Я не смела поднять на Кенни глаза. Чувствовала себя червяком. Нет, хуже, потому что червяки – очень полезные существа. Я чувствовала себя как… как… Как плодовая мушка.
– Я давно подозревал, что есть кто-то еще, – продолжил Кенни. – Ты никогда не испытывала того же, что я, когда мы… ну, ты понимаешь.
Я понимала. Да. Когда мы целовались. Но как мило, что он решил упомянуть об этом именно сейчас, когда вокруг клубится толпа.
– Ты молчала, потому что не хотела сделать мне больно, – сказал Кенни. – Ты очень хорошая. Но именно поэтому я не приглашал тебя на Зимний бал. Знал, что ты откажешься, потому что тебе нравится кто-то другой. Ведь ты не стала бы обманывать меня, Миа. Ты самый честный человек из всех, кого я знаю.
ОГО! Он шутит, что ли? Это я-то честный человек? Ну ясно, про ноздри ему невдомек.
– Я понимаю, как ты мучаешься. Думаю, тебе надо скорее поговорить с Лилли, – сдержанно произнес Кенни. – Я начал подозревать в ресторане. А раз догадался я, скоро заметят и остальные. Но ты же не хочешь, чтобы она узнала об этом от других.
Я подняла руку, чтобы вытереть слезы рукавом, да так и замерла, с недоумением глядя на Кенни.
– Ресторан? Какой ресторан?
– Сама знаешь, – неловко проговорил Кенни. – Это было в тот день, когда мы все вместе ходили в китайский квартал. Вы сидели рядом и все время смеялись… сразу было понятно, что вы дружите.
Китайский квартал? Но в тот день Майкла с нами не было…
– И не только я видел, – говорил тем временем Кенни, – как он всю неделю носил тебе розы.
Я заморгала. Слезы застилали глаза.
– Ч‑чего?
– Ты сама знаешь. – Кенни наконец огляделся и прошептал: – Борис. Он носил тебе розы. Послушай, Миа, если вы хотите встречаться тайком от Лилли, это одно, но…
У меня снова зашумело в ушах. БОРИС. БОРИС ПЕЛКОВСКИ. Мой парень расстается со мной, потому что считает, что у меня роман с БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ.
БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, у которого еда вечно застревает в брекетах.
БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, который заправляет свитера в штаны.
БОРИСОМ ПЕЛКОВСКИ, парнем моей лучшей подруги.
Ну все. Моя жизнь кончена.
Я попыталась сказать Кенни правду. Начала объяснять, что вовсе не влюблена в Бориса. Что он мой Тайный Санта. Но тут ко мне подскочила Тина, схватила за руку и быстро проговорила:
– Извини, Кенни, но Мии уже надо идти.
И уволокла меня в женский туалет.
– Мне надо объяснить ему, – бормотала я на ходу как сумасшедшая, пытаясь вырвать свою руку у Тины. – Надо ему сказать. Я должна сказать ему правду.
– Ничего ты не должна, – отвечала Тина, запихивая меня в туалет. – Вы расстались. Какая разница почему? Расстались, и всё, и это самое главное.
Я, моргая, уставилась на свое зареванное отражение в зеркале над раковинами. Кошмар. Из всех людей, ни капли не похожих не принцесс, я была самая непохожая. От одного только взгляда на себя я зарыдала снова.
Естественно, Тина убеждала меня, что Майкл и не думал смеяться надо мной. И, конечно, он догадался, что это я шлю ему открытки, и таким вот способом ответил мне, что чувствует то же самое.
Но я ей не верю. Не могу поверить. Если это действительно так, почему он не остановил меня? Даже не попытался?
Тина говорит, что он пытался. Но когда я завизжала и вся в слезах вылетела из зала, он, наверное, не осмелился бежать за мной. Скорее всего, он решил, что я разозлилась на него. Кроме того, если бы Майкл за мной побежал, он увидел бы нас с Кенни. Со стороны наш разговор выглядел как очень личный – собственно говоря, так оно и было, – и Майкл наверняка не стал бы нас беспокоить.
Может быть, Тина права.
А может, и нет. Вдруг Майкл решил просто пошутить. Шутка получилась довольно жестокая, но Майкл ведь не знает, что я обожаю его всеми фибрами своей души. Он не знает, что я люблю его всю свою жизнь. Даже не догадывается, что без него мне никогда не достичь самоактуализации. Для Майкла я всего лишь лучшая подруга его младшей сестры. Он не хотел быть жестоким, он думал, что получится смешно.
И он не виноват, что жизнь моя кончена и я никогда ни за что не выйду из женского туалета.
Дождусь, когда все уйдут, а после этого выскользну потихоньку, и никто не увидит меня до начала второго школьного полугодия. К тому времени все уже забудется. А еще лучше остаться в Дженовии насовсем… Хм, а почему бы нет?
Пятница, 19 декабря, 17:00, дома
Не понимаю, почему люди не могут оставить меня в покое. Серьезно. Да, я сдала экзамены, но у меня еще куча дел. В конце концов, мне надо собираться в дорогу, разве нет? Люди разве не понимают, что человеку, который едет знакомиться со своим будущим народом, нужно собрать массу вещей?
Но нет. Они звонят, пишут письма и даже ломятся в дверь.
А я ни с кем не разговариваю. Я это ясно дала понять всем. Ни с Лилли, ни с Тиной, ни с папой, ни с мистером Джанини, ни с мамой. И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ – с Майклом, хотя он звонил уже четыре раза.
