Глупо расстраиваться, я итак знала об исходе нашей с ней встречи. Еще до того, как переступила порог. И все равно горечь разъедает изнутри.
Расстроенная иду по пустынному парку, футболю камни, что встречаются на пути. Даже ветра разбушевавшегося не чувствую. Погода грустит и хмурится вместе со мной.
Захожу в банк, чтобы снять деньги и заплатить штраф, который Марату предъявили. Он просил. Еще когда летели из Москвы обратно вручил мне карту, что к его семейному счету привязана. И я точно не собиралась ей пользоваться. Но это другое.
Нажимаю комбинацию кнопок, ввожу пароль. Но банкомат отказываться выдавать наличные. При помощи девушки-консультанта выясняю, что карта заблокирована.
Дожидаюсь вечера и рассказываю Марату. Он неприятно удивлен, но держится. Объясняет, где другие карты в его квартире достать. И что ключи - в комоде, который у меня в коридоре стоит. Я еду сразу, хоть он просил до завтра подождать.
Но там еще один сюрприз. Ключи не подходят. Замечаю, что замок явно новый врезан. Очень плохо. Потому как заначка наличных Марата тоже внутри лежит.
Пытаюсь выведать у консьержки, что произошло, но та лишь отмахивается от меня.
А с утра я совсем печальные новости узнаю. Клуб Олейника арестовали. Приостановили деятельность из-за нарушений пожарной безопасности.
Я уже как гонец с плохими вестями. Докладываю Марату, он ругается. Вроде бы договаривался с Киром перед Москвой держать на контроле вопрос. Всего-то нужно было взятку одному человеку дать, чтобы не трогали. А теперь на парнях висит официальное постановление о закрытии. И там все – неактуальные планы эвакуации, проблемы со старой проводкой, некорректная работа системы пожаротушения и недостаточное количество детекторов дыма. И денег исправить нет. Теперь, видимо, и не будет. А Марат рассчитывал на них.
Старается не показывать, но я прекрасно понимаю, что не был он готов к атаке по всем фронтам. И явно не знает, что делать дальше. Если в первые дни он и посмеивался, говорил – отец, как всегда, пожурит его, попробует воспитать и забьет. То сегодня ему явно не до шуток.
Я тоже не понимаю, куда двигаться, что думать. Знакомые, на поддержку которых Марат рассчитывал, как слышат про конфликт с отцом, вежливо – и не очень – сливаются. И даже наш суперзлодей профессор Крюгер после имени влиятельного Олейника-старшего лишь руками разводит. А от него услышать, что в этой ситуации усилия бесполезны, особенно страшно. И толку от профессии адвоката, если мир живет по законам джунглей?
Провожу очередной вечер в одиночестве. Не хочу никого видеть, даже Розе не отвечаю. Ломаю голову, придумываю ходы, варианты. На Толика у меня нет ничего, но он сейчас и не главный антагонист. Пытаюсь понять, что можно сделать против отца Марата. Как одолеть человека, у которого схвачено все?
И тут меня осеняет.
Нужен тот, кто имеет больший вес. Тот, кто имеет больше возможностей, больше ресурсов, чем Глеб Борисович. И как я раньше не догадалась?
Набираю номер по фейстайму. Терпение на пределе. Нервно выслушиваю гудки. И вроде бы понимаю, что звоню через полмира, но все равно раздражена. Уже почти отчаиваюсь, когда мне отвечают.
- Да, Аль, привет. И смотри, Алиса рядом.
Я закатываю глаза. Он мне вечно припоминать будет?
- Фил, я звоню, потому что у Марата проблемы. Серьезные.
- Что случилось? – Тон меняется сразу.
- Он подрался. Его посадили на две недели.
- И отец ему не помог? – удивляется Ветров.
- У него сложности как раз с ним и из-за него. Ну… и из-за меня тоже.
Я жду в ответ что-то вроде «всегда говорил, от тебя одни проблемы» и все в таком духе. Но Фил в очередной раз доказывает, что он лучший из нас.
- Рассказывай, - спокойно произносит он.
И я выкладываю все.
Потому как знаю только одного человека сильнее Глеба Борисовича. И это отец Фила.
Глава 37
Марат
Никогда не понимал, как люди мотают срок в изоляции. А оказывается – довольно просто. Нет выхода, вот и адаптируются. Естественный отбор.
Я тоже привыкаю.
В шесть утра по расписанию зажигается свет. Но я сплю еще пару часов, потому что никто нас не трогает. В девять в камеру заходит незнакомый мужик. Из другой смены, видимо. Выгоняет на построение - тупая формальность. Перекличку проводит, жалобы на здоровье спрашивает. Сразу после я сообщаю, что хочу сделать звонок. Парни в другие дни шли на уступки. Этот же морду воротит. Говорит до вечера ждать, блин.
Позже камеры досматривают. Еще один ежедневный ритуал, когда охранники тырят – простите, изымают – из передачек сигареты подороже да продукты повкуснее.
Пока торчу у двери, ко мне чувака приводят. Стоит с постельным бельем в руках, с ноги на ногу переваливается, глаза прячет. Мой новый сосед, видимо.
Малый неплохой оказывается. За участие в митинге несанкционированном сюда попал. Взапой обсуждаем всю несправедливость современных устоев. А потом ему девчонка монополию передает. Рубимся полдня на отжимания.
