По мере того как на небе мерк золотой свет, луна разгоралась все ярче, с улыбкой принимая на себя властные полномочия. Темный лес на противоположной стороне растворился во мраке. Но в этот мрак кое-где насильственно вторгались огни. В дальнем конце озера рассыпалась огненными бусами фантастическая цепочка светлых огоньков — зеленых, красных, желтых. Музыка стала прерываться и доноситься порывами: залитый огнями пароходик поменял направление и углубился во тьму, о его существовании говорили только бледные огоньки, обозначавшие контур.
И тут повсюду стали загораться огни. Здесь и там, поблизости и в отдалении, где смутно белела вода под прощальным светом небес и куда мрак еще не пришел, — повсюду в невидимых лодках вспыхивали одинокие, слабые огоньки фонарей. Слышалось постукивание весел, плеск воды, и вот какая-нибудь из лодок переходила из сумерек во тьму, где ее фонари вдруг ярко вспыхивали, превращаясь в красивые красные шары. Свет фонарей, отражаясь от воды, окружал лодку призрачным розоватым мерцанием. Повсюду над водой бесшумно скользили красные огненные шары, рождая еле заметные, слабые отблески.
Беркин принес из большой лодки фонари, и четыре призрачно-белые фигурки собрались в кружок, чтобы их зажечь. Урсула держала первый, Беркин опустил внутрь фонаря горящую спичку — она осветила его ладонь розоватым пламенем. Вспыхнул огонек. Все немного отступили назад, чтобы полюбоваться сияющей голубой луной, которая свисала с руки Урсулы, отбрасывая причудливый отблеск на ее лицо. Пламя замигало, и Беркин согнулся над ним. В сиянии лицо его стало призрачным, оно утратило следы мысли и обрело демонизм. Стоявшая рядом Урсула осталась в тени.
— Теперь все в порядке, — послышался его тихий голос.
Урсула подняла фонарь. Нарисованные на стекле аисты летели вереницей по бирюзовому небу над темной землей.
— Как красиво! — сказала она.
— Просто чудо! — вырвалось у Гудрун. Ей тоже захотелось держать в руке красивый фонарь.
— Зажгите вот этот для меня, — попросила она. Джеральд стоял подле нее, но чувствовал себя ни на что не способным. Беркин зажег фонарь, она подняла его. Сердце ее беспокойно забилось: будет ли узор красивым? Фон был бледно-желтым, длинные темные цветы тянулись из темных листьев навстречу солнечному дню, над ними в прозрачном воздухе носились бабочки.
Гудрун издала восторженный крик восхищения.
— Разве он не прекрасен? Разве не прекрасен?
Красота пронзила ее душу, она словно вознеслась на небеса. Джеральд склонился, чтобы при свете лучше разглядеть рисунок. Он стоял совсем близко, касаясь Гудрун, и глядел вместе с ней на светящийся желтый шар. Она обратила к нему мерцающее в свете фонаря лицо; они стояли рядом, образуя сверкающий союз, стояли в кольце света, оставив остальных за ним.
Беркин огляделся и пошел зажигать для Урсулы второй фонарь. Осветилось красноватое морское дно, по нему ползали черные крабы, в прозрачной воде мерно колыхались спутанные морские водоросли, а над поверхностью моря пламенел солнечный день.
— У тебя здесь и небеса, и подземные воды, — сказал Беркин.
— Да, не хватает только самой земли, — рассмеялась Урсула, она следила за его деятельными руками, готовыми в любой момент продолжить работу.
— Мне не терпится увидеть мой второй фонарь, — воскликнула Гудрун резким вибрирующим голосом, вряд ли доставившим удовольствие остальным.
Беркин зажег очередной фонарь. Он был приятного темно-синего цвета; на красно-коричневом дне сидела мягко омываемая серебристым водяным потоком каракатица. Моллюск, казалось, осознанно и хладнокровно пялился на них из фонаря.
— Какое кошмарное зрелище! — воскликнула в ужасе Гудрун.
Стоящий рядом Джеральд тихо рассмеялся.
— Но зрелище действительно страшное! — повторила Гудрун в смятении.
Джеральд снова рассмеялся.
— Можно попробовать поменяться с Урсулой на краба, — посоветовал он.
Гудрун помолчала.
— Урсула, ты способна вынести вид этой твари? — спросила она.
— Цвет рисунка хорош, — отозвалась Урсула.
— Согласна, — сказала Гудрун. — Но хочешь ли ты, чтобы этот фонарь висел в твоей лодке? У тебя не возникает желания его уничтожить?
— О нет, совсем не возникает.
— Тогда, может, возьмешь его, а мне отдашь крабов? Если ты уверена, что тебе не противно.
Гудрун пошла к ней, протягивая фонарь.
— Конечно, — согласилась Урсула, отдавая фонарь с крабами и получая каракатицу.
Но в глубине души ее уязвило, как Гудрун и Джеральд обошлись с ней: просто отодвинули на второй план.
— Пойдем, — позвал ее Беркин. — Отнесем их в лодку.
Он и Урсула пошли к большой лодке.
— Надеюсь, ты и обратно меня отвезешь, Руперт, — послышался из вечернего полумрака голос Джеральда.
— А ты разве не сядешь с Гудрун в каноэ? — спросил Беркин. — Это будет куда приятнее.
Воцарилось молчание. Силуэты Беркина и Урсулы, покачивающиеся фонари неясно вырисовывались у воды. Мир казался нереальным.
— Вы согласны? — спросила Джеральда Гудрун.
— Конечно, согласен. Но ведь вам придется грести? Не вижу причин, по которым вы обязаны доставить меня на берег.
— Почему бы и нет? — сказала Гудрун. — Я могу перевезти вас, как раньше Урсулу.
По ее тону Джеральд понял, что Гудрун хочется оказаться с ним в одной лодке, — тем более, что таким образом она как бы обретала над ним власть. Он подчинился женщине, и это странным образом волновало его.
Гудрун передала ему фонари, а сама пошла прикреплять камыш к носу каноэ. Джеральд последовал за ней и встал рядом, фонари покачивались у него в руках, освещая белые фланелевые брюки и подчеркивая густые сумерки вокруг.
— Поцелуйте меня, прежде чем мы отплывем, — послышался в темноте его тихий голос.
Гудрун прекратила работать и застыла в неподдельном изумлении.
— Зачем? — В ее возгласе было искреннее недоумение.
— Зачем? — насмешливо повторил он.
Пристально посмотрев на мужчину, она подалась вперед и поцеловала его в губы долгим сладким поцелуем. Потом забрала фонари, оставив Джеральда в состоянии, близком к обмороку, — огонь сжигал его тело.
Они внесли каноэ в воду. Гудрун заняла свое место, Джеральд оттолкнул лодку от берега.
— Вы уверены, что это не повредит руке? — участливо спросила Гудрун. — Я прекрасно бы справилась одна.
— Мне не больно, — сказал Джеральд тихим и мягким голосом, ласкавшим ее слух невыразимой красотой.
Гудрун не спускала с него глаз. Джеральд сидел на корме — близко, очень близко — ноги вытянуты в ее сторону, их ступни соприкасались. Гудрун мягко и неспешно отталкивалась веслом, ей ужасно хотелось, чтобы Джеральд сказал сейчас что-нибудь значительное. Но он хранил молчание.
— Вам хорошо? — спросила она ласковым заботливым голосом.
Он отрывисто рассмеялся.
— Между нами существует дистанция, — сказал он все тем же тихим, бесстрастным голосом, как будто кто-то говорил за него. И ей чудесным образом передалось его ощущение — они находятся в лодке как бы каждый сам по себе. Она с удовольствием подхватила эту тему.
— Но ведь я рядом, — сказала она, голос ее звучал нежно и весело.
— И все же далеко, — возразил Джеральд.
Она помолчала, переживая радостное чувство, потом заговорила, с трудом сдерживая волнение:
— Думаю, пока мы на воде, ничего измениться не может. — Гудрун говорила нежно и загадочно, и Джеральд чувствовал себя полностью в ее власти.
Розовые и желтые фонари, укрепленные на десятке или более лодок, покачивались у самой воды, раскрашивая ее яркими огнями. Вдали пыхтел и свистел пароход, его лопасти с плеском переворачивали воду, он двигался вперед в сиянии гирлянд, время от времени с палубы взлетали ракеты, освещая все вокруг пламенем фейерверка, — он рассыпался римскими свечами, звездами и прочими фигурами, в ярком свете отчетливо проступали те лодки, что плыли неподалеку. После очередного фейерверка сумерки вновь ласково окутывали озеро, мягко светили фонари и натянутые гирлянды, тихо плескалась вода под веслами, нежно звучала музыка.
Гудрун гребла почти бесшумно. Впереди, невдалеке от них, Джеральд видел ярко-синий и розовый шары — фонари Урсулы, они мерно покачивались в такт движениям Беркина, оставляя позади недолговечный радужный отблеск. Джеральд знал, что их фонари тоже оставляют за лодкой такой же нежный след.
Гудрун перестала грести и огляделась. Каноэ мягко покачивалось на воде. Колени Джеральда, обтянутые белыми брюками, были почти рядом.
— Как красиво! — почти благоговейно произнесла она и посмотрела на Джеральда.
Джеральд сидел откинувшись, свет фонарей за спиной окружал его бледным ореолом. Гудрун видела его лицо (хотя оно было в тени), но отдельных черт не различала. Ее грудь переполняла страсть к нему: молчание и загадочность делали его еще прекраснее. Мягкие очертания этого великолепного тела, источавшего мужественность, словно сладостный аромат, все его совершенство приводило ее в восхищение, кружило голову. Ей было приятно смотреть на него. Пока ей хватало и этого, не было нужды прикасаться к этому телу, узнавать, что еще оно может сулить. Он был рядом, но совершенно непостижим. Ее руки отдыхали на весле, ей хотелось только одного — смотреть на его смутную фигуру, ощущать значительность его присутствия.
— Да, — тихо отозвался Джеральд, — очень красиво.
Он прислушивался к слабым звукам вокруг — плеску воды, стекающей с весел, легкому постукиванию фонарей за спиной, шелесту юбки Гудрун, к отголоскам чужой жизни на берегу. Разум его почти бездействовал, он словно вышел из своего тела, впервые в жизни его поглотило то, что не имело к нему непосредственного отношения. А ведь он был всегда такой собранный, внимательный, неподатливый, упрямый. Сейчас же он расслабился, незаметно растворяясь в окружении. Это было похоже на самый настоящий сон, лучший сон в его жизни. Он всегда был такой осторожный, такой предусмотрительный. А сейчас в его душе был мир, покой и полное забвение жизненных принципов.