— Ты действительно так думаешь? — отозвалась она, по-прежнему неуверенно посмеиваясь.
Урсула вглядывалась в Беркина. Он все еще казался ей обособленным существом. Новые духовные глаза открылись у нее, и она вдруг увидела в нем необыкновенное создание из другого мира. Словно ее заколдовали и все вокруг изменилось. Ей вспомнился прелестный отрывок из Книги Бытия[103], где говорилось: сыны Божьи увидели дочерей человеческих, что они красивы. Он был одним из них, одним из этих необычайных существ из потустороннего мира, он взирал на нее сверху вниз и видел, что она красива.
Он стоял на коврике перед камином и смотрел на нее, на обращенное к нему лицо — оно было похоже на цветок, свежий, ярко освещенный цветок, на котором золотыми солнечными бликами играет роса. И нежно улыбался, словно из мира исчезли все слова и они могли только молча восхищаться прорастающими в них цветами. Улыбаясь, они наслаждались созерцанием друг друга, одним только созерцанием, ни о чем не думая, ничего не зная. Но в его глазах мелькнула легкая усмешка.
И вдруг Урсула, словно по волшебству, оказалась рядом с ним. И стоя у камина на коленях, обхватила его чресла и прижалась лицом к бедрам. Блаженство! Блаженство! Ее потрясло ощущение райского блаженства.
— Мы любим друг друга, — сказала она в восторге.
— Больше, чем любим, — отозвался Беркин — снизу она видела его сияющее, умиротворенное лицо.
Урсула провела чувствительными подушечками пальцев по внутренней стороне его бедер, бессознательно следуя за проходящим здесь таинственным жизненным потоком. И открыла нечто удивительное, более удивительное, чем сама жизнь. Бедра под ее чуткими руками открыли тайну его существования. Подлинная сущность мужчины была необычна, как и его плоть, — это стало ей понятно по нисходящему потоку энергии. Тогда она и убедилась, что он один из сынов Божьих, тех, что были в начале мира, — не мужчина, а кто-то другой, более великий.
Так вот оно, освобождение! У нее были любовники, она знала страсть. Но то, что происходило сейчас, не было ни любовью, ни страстью. Словно вернулось время, когда дочери человеческие встречались с сынами Божьими, отличными от людей, — теми, что были в начале мира.
Она подняла на него глаза, ее лицо сияло ослепительным светом, и теперь уже не кончики пальцев — ладони лежали на бедрах стоящего перед ней мужчины. Он тоже смотрел на нее, и большой красивый лоб короной возвышался над его глазами. Она же была как прекрасный неведомый цветок, только что распустившийся у его ног, райский цветок, — больше, чем женщина, цветок света. И все же что-то напрягало его. Ему не нравилось, что она стоит на коленях, и это сияние, разлитое по ее лицу, — во всяком случае, не совсем нравилось.
Она обрела все. Нашла одного из сынов Божьих из Начала всех начал, он же нашел одну из самых светозарных дочерей человеческих.
Урсула обводила руками линию его чресