Пока мама меня рисует, я смотрю классный фильм «В объятиях смерти» с Тори Спеллинг, которая играла в «Беверли-Хиллз 90210». Главную героиню обижает ее парень. Не понимаю, как можно оставаться с парнем, который тебя бьет. Мама говорит, что тут все зависит от самооценки и твоих отношений с отцом. У самой мамы, правда, отношения с ее папулей были далеки от идеала, но попробовал бы кто-нибудь ее ударить – мигом загремел бы в больницу. Так что тут не угадаешь.
Мама, рисуя, попыталась незаметно вытянуть из меня все, ну, про Лану и почему я устроила сцену с телефоном. Она прям так старалась, как какая-нибудь мама из фильма.
Но, наверное, у нее получилось, потому что я вдруг выдала ей на-гора почти все как есть. Сначала про Кенни и про то, что мне не нравится с ним целоваться, а он всем про это разболтал, и про то, что я хочу расстаться с ним сразу после экзаменов.
Между делом я упомянула про Майкла и Джудит Гершнер, и про Тину с открытками, и про Зимний бал, и про Лилли, которая назначила меня секретарем протестной группы. И вообще про все, кроме пожарной тревоги.
Мама бросила рисовать и слушала, не отрывая от меня взгляда. Когда я наконец умолкла, она сказала:
– Знаешь, что тебе нужно?
– Что? – спросила я.
– Каникулы, – ответила она.
И мы устроили каникулы прямо у нее на кровати. В смысле, она не разрешила мне готовиться к экзаменам, а велела заказать пиццу, и мы вместе досмотрели вполне приличный, хотя совершенно нереалистичный «В объятиях смерти». После него, к нашей великой радости, начался потрясный телефильм «Месть красотки», в котором Кортни Торн-Смит играет королеву маленького городка. Она разъезжает в розовом «кадиллаке», носит огромные серьги и убивает людей типа Трейси Голд (замученную до полусмерти анорексией) за то, что они строят глазки ее парню. А самое классное то, что эта история основана на реальных событиях.
И казалось, что всё как раньше, когда мама еще не встретила мистера Джанини, а я еще не была принцессой.
Только на самом деле все уже было по-другому, потому что мама беременна, а я исключена из школы.
Но стоит ли на это жаловаться?
Пятница, 12 декабря, 20:00, дома
Заглянула к себе в электронную почту. Ух ты, друзья завалили меня письмами! Все в восторге от моего решительного обращения с Ланой Уайнбергер, все сочувствуют мне из-за исключения, поддерживают и желают твердо держаться в противостоянии с администрацией школы. (Какое противостояние? Я просто раздавила мобильник. При чем тут администрация?) Лилли так разошлась, что сравнила меня с Марией Стюарт, которую бросили в темницу, а потом обезглавили по приказу Елизаветы I.
Интересно, что сказала бы Лилли, если бы узнала, что я разбила телефон Ланы за угрозу рассказать про меня и пожарную тревогу, помешавшую моей подруге сорвать уроки.
Лилли утверждает, что меня принципиально наказали за то, что я не отказалась от своих убеждений. Хотя вообще-то наказали меня за порчу чужого личного имущества, причем я пошла на это, чтобы скрыть другой проступок. Правда, никто об этом не знает, кроме меня. Ну, может, еще Лана догадалась, но все равно ей неизвестно, почему я так поступила, – повсюду полно случаев бессмысленной агрессии.
Но большинство учеников считают мой поступок чуть ли не политическим заявлением. Завтра состоится первая встреча протестной группы учеников средней школы имени Альберта Эйнштейна, и мое исключение будет представлено как один из многих примеров несправедливых решений администрации под руководством директора Гупты.
Сильно подозреваю, что завтра у меня жутко разболится горло. Но я ответила всем, поблагодарила за поддержку и попросила не придавать этой истории больше значения, чем она заслуживает. Ведь я ни разу не горжусь своим поступком. Лучше бы я этого не делала и спокойно провела день в школе.
Радует только одно: Майкл получает мои открытки. Тина шла мимо его шкафчика после физкультуры и видела, как он достал мое послание. К сожалению, по словам Тины, на его лице не отразилась ни безумная страсть, ни глубокая нежность. Он небрежно сунул открытку в рюкзак, а следом запихнул свой ноут. Наверняка помял открытку.
– Но, конечно, он ни за что так не поступил бы, если бы знал, что это от тебя, Миа! – поспешила уверить меня Тина. – Может, все же надо было подписать…
Да, но тогда Майкл сразу узнал бы, что нравится мне. Нет, что я его люблю. Я точно помню, что употребила это слово в одной из открыток. А вдруг он не отвечает мне взаимностью? Это же позор! Еще позорнее, чем исключение.
Ой, пока я пишу, пришло письмо по электронке от Майкла! Я от неожиданности так взвизгнула, что напугала Толстяка Луи, который дрых у меня на коленках. Он резко выпустил когти, и теперь у меня все коленки в мелкую дырочку.
Майкл написал:
Головолом: Эй, Термополис, тебя что, правда исключили?
Я ответила:
ТолЛуи: Всего на один день.
Головолом: А что ты такого натворила?
ТолЛуи: Расплющила мобильник чирлидерши.
Головолом: Родители должны тобой гордиться.
ТолЛуи: Наверное, они ловко это скрывают.
Головолом: То есть ты наказана?
ТолЛуи: Как ни странно, нет. Меня спровоцировали.
Головолом: Значит, ты все-таки придешь на Зимний бал?
