И вот теперь он едет на ее могилу…
– Тпру-у-у… Отворяй! – крикнул кучер.
Ворота долго не открывали. Дворовый мужик, раздвинувший тяжелые кованые створки, смотрел на графа Ланина так, будто увидел самого черта. Алексею Николаевичу показалось, что усадьба как будто вымерла. Во всяком случае, хозяина здесь не ждали. Лишь около барского дома он встретил с десяток крестьян, которые, узрев экипаж с графскими гербами, торопливо поснимали шапки. Потом он увидел, как от дома к нему кто-то бежит.
– Где староста? – спросил он запыхавшегося парня, выходя из экипажа. Юное лицо с едва наметившимися усиками графу было незнакомо.
– На деревне, ваше сиятельство, где ж ему быть?
– А ты кто таков?
– Алешка, сын Марьи, старостовой кумы. Так ить староста вам писал, ваше сиятельство, чтобы определить меня в барскую усадьбу.
– И сколько он за это денег с Марьи содрал, каналья? Или по-родственному договорились? Тебе в солдаты надо, по возрасту вышел, вижу.
– Воля ваша, ваше сиятельство, только старосте-то вы не отказали, – хитро посмотрел на него парень. – И определение-то уже вышло. А в солдаты другого забрили.
– Вижу: ловок. Ладно, оставайся. Ступай, скажи, чтобы приготовили мои комнаты.
– Вы бы, ваше сиятельство, известили загодя, все б уже готово было, – с обидой сказал Алешка. – Не ждали вас.
– Как так: не ждали? – удивился он. – После того, что случилось, – и не ждали?
– А что бы вам здесь делать, ваше сиятельство? – парнишка оказался словоохотливым. – Вы, говорят, теперь с самим государем чаи распиваете.
– Что мелешь? – недовольно поморщился он.
– Так ведь люди говорят…
Парень хотел было идти в дом, но он его остановил.
– Пошлешь кого-нибудь в усадьбу Соболинских.
– Да я и сам слетаю, ваше сиятельство!
– Я уж понял, что ловок, – усмехнулся он. – Что ж, езжай. Постой, я напишу.
Алешка с готовностью подставил спину, на которую он положил листок и с нарочитой небрежностью написал несколько слов, после которых, он был уверен, господин Соболинский непременно захочет дать ответ.
– Отдашь в руки хозяйскому племяннику, Сергею Михайловичу. И никому более. Понял?
– Какой же он теперь племянник? – удивился Алешка. – Федосья Ивановна-то на днях померла!
– Федосья Ивановна умерла?!
– Вчера и похоронили.
– Вот как… Значит, хозяину отдашь. И вот еще что… Где ее могила?
– Там же и похоронили, ваше сиятельство, на погосте, где все Соболинские лежат.
– Постой… Почему графиню похоронили в имении Соболинских?!
– Какую графиню? – вытаращил глаза Алешка.
– Мою жену. Ты только что сказал, что ее похоронили на погосте, где лежат все Соболинские!
– Так я то про Федосью Ивановну сказал! Графиню-то откуда, ваше сиятельство?
– Ты что, совсем дурак? – рассердился он.
– Никак нет! – парень вытянулся в струнку и замер. Видимо, был научен, что если хозяин сердится, так ему лучше не перечить, а терпеливо и молча снести все. Даже если бить станет, все одно терпеть и молчать.
– Я спрашиваю тебя о моей жене, о графине Александре Васильевне! Где ее похоронили?
– Так ведь разве она померла?! Вот не знали, ваше сиятельство! – Алешка и самом деле чуть не заплакал. – Вот беда, так беда! Когда ж успела? Вчера только сидела на бережку, холстину красками пачкала. Сам видел. Я уж, простите, ваше сиятельство, больно любопытный. Не удержался, подплыл в лодке-то и глянул: что там барыня делают?
– Что ты несешь?! На каком бережку?! Какую холстину?! Ее убили с месяц назад! Разбойники напали на ее карету!
Алешка захлопал глазами, видимо пытаясь что-то сообразить. Он схватил мальчишку за грудки и затряс, крича при этом:
– Я тебя спрашиваю: где ее похоронили?! Все ли сделано, как должно?! Где староста?! Отвечай!!!
– Да я в толк не возьму, барин, о чем вы! – заплакал Алешка. – А что она в дом свой не едет, так в том не наша вина, хоть убейте! У сестры своей живет, в Иванцовке! Что ж было бежать за ней, сюда звать? Так ведь сами знаете: хозяин – барин… Ну не хочет она сюда, – заныл парнишка. – Так ни разу и не была…
– Как ты сказал? В Иванцовке… у сестры… – он внезапно охрип. Руки его сами собой разжались. – Ступай… Позови мне кого-нибудь…
От ворот к ним уже колобком катился запыхавшийся староста, видимо, камердинер Федор зря времени не терял. Пока хозяин допрашивал Алешку, кто-то из дворовых сбегал в деревню.
– Ваше сиятельство… – еще издалека слезно заговорил староста. – Вы уж не гневайтесь, коли мы в чем виноваты… За все до копеечки готов отчитаться… И про Алешку не гневайтесь… Коли вы бы мне сразу отказали…
– Оставь, – с досадой сказал он. – Отвечай мне: правда, что графиня жива?
Староста заморгал глазами, видимо, прикидывая, как сказать, чтобы еще больше не рассердить хозяина?
– Я говорю про графиню Александру Васильевну! Говори правду! – прикрикнул он.