Когда вечером приходит отец, я не удивлен. После того, как мелкая сказала, что карты заблокированы, а в квартире сменили замки, ни капли не удивлен. С Киром вчера говорил. Тот подтвердил, что клубу жопа. Еще и тачку мою на штрафстоянку увезли. Зацепился с ним снова. Но он послал меня. Знает, что это я его сдал. Возмущался, что к психотерапевту отправили. Вместо реабилитации к мозгоправу – капец, конечно, папа проблемы решает.
Со всех сторон меня подперли, но я не сдаюсь. Даже в комнату для встреч захожу уверенно. Потому что сейчас со мной Аленка – в мыслях, в сердце, за спиной. Хотя до сих пор с трудом верю в это. Все очкую каждое утро, что спущусь на проходную, а передачи для меня нет. Что махнет рукой. А я же без нее совсем свет в конце туннеля потеряю.
Отец стоит у окна, смотрит на улицу. Как всегда, с иголочки одет. Неуместным здесь кажется, будто пепельница в самолете. И все же умеет он подавать себя так, что вокруг люди головы в плечи втягивают. Горбятся и глаза опускают, а он даже не по их души пришел.
Но я его не боюсь. Никогда не боялся. Он знает, поэтому и идет на крайние меры. Не выносит, когда что-то не по его плану. А я ненавижу, когда диктуют условия. Мы похожи. Поэтому и сталкиваемся лбами часто. Но в таких масштабах, конечно, первый раз.
- Здравствуй, сын.
Сажусь, поджимаю губы. Бесит, когда он меня «сыном» зовет.
- Готов ехать домой?
Он без прелюдий переходит сразу к сути. Похоже на отца.
- Если? – спрашиваю.
Знаю, что есть условия. Так пусть открыто говорит, а не намеками.
Он подходит к столу, останавливается прямо передо мной. Смотрит сверху. Садиться явно не собирается, ему нравится превосходство.
- Я уже говорил. Если возьмешься за голову.
Взрываюсь без спичек.
- Возьмусь за голову – значит, буду плясать под твою дудку?
От резкого тона губа дергается. Как бы ни хотел держать эмоции под контролем, отцу всегда удается раскачать меня.
- Марат. Не кажется, что уже пора принимать взрослые решения и нести ответственность? Ты заканчиваешь институт. Тебе нужна практика в компании. Иначе как еще ты станешь моим приемником?
Фак.
- А если я не согласен?
Отец сохраняет лицо, но в глазах вспышка гнева. Будь его воля, он бы выпорол меня, как малолетку. Ремнем. Но не при свидетелях же. Статусу не подобает.
- А если не согласен…
- Заблокируешь карты, заберешь квартиру и машину? Клуб? Это все, на что ты способен? – перебиваю.
Гляжу на него снизу вверх, но как никогда ощущаю себя с ним на равных.
Это все мой тыл. Мысли об Алене помогают. Нельзя прогибаться сейчас. Иначе всю оставшуюся жизнь он ездить на мне будет.
- Я уже говорил, - копирую его манеру, - этому не быть. Я не буду работать у тебя. И приемником твоим становиться не собираюсь. Сам разберусь.
Он смотрит на меня прямо. Долго смотрит. Выдерживаю взгляд, но внутри все равно не по себе. Не к добру это. Он так обычно смотрит, когда у него козыри в рукавах. Хотя они у него всегда имеются, умело мухлюет.
- Девушка, которая была с тобой, - начинает он, и в груди холодеет. – Ты для нее работу у Хмельницкого просил? Я навел справки, ее мать…
- Не смей трогать Алену!
Я подскакиваю, сокращаю метр между нами в один прыжок. Как по щелчку, рядом возникают амбалы из его охраны. И где прятались?
- Я просто хочу объяснить тебе, что, возможно, ты напрасно подставляешься. Яблоко от яблони…
- Далеко падает, - заканчиваю за него.
Зря он рот в ее сторону открыл. После этой фразы разговора дальше не будет.
- Я серьезно, - повторяю и смотрю на отца, а затем на парней за его спиной, что готовы в любую секунду скрутить меня. – Не тронь ее. Достаточно ублюдков в ее жизни.
Отступаю на шаг.
- Я выбираю футбол. Разговор окончен.
Ноздри у отца раздуваются, на быка разъяренного похож. Но в остальном как у гипсового слепка – никаких эмоций.
- Тогда тебе будет полезно узнать, что ты исключен из команды. На неопределенный срок.
Теряю дар речи. Не может быть. Не верю. Да, могли не дать выйти в основном составе в этом сезоне, могли штраф впаять, но не это. Я же знаю, как тренер дорожит мной! Этого, блть, не может быть!
Контракт – все, что мне нужно.
- Мать знает, что ты творишь?
- Матери наши с тобой дела не касаются.
И он уходит. Просто разворачивается и уходит. А я херячу в стенку. Правда, в последний момент все-таки размыкаю кисть и бью ладонью, а не кулаком.
Выхожу во двор в одной майке. Мерю периметр шагами. Меня долбит во все стороны. Не могу успокоиться. Лишь сильнее завожусь.
Возвращаюсь еще злее. На лестнице впечатываюсь плечом в соседа и, не извинившись, поднимаюсь дальше.
Я ослеплен гневом. Может, поэтому не замечаю посторонних в камере. Только когда дверь за мной захлопывается, беру их в фокус. Троих. Из тех, кого не знаю. Новая смена. С кастетами в руках. И явно не поговорить пришли.