ТолЛуи: Мое присутствие необходимо, поскольку я назначена секретарем протестной группы учеников, выступающих против корпоративизации средней школы имени Альберта Эйнштейна. Твоя сестра собирается делать стенд от группы.
Головолом: Типичная Лилли. Упрямо верит в человеческую доброту.
ТолЛуи: Ну, наверное, можно и так сказать.
Мы бы и дольше проболтали, но тут мама согнала меня с компьютера, поскольку ждала письма от мистера Джанини, который почему-то до сих пор не вернулся из школы, хотя уже и ужин давно прошел. Пришлось прервать разговор.
Майкл второй раз спрашивает, иду ли я на Зимний бал. К чему бы это?
Пятница, 12 декабря, 21:00, дома
Теперь мы знаем, почему мистер Дж. так задержался. Он покупал рождественскую елку. И не просто елку, а гиганта высотой двенадцать футов и не меньше шести футов в ширину, если мерить по нижним веткам.
Я, конечно, не стала выступать, потому что мама ужасно обрадовалась и тут же полезла за своими старыми елочными украшениями с изображением мертвых знаменитостей. В отличие от нормальных людей, она не любит стеклянные шарики и серебряный дождик, а сама рисует на кусочках жести портреты известных людей, которые умерли в этом году, и вешает их на елку. Я думаю, только у нас на елке висят Ричард и Пат Никсон, Элвис, Одри Хепберн, Курт Кобейн, Джим Хенсон, Джон Белуши, Рок Хадсон, Алек Гиннесс, Дивайн, Джон Леннон и многие другие.
И мистер Джанини все время поглядывал на меня, чтобы убедиться, что я тоже рада. Он сказал, что купил елку, поскольку знает, какой у меня был тяжелый день, и хотел добавить туда немного чего-нибудь хорошего. Он же не знает, на какую тему я писала итоговое сочинение.
Разве я могла после этого наговорить ему гадостей? Тем более что елка уже куплена, и она наверняка очень дорогая – такая здоровенная. Мистер Дж. хотел сделать мне приятное. Старался.
Но все-таки я бы хотела, чтобы окружающие советовались со мной, прежде чем что-то сделать. И насчет беременности, и насчет елки. Вот если бы мистер Дж. поинтересовался моим мнением, я бы сказала: «Давайте лучше сходим в торговый центр на Астор-Плейс и купим чудесную искусственную елочку, чтобы не уничтожать местообитание песцов и лисиц, хорошо?»
А он не поинтересовался. Но, честно говоря, даже если бы он со мной посоветовался, ничего бы из этого не вышло. Потому что любимое мамино занятие на Рождество – лежать на полу под елкой, смотреть вверх сквозь зеленые лапы и вдыхать сладкий аромат смолы. Она утверждает, что это ее единственное приятное воспоминание из детства в Индиане.
Когда твоя мама такое говорит, о лисицах как-то забываешь.
Суббота, 13 декабря, 14:00, у Лилли
Ну что, первое собрание протестной группы учеников, выступающих против корпоративизации средней школы имени Альберта Эйнштейна, с треском провалилось. Потому что пришли только я и Борис Пелковски. Меня немного задело, что не пришел Кенни. Если уж он действительно любит меня так сильно, как уверяет, то искал бы любой повод, чтобы побыть рядом, даже на безмерно скучном собрании учеников, выступающих против корпоративизации.
Но, видимо, любовь Кенни не настолько велика. И кстати, до Зимнего бала остается шесть дней, а ОН ВСЕ ЕЩЕ НЕ ПРИГЛАСИЛ МЕНЯ.
Да не, я не волнуюсь, ничего подобного. Разве девочка, которая устроила пожарную тревогу и расколотила телефон Ланы Уайнбергер, может волноваться из-за каких-то дурацких танцев?
Волнуюсь, конечно. Но не до такой степени, чтобы пригласить его самой.
Лилли безутешна оттого, что, кроме нас с Борисом, никто не пришел. Я пыталась успокоить ее тем, что все готовятся к экзаменам и им некогда собираться, но Лилли все равно. Она сидит на кушетке, и Борис бормочет ей что-то ласковое. Борис очень противный с этими его свитерами, заправленными в штаны, и странными брекетами, которые прописал ему ортодонт, но сразу видно, что он искренне любит Лилли. Он с такой нежностью смотрит, как она всхлипывает и обещает пожаловаться своему представителю в Конгрессе.
Глядя на них, я чувствую, как у меня сжимается сердце. Кажется, я завидую. Мне ужасно хочется, чтобы мой парень смотрел на меня так же, как Борис на Лилли. Только не Кенни. Пусть это будет парень, который мне реально нравится, а вовсе не как друг.
Не могу больше. Схожу на кухню, проверю, чем занята Майя, домработница Московицев. Лучше мыть посуду, чем так мучиться.
Суббота, 13 декабря, 14:30, у Лилли
Майи на кухне не было. Она убиралась в комнате Майкла: вешала в шкаф его школьную форму, которую только что погладила, собирала раскиданные вещи. Майя всегда рассказывает мне про своего сына Мануэля. Благодаря помощи родителей Московиц Мануэля выпустили из тюрьмы в Доминиканской Республике. Его посадили ошибочно по подозрению в государственном преступлении. Теперь Мануэль основал собственную политическую партию, и Майя страшно горда сыном, но в то же время боится, как бы он снова не оказался в тюрьме, если будет слишком рьяно выступать против правительства.