Я хватаю его за шиворот, притягиваю к себе. Удивленный, он едва не оступается. Я, сжав его лицо в руках, прижимаюсь губами к его губам с всепоглощающей страстью. Пожираю его будто лакомство, орудуя языком и губами. Мое сердце переполняется любовью. Он являет собой все, о чем я могла только мечтать.
Я не могу его потерять. Просто не могу.
Он сжимает мои бедра и прижимает к себе. Я раздвигаю ноги и седлаю его, прижимаясь к выпуклости в штанах. Он стонет и, оторвавшись от моих губ, начинает покрывать горячими поцелуями шею. Я тяжело дышу и покачиваюсь на нем, обуреваемая целым фонтаном страстей.
Мои чувства к нему разрывают мне сердце.
То, что он сделал для меня, доказывает его любовь.
Остается только одна вещь, которую он может сделать, чтобы доказать свою вечную любовь и преданность.
Я не могу не обратить внимания на ироничность момента.
– Мы уже дошли до части с совращением? – Его губы останавливаются на пульсирующей венке на моей шее, жестко втянув в себя, и я в экстазе скулю.
Я мечтаю сорвать с нас одежду, взять его сверху, чувствовать, как он движется внутри меня. Чувствовать, как его поцелуи покрывают мое тело. Чувствовать каждое движение, каждое прикосновение, каждую частичку его.
Но я не могу быть такой эгоисткой.
Между нами не должно остаться никаких преград – ни моральных, ни физических, ни каких-либо еще, – когда мы сделаем последний шаг.
Итак, я со всей чувственностью целовала его, намеренно не откликаясь на ласки. Каждое голодное прикосновение моих губ должно было сказать ему, что я чувствовала. Необъятная, неутолимая любовь заполняла мое сердце. Чувство мучительного сожаления скрутило меня. Убийственное чувство вины угрожало уничтожить. Внутри боролись страх и надежда, когда я думала о том, как он отреагирует на мое признание.
Все эти эмоции наполняли каждый мой поцелуй, каждую ласку, было важно, чтобы он почувствовал их. Почувствовал меня. Чтобы он понял, как много самой себя я отдала ему. И как много еще хочу отдать.
Чтобы понял, как сильно я дорожу той его частью, на которую уже заявила свои права.
Чтобы почувствовал мою непоколебимую, болезненную страсть к нему.
Пронзительная боль разрывает меня изнутри, и я не могу сдержать рвущиеся из моей груди рыдания, такие примитивные и грубые, какие могут исходить только из самых недр души.
Любить его с такой силой больно почти физически.
Я не могу больше ждать.
Я обязана сказать ему прямо сейчас.
– Детка? – Обеспокоенный тон Кэла делает только хуже. – Что случилось? – Осторожным движением он перемещает нас в положение сидя.
Я не могу прекратить плакать.
– Я сделал тебе больно?
Я ненавижу его за эту заботливость.
– Нет. Это я причинила тебе боль.
Мои рыдания становятся безудержными, и я цепляюсь за него, зная, что это может быть последний раз.
– Я люблю тебя, Кэл. Черт возьми, безумно сильно люблю. Никогда не забывай об этом. Никогда.
Он прикасается к моему лицу, и его встревоженные глаза перехватывают взгляд моих заплаканных глаз.
– Лана, ты меня пугаешь. Скажи, что не так.
– Я должна кое-что…
Меня прерывает громкий звонок мобильного. Пронзительный звук прорывается через захвативший меня эмоциональный торнадо. Я смотрю на часы. Уже второй час ночи. Лишь немногие люди могут мне позвонить, а звонок в столь позднее время заставляет крошечные волоски на моем затылке зашевелиться. Шестое чувство бьет тревогу.
– Я должна ответить, – вскакиваю я, хватаю телефон и всматриваюсь в экран сквозь пелену слез.
Моя внутренняя система безопасности приходит в состояние полной боевой готовности, струйка пота бежит по ложбинке между грудей.
– Это мама. Я поговорю с ней снаружи.
Я выбегаю из гостиной через спальню в ванную и нажимаю на кнопку приема вызова.
– Что случилось?
– Лана, тебе нужно приехать как можно скорее.
– С Хьюсоном все в порядке?
– Я не хотела бы беспокоить тебя понапрасну, но он не очень хорошо себя чувствует. Совсем нехорошо. Врач в пути. У него очень высокая температура и подозрительная сыпь. Боюсь, что это менингит.
– О, боже! – вскрикиваю я, прерывисто дыша, а мое сердце бешено бьется. – Я выхожу. Буду так скоро, как только смогу. – Я разрыдалась, как только повесила трубку.
Кэл оказывается рядом со мной в одно мгновение.
– Что случилось, Лана?
Наш сын болен. Возможно, менингит. Мы должны поехать к нему.
Хотела бы я иметь силы произнести эти слова, но как я могу? Я не могу сообщить ему эту новость подобным образом!
– Бабушка, – лгу я. – Она очень больна. Мама вызвала врача и просила меня приехать прямо сейчас.
Я готова удавиться.
Или разбить себе голову об стену.
Я слишком отвратительна для человеческого создания.
Мой сын должен иметь отца, и единственная причина, по которой это не так, – я.
– Пойдем, я отвезу тебя. – Кэл выводит меня из ванной.
– Я возьму такси.
– Не говори глупостей, Лана! Я отвезу тебя. Я не буду подходить к дому, если ты беспокоишься именно об этом.
