итоге послала одно слово:
«Привет».
Я принесла телефон в спальню, быстро приняла душ, высушила волосы феном, уложила их легкими волнами и даже накрасилась, чтобы на всякий случай быть готовой…
После этого я принялась мерить шагами гостиную и кухню. От волнения сидеть я не могла, а с каждой минутой меня одолевала все большая паника.
Пробило двенадцать, затем час, два. Когда у меня осталось полчаса, чтобы собраться на работу, а я так и не дождалась ни звонка, ни сообщения, крошечная искорка надежды, которая еще теплилась в моем сердце, окончательно угасла.
Рис мне солгал.
Он солгал мне впервые с того момента, как мы познакомились. Я понимала, что он мне уже не позвонит. Дела у нас были хуже некуда.
Глава 16
Что посеешь, то и пожнешь. Я терпеть не могла эту глупую поговорку, но по точности ей не было равных. Когда ты страдаешь из-за того, что никак не мог изменить, смириться с этим гораздо легче, но все становится куда хуже, когда проблемы создал ты сам.
А во всей этой неразберихе с Рисом виновата была я одна. Да, развлекались мы вдвоем, а напился он в одиночку, но именно я скрыла правду о той ночи, которая случилась почти год назад. Я предала его доверие. Кому-то это и могло показаться пустяком, но не Рису. Честность для него была превыше всего.
Кэти заглянула в бар в разгар вечера. Я как раз собиралась сделать перерыв. Едва взглянув на меня, она все поняла. А может, ей помогли ее сверхъестественные способности.
Взяв с кухни корзинку картошки фри, мы спрятались в офисе. Кэти уселась на стол Джекса, отчего я улыбнулась, хотя и чувствовала себя паршиво. Когда она сидела, ее платье (если эту футболку вообще можно было назвать платьем) не прикрывало даже задницы.
– Выкладывай, – приказала Кэти, держа корзинку с картошкой.
Я села рядом с ней и рассказала, что случилось. Полностью доверяя Кэти, я не стала ничего утаивать. Умолчала я разве что о том, как сжимала столбики кровати во вторник утром, но это ей знать было необязательно.
Когда я закончила, Кэти уже съела половину картошки.
– Милочка, вот что я скажу. В твоем рассказе слишком много «если бы». Прошлого не изменишь. Давай признаем, ты не стала увиливать.
Я скорчила рожу.
– Перестань себя корить. Ты знаешь, что поступила неправильно. Ты искренне извинилась. – Она передала мне корзинку, спрыгнула со стола и встала прямо передо мной, уперев руки в бока. – Если он не сможет с этим смириться, то не стоит твоего времени. Поверь мне, я не пытаюсь тебя успокоить.
Сунув в рот последний ломтик картошки, я отставила корзинку в сторону.
– Я понимаю, но он мне нравится…
– Ты его любишь, – поправила меня Кэти, садясь на кожаный диван, стоящий возле стены.
Закатив глаза, я отмахнулась от нее, хотя сердце и подпрыгнуло у меня в груди.