Я слишком занята, чтобы заниматься болтовней. А если еще надеть наушники, то не слышно, как они колотят в дверь. Это так клево.
Пятница, 19 декабря, 17:30, пожарная лестница
Каждый человек имеет право на личную жизнь. Если я хочу запереться в своей комнате и не выходить, значит, не мешайте мне так поступать. И незачем снимать дверь с петель, это, в конце концов, нечестно.
Но я их все равно обошла. Сижу на пожарной лестнице. Здесь холодрыга и снег идет, зато знаете что? Никто ко мне не лезет.
Очень удачно, что я недавно купила ручку с фонариком на конце, так что я могу подсвечивать себе, когда пишу. Солнце уже зашло, и я, конечно, околеваю, но здесь все равно классно. Тихо и спокойно, только снежинки падают на металлические ступени да иногда издалека доносится звук сирены или гудок автомобиля.
И знаете, что я поняла? Мне надо отдохнуть. По-настоящему. Хочется залечь где-нибудь на пляже или типа того. Кстати, в Дженовии хороший пляж. С белым песком, пальмами и всяким таким. Жалко, что у меня не будет времени там побывать, поскольку я должна спускать на воду крейсера или что-то еще такое делать.
Вот если бы я жила в Дженовии… в смысле, переехала туда насовсем… Конечно, я буду скучать по маме – я сразу об этом подумала. Она уже раз двадцать высунулась в окно, умоляя вернуться в комнату или хотя бы накинуть пальто. Мама у меня хорошая. Я буду очень сильно по ней скучать.
Но она приедет в гости. До восьми месяцев беременности можно летать самолетом. Потом, правда, будет рискованно. Ну, значит, мама прилетит после того, как родится мой братишка или сестренка. Это тоже будет здорово.
Мистер Джанини тоже хороший. Он только что выглянул в окно и спросил, не хочу ли я крутого чили, который он только что приготовил. Он не стал класть туда мясо, специально для меня.
Он такой заботливый. Пусть тоже приезжает в Дженовию.
Мне там будет хорошо. Вместе с папой. Он очень даже ничего, когда познакомишься поближе. Сейчас он тоже просит меня вернуться в комнату. Наверное, его мама вызвала. Папа говорит, что гордится мной – из-за пресс-конференции, и из-за четверки по алгебре, и вообще. Он зовет меня пойти куда-нибудь отметить. В «Дзен Пэлэйт», например. Это полностью вегетарианский ресторан. Здорово, да?
Зря только он велел Ларсу снять дверь с петель. Если бы не это, я бы, наверное, согласилась пойти.
Только что выглянула из своего окна наша соседка Ронни. Заметила меня и спросила, что я делаю на пожарной лестнице в декабре. Я объяснила, что мне нужно побыть одной и, похоже, пожарная лестница – единственное место, где можно остаться наедине с собой.
– Детка, я понимаю тебя как никто, – сочувственно откликнулась Ронни.
Потом она добавила, что без пальто я совсем задубею, и предложила дать свою норковую шубку. Я вежливо отказалась, поскольку не ношу шкуры убитых животных. Тогда Ронни одолжила мне свое электрическое одеяло, включив его в розетку у окна. Да, надо признаться, так гораздо лучше.
Ронни собирается выйти в город. Мне нравится смотреть, как она наносит макияж. Она красится, стоя у окна, и между делом болтает со мной.
Ронни спросила, может, у меня неприятности в школе и поэтому я сижу на пожарной лестнице. Я ответила, что да. Тогда она спросила, что случилось, и я ей рассказала. Сказала, что надо мной все смеются. Что я влюблена в брата своей подруги, а ему смешно. И что все считают, будто я влюблена в скрипача с вечно заложенным носом, который к тому же парень моей лучшей подруги.
Ронни встряхнула головой. Она сказала: приятно знать, что ничего не изменилось с тех времен, когда она сама училась в школе. Ронни меня хорошо понимает, над ней тоже все смеялись, поскольку она тогда была мужчиной.
Я сказала Ронни, что теперь это уже неважно, потому что я переезжаю в Дженовию. Ронни ответила: очень жаль, она будет по мне скучать. Благодаря мне в доме улучшились условия проживания, поскольку я настояла на установке контейнеров для раздельного сбора мусора.
Потом Ронни сказала, что ей уже надо бежать – у нее свидание с ее парнем, выпьют по коктейлю в «Карлайле», – но я могу и дальше сидеть в одеяле, главное, чтобы потом не забыла вернуть.
Блин, даже у соседки, которая раньше была мужчиной, есть парень. ДА ЧТО Ж СО МНОЙ НЕ ТАК?
Ой, слышу шаги в моей комнате. Кто там еще?
Пятница, 19 декабря, 19:30
Ну зашибись. Знаете, кто выбрался на пожарную лестницу и сидел со мной около получаса?
Бабушка.
Я не шучу.
Я сидела вся такая несчастная, и вдруг из окна высунулся длинный меховой рукав, потом нога в туфле на высоченном каблуке, а следом – крупная блондинистая голова. И вот уже вся бабушка целиком сидит рядом, щурясь на меня из недр шиншилловой шубы.
– Амелия, – произнесла бабушка своим самым суровым тоном, – ты что здесь делаешь? Снег идет. Живо в дом.
Я совершенно опупела. Во-первых, оттого, что бабушка вылезла через окно и уселась на пожарной лестнице (принцессам не положено так грубо выражаться, но тут все сплошь загажено голубями). А во‑вторых, оттого, что она вообще посмела со мной заговорить после всего, что натворила.