Я неохотно киваю. У меня нет времени спорить с ним. Я переодеваюсь в джинсы и рубашку, беру телефон и сумочку, оставив остальные вещи валяться, когда мы покидаем номер.
Кэл был сбит с толку, и мы в тишине быстро добрались до места по пустынным ночным дорогам. Когда мы въехали в Эрлтон, мой пульс участился, и кровь застучала в висках. Ладони вспотели. Кэл успокаивающе держал одну руку у меня на колене, а другой вел машину, но мы не разговаривали. Он понимал, что я расстроена и напугана, и уважал мою потребность в уединении.
– Останови здесь, – указываю я на конец узкой извилистой дорожки, которая ведет к озеру и дому моих бабушки и дедушки. Я не могла позволить ему подойти слишком близко. Я пообещала себе, что если ситуация серьезная, то обязательно перезвоню ему, но пока сама не пойму с чем имею дело, никакого риска. Я не хотела, чтобы он узнал обо всем подобным образом.
Это уничтожило бы его.
– Я подвезу тебя к входу.
Я резко качаю головой.
– Не получится. Дорога не предназначена для передвижения на машине. Я пойду пешком отсюда, – вру я.
Он заглушает двигатель и переключает передачу в нейтральную позицию.
– Я пойду с тобой.
– Нет! – кричу я, и он подпрыгивает от неожиданности.
– Я не могу позволить тебе одной бродить в темноте. Тут жутко, черт возьми, – добавляет он, глядя на стену лесу, прищурившись.
Я с трудом могу думать от крови, шумящей в ушах. Это невозможно!
– У него есть дробовик! – восклицаю я, глядя на Кэла испуганными глазами. – У дедушки. У него есть дробовик, и он, э-э-э, любит поохотиться.
– Действительно? – Кэл выглядит сбитым с толку.
– Он пристрелит тебя! – Я хватаю его за руку. – Мне запрещено ходить на свидания. Даже смотреть в сторону парней запрещено, – бормочу я, хватаясь за последнюю соломинку. – Моя бабушка строже даже моей мамы. Они взбесятся, если увидят, что я приближаюсь к дому с тобой. Он пристрелит тебя, – повторяю я, положив руку на ручку дверцы. Я наклоняюсь к нему и быстро целую. – Спасибо, что подвез. Но не нужно идти со мной дальше. Я напишу тебе.
Я не даю ему времени на возражения и выпрыгнула из внедорожника, убегая прочь. Слезы катятся по моему лицу. Думаю, за минувшую неделю я наплакала уже личное озеро. Отбросив мысли о Кэле в сторону, я сосредотачиваюсь на мыслях о сыне, позволяя страху подгонять мои ноги и заставлять их двигаться быстрее. Когда я добегаю до конца дороги, ведущей к повороту к нашему дому, я резко останавливаюсь. Мамина машина выехала из ворот, и свет фар выхватил из темноты мою фигуру. Она опустила окно.
– Нам нужно в больницу. Садись.
Я открываю дверцу пассажирского сиденья и задыхаюсь при виде Хьюсона. Волосы налипли ему на лоб, и все лицо блестит от пота. Его щеки пылают, и дышит он так, как я никогда еще не слышала. Каждый пронзительный крик кинжалом вонзается в мое сердце. Я кладу ладонь ему на лоб, заплакав от того, насколько он горячий.
– Ш-ш-ш, детка, – я ласково глажу его горячую щеку, – все хорошо. Я рядом. Мамочка с тобой, – говорю я, забравшись на сиденье рядом с ним.
Глава 24
Кэлвин
С Ланой определенно что-то было не так. Никогда не видел у нее такой паники на лице. Прежде чем я успел возразить, она выскочила из машины. Я переживал за нее больше, чем опасался чьего-либо гнева, поэтому бросился вслед. И теперь я стоял в тени большого дуба и пытался осознать то, что только что увидел и услышал.
«Ш-ш-ш, детка. Все хорошо. Я рядом. Мамочка с тобой».
Я попятился назад, потерял равновесие и упал. Голова пошла кругом, а тело била дрожь.
У Ланы ребенок.
Черт возьми, живой ребенок.
Ребенок.
Ребенок.
Ребенок.
Я подумал, что это может быть мой ребенок.
У меня свело живот, и я согнулся пополам, извергнув остатки нашего дорогого ужина. Меня рвало до тех пор, пока в желудке ничего не осталось. Утерев рот рукавом рубашки, я поднялся на ноги. Мои мысли неслись со скоростью девяносто миль в час.
Это мой ребенок?
Я продолжал задавать себе этот вопрос с разными оттенками.
Это мой ребенок?
В голове вспыхнула лампочка, и я резко остановился, прислонившись к дереву.
Я знал кое-кого, кто мог быть в курсе.
Ярость начала охватывать меня, мешаясь со смущением и шоком, когда я забрался во внедорожник. Машина пробуксовала, когда я вдавил педаль в пол, и рванула с места, оставив облако пыли. Я направлялся в аэропорт.
Самолет совершил посадку в международном аэропорту Логана немногим позже девяти утра в воскресенье. В полете я глаз не сомкнул. В голове крутились разные мысли. Но все они сводились к единственной: у Ланы ребенок, и она мне ничего не сказала.
Почему?
Потому что он от меня, и она хотела это скрыть?
Или она слишком боялась говорить, потому что понимала: хранить подобное в секрете непростительно?