Остановившись у зеркала, Женя слушал Раисино отражение. Он ждал неоспоримых выводов и не мог поверить, что лекция окончена. Растревоженная в нем здоровая любознательность поинтересовалась: если в целях научного эксперимента ударить кулаком по зеркальной Раисе, расколется ли вдребезги Раиса реальная?
Глава 5бЧужой среди своих. Продолжение
– Вы мне сейчас тут много всякого околонаучного поведали. Вы мне этим что хотели доказать? Электрон бывает и здесь, и там, значит, я – орк?
Раиса помолчала, всматриваясь в свои войлочные тапочки.
– Я, Женечка, домой пойду. Устала. Оставь девчонку в покое, пока не поздно. Может, уже и поздно. К тебе теперь даже наши не знают, как относиться. Все от решения Федора Афанасьевича зависит.
– Да кто он мне, этот ваш Федор Афанасьевич?! Он мне никто, и звать его никак!
Скрипнув тахтой, Раиса поднялась и пошаркала к выходу с рукописью в руке.
– Он тебе Принц. А звать его – Федор Афанасьевич… – и Раиса произнесла фамилию еще одного известного предпринимателя, владельца заводов, газет, пароходов, знакомую Жене из сводок новостей. – Оставь девчонку. Себя не жалеешь – о других подумай. Решил, девочка понравилась? Это тебе не хиханьки. Это грозит глобальной катастрофой. Пойди, покайся, признай ошибки. Эльфа побей какого-нибудь. Девочек много. Вон, Пашка тебя познакомит. Приличная оркская девочка из хорошей семьи тебе нужна.
– Подождите. – Женя зигзагами вилял за Раисой, пытаясь обогнать ее в узком коридоре. – Какой катастрофой? – он вспоминал слова из романа, который под конец трехдневной работы читал урывками, на случайно открытых страницах, и не в хронологическом порядке. – «Реки повернут вспять, солнце взорвется, горы обратятся в песок, полюса поменяются местами…» Вы об этом? Как вы это объясните?!
– Как бабочку Рэя Брэдбери, – достигнув двери, Раиса повернулась к нему, и Женя обратил внимание, как внезапно и резко рассекла ее обычно моложавое лицо сетка морщин. – Про царицу Сююмбике почитай! И как потерял голову пират Черная Борода! Между прочим, некоторые ученые объясняют переполюсовку магнитных полюсов Солнца именно наличием огромных количеств зеркального вещества, – ее интонации заиграли было профессиональным азартом и увлеченностью, но при виде вытянутой Жениной физиономии она снова поникла.
– Мне нужны доказательства. Я не могу поверить на слово в этот бред. Покажите мне научный труд, в котором доказывается, что я орк. Можете вы это сделать?
– Нет. Но я знаю, что вижу, – Жене стало еще больше не по себе: маленькие и цепкие Раисины глазки неотрывно смотрели прямо на него; скользнув наверх, к макушке, они опустились по кромке лица, по линии невидимого каре, к плечу, словно проверяя, все ли на месте, и вернулись к его глазам. Фоном опять всплыло уже мелькавшее сегодня в мыслях выражение «зеркало души». Женя вспомнил, что два зеркала, расположенные одно против другого, отражают друг друга до бесконечности. – Тебе ведь не обязательно знать, как работает микроволновая печь, чтобы подогреть в ней бутерброд?
Каждый ответ на его вопросы увлекал его все дальше в закоулки новых вопросов, не давая никакого понимания. По собственной воле он забрел в лабиринт, где любой поворот был обманчив, потому что не выводил его к желанному прямому коридору, но он не мог остановиться, возлагая надежды на то, что ждет его за очередным углом, и рискуя не найти путь обратно. Он решил перечеркнуть лабиринт, разрубить гордиев узел, не ломать голову над эфемерными определениями в кроссворде, а сложить вчетверо газету, где напечатан этот кроссворд, и найти ей реальное применение, прихлопнув реальную, скажем, муху.
– Раиса Леонидовна. Что вы искали в моей квартире?
– Что? – старушка рассеянно подняла брови.
– Рукопись лежала на видном месте. Что вы искали в моей квартире?
Ее глаза заблестели, в них появился план. Жене показалось, что Раиса хочет попросить его о чем-то. Но вместо этого она опустила голову и повернулась в профиль, шаркнув тапочком по половику. Холодная лампа дневного освещения на лестничной клетке встретила и посеребрила ее волосы.
– Что искала, того не нашла. Ни на что не гожусь. Попалась при исполнении. И вдобавок наболтала тебе, чего не нужно. С опальными запрещено иметь дело. Друг нашего врага – наш враг.
В последней фразе появились стальные нотки; Раиса как будто рассказывала зазубренный текст на экзамене. Она взялась за перила и заковыляла к лестнице, а вместе с ней – Женин единственный шанс в чем-либо разобраться. Он шагнул за ней через порог квартиры и повторил:
– Мне нужны доказательства! Как мне открыть третий глаз? В Тибет поехать? Как мне увидеть? Я должен знать, что я не сумасшедший!
Не отпуская перил, словно из страха поддаться на Женины уговоры, Раиса безнадежно махнула рукой, заметила, что до сих пор держит в ней рукопись, и протянула ее Жене.
– Я тебе больше ничего не скажу, – она поискала ногой свалившуюся тапочку и, дабы оправдать заминку с достоинством, все же добавила: – Мячики всегда падали вниз с ускорением. Но не всегда мы знали, с каким и почему.
После ухода нарушительницы границ его частной территории Жене вдруг стало одиноко. Вряд ли был в истории человечества случай, чтобы хозяин так сильно затосковал без вора. В бессильном отчаянии он обозревал перевернутую вверх дном гостиную, лежащее в руинах государство, где государь и подданный – одно и то же лицо, а больше никого. С чего начать приводить в порядок жизнь, обращенную в хаос? С утюга? Банки со шпротами, давшей течь? Собрания сочинений Ильфа и Петрова? Смешно. Не к тому, что Ильф и Петров смешно писали, а в смысле, глупо.
Женя аккуратно откинул носком ботинка пару книг, коробку с нитками, керамическую таксу, как археолог, щеточкой отделяющий налипшее от ценного артефакта, пока из развалин не показался залапанный до лоска темно-зеленый вельветовый переплет. Можно начать с семейного фотоальбома, волей случая вырвавшегося из заточения.
Он раздвинул ворох рисунков-иллюстраций, освобождая место на паркете, и уселся прямо на пол, а рукопись положил рядом, на тахту. Прежде чем раскрыть альбом, он бросил взгляд на потрепанный уже корешок манускрипта сказки, но не понял, что именно его озадачило, и откинул вельветовую обложку.
Пожелтевшие черно-белые образы бабушек и дедушек на хрупкой бумаге, какие-то дети на велосипедах и в шапочках, похожих на тюбетейки, спортивные девушки с веслами – все это казалось доисторической эпохой, про которую он знал понаслышке и которая могла с тем же успехом существовать в картинках к книгам Толкиена. Контрастное «чебэ» сменилось сочными красками цветного фото, похожего на живопись, со слишком пронзительной голубизны небом, слишком залитыми солнцем улицами; затем более тусклыми оттенками, где красный мало отличался от коричневого, и в целом все выглядело пастельно. Рукопись упорно притягивала его глаз как магнит. Приняв ее от Раисы, он сразу почувствовал изменение – она стала тяжелее, что ли… Каким-то глубинным мозговым центром он понимал, что разгадка очень проста, но сейчас не был способен даже на простые решения.
Детские, затем юношеские фотографии родителей, больше мамы, по линии отца нашлось не так много фотолюбителей. Женя замедлил темп и разглядывал каждую подробно, надеясь обнаружить на заднем плане намеки на иной мир, от которого его берегли всю его сознательную жизнь. Что-то очевидное, вроде вездесущего интернетного Чумазика, любопытно заглядывающего в кадр.
Альбом заканчивался. Еще один тупик? Остались позади пионерские галстуки, вышли из моды брюки-бананы, прически «взрыв на макаронной фабрике», красные флаги на соседнем здании сменились рекламой банка «Империал». На четвертой от конца странице родился на свет маленький Женя. Папа с бутылочкой, пополневшая мама, но дальше стройнеющая на глазах, Женя ходит косолапыми ножками в ползунках…
– Ну что же ты никак не заснешь?
Когда он услышал женский голос, то встрепенулся было, ожидая появления очередного нежданного посетителя. Почти сразу возникла следующая мысль: галлюцинация. Но голос был абсолютно реальный. Только доносился он из прошлого. Он задавал вопросы, а второй голос отвечал ему.
– Ну что же ты никак не заснешь?
– Мам, а расскажи мне сказку!
– Какую?
– Про Гоблина!
– Опять?
– Опять.
– Ну хорошо. Давным-давно, восемьсот лет назад…
Как в тумане, Женя пошарил рукой вокруг, выбрав наугад один из эскизов, как выбирают карту из колоды по предложению фокусника. Ему повезло. С бумаги на него глядел маленький Гоблин из сцены на рыночной площади. Ракурс картинки был направлен снизу вверх, как бы помещая наблюдателя вместе с карликом на булыжной мостовой, а позади маячили глядящие свысока презрительные фигуры торговцев и покупателей, прохожих и зевак, неприветливые великаны. Здравствуй, Гоблин.
– Ну что же ты никак не заснешь?
«Я помню. Я это помню, блин». Сколько ему было? Три, четыре? «Пуо гобйина», он еще коверкал согласные, и однажды обозвал гобйином почтальона, а в детском саду попытался разбить зеркало горшком, предназначенным для другого. На мгновение Женя очутился в пятом «В», учитель обращается к классу: «Из-за чего началась Троянская война?» – а Женя машинально отвечает сам себе под нос: «Теперь уже только он знает», не помня и не понимая, кто такой он и из какой популярной песни на «Серебряном дожде» взялись в его устах эти странные слова. Когда именно Степановы приняли решение на семейном совете воспитывать сына по-другому, не как все? Это так на них похоже, не как все… Впервые за сегодня, начиная примерно с полудня, в его голове возникло некое подобие ясности. Он встал.
На лестничной клетке, забрав у Раисы рукопись, он по привычке согнул ее вдвое, и отметил где-то в уголке подсознания, что гнется она туго. Сейчас он четко видел тонкую щель вдоль корешка. Он распахнул злосчастную сказку. Между страниц спряталась женская шпилька для волос. Из старомодных, простенькая, но упругая, проволочная дужка.