– Так ить… мы так и поняли. Вы уж не гневайтесь, ваше сиятельство. Кто его знает, что там меж вами вышло? – хитро посмотрел на него староста, круглый и сдобный, как масленичный блин, мужик с окладистой бородой. – Вы господа, вам и воля. А мы что? Как сказали, так и сделали. От вас ведь никаких распоряжений на сей счет не было. А графиня молодая и не заезжала. И за мной не посылала. И денег, ваше сиятельство, не просила. Неужто бы я ей отказал? – с обидой спросил староста.
– Давай по порядку, – велел он. – С месяц назад моя дочь написала ко мне, что моя жена, графиня Александра Васильевна, умерла. Что ее… – он слегка запнулся, – убили напавшие на карету разбойники. Тело ее кучера, Федота, которого тоже убили, привезли в Петербург, в мой дом на Фонтанке. А графиню, как мне сказали, похоронили здесь. Было это?
– В толк не возьму, о чем вы, ваше сиятельство, говорите! Когда она приехала, я не знаю, Богом клянусь! – староста торопливо перекрестился. – Только по уезду вдруг слух прошел: графиня-то молодая здесь! У сестры живут! Потом сказали, что видели ее. С господином Соболинским они ехали, в его коляске. Наши, деревенские, их видели.
– С господином Соболинским?!
Он оглянулся: где ж Алешка? Но того уже и след простыл.
– Вели заложить коляску!
– Так ведь, ваше сиятельство…
– Черт с ней, с коляской! Лошадь под седло! Живо!
Кто-то тут же метнулся на конюшню, а пространство перед домом стало быстро заполняться людьми.
– Барин приехал! – мигом разнеслось по усадьбе.
«Она жива… Жива…, – думал он, нетерпеливо погоняя лошадь. Все тотчас оказалось забыто. – Она жива… Больше ничто не имеет значения… Главное, она жива… Нет, это не может быть правдой… Это было бы слишком большое счастье, которого я не заслуживаю… Этого не может быть…»
Он не помнил, как доехал до Иванцовки, и, замирая, спросил у бросившегося к нему, чтобы принять лошадь, мужика:
– Графиня Александра Васильевна что, дома?
– Их сиятельство на прогулке, – важно ответил тот.
– А… где? В саду? Или… уехала куда?
– Видать, опять к озеру пошли. Любимое их место.
Он торопливо пошел по тропинке в сад.
– Да вы погодите, барин! – крикнул ему вслед мужик. – Вам ее сейчас отыщут! Доложить же надоть! Барин! Да неладно так-то!
– Оставь, – отмахнулся он.
Голубое платье он увидел издалека. Сердце замерло: «Неужели она? Она!» Шаги его сами собой замедлились. Он подошел к жене, все еще не веря, что такое возможно, что слух о ее смерти оказался ложным. Александра, никого и ничего не замечая, склонилась над мольбертом, накладывая на холст быстрые короткие мазки. Он какое-то время стоял рядом, не в силах сказать ни слова. Ему довольно было просто смотреть на нее. Вот она вздохнула, отложила кисть и с досадой посмотрела на холст. Потом обернулась.
Ее лицо выразило удивление: она увидела его. Она было обрадовалась, о чем говорил ее порыв: броситься к нему, обнять… Но потом вдруг что-то вспомнила, на ее лицо набежало облачко, а руки бессильно опустились.
– Сашенька, – тихо позвал он. – Что же ты делаешь? Что же мы делаем? – тут же поправился он. – Неужели ты могла подумать… – он говорил с огромным трудом и все никак не мог найти нужного слова, чтобы она могла понять, что он чувствует, – подумать, что я… что мне будет легче, если я узнаю, что ты умерла?
И тогда, скорее поверив несчастному выражению его лица, чем словам, которые все были не те, она решилась: шагнула ему навстречу и осторожно, оберегая живот, прижалась и замерла…
Они говорили торопливо, перебивая друг друга: так много всего накопилось.
– Ты меня прости, Алексей Николаевич. Я виновата перед тобой. Но только не в том, что мой ребенок…
– Я знаю. Я не должен был этому верить…
– Элен… она…
– Я знаю… Я велел ей уехать в имение. Но как? Каким образом? Ах, да! Я, кажется, начинаю понимать!
– Я виновата перед тобой, но господин Соболинский… Он меня спас…
– Как ты сказала? – удивился он. – Спас?
– Я знаю, это Элен… И Софи, моя сестра… Они решили меня убить. Софи по наущению Елены Алексеевны пошла в… она наняла разбойников, чтобы те… Чтобы меня убили… И ребенка… Чтобы он умер…
– Кто тебе это сказал?
– Господин Соболинский.
– Ах, вот как.
– Он следил за мной. Он обо мне… заботился, – покраснела она, но все-таки это выговорила.
– Бедная Сашенька, – усмехнулся муж. – Ты стала жертвой мошенников. Тебя ловко ввели в заблуждение, но, видимо, ты ему и в самом деле очень дорога. Я никогда не перестану удивляться его изобретательности. Придумать, как заполучить алмаз, а заодно и вернуть женщину, у которой он собирается его украсть! Какой изощренный преступный ум!
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Алексей Николаевич?
– Я говорю о господине Соболинском.
– Не понимаю, о чем ты? Да, я виновата перед тобой. Алмаз… Он все это время был у меня. Я должна была тебе сказать, что Серж, думая, что он умирает, отдал его мне. Но я не смогла… А теперь… Теперь у меня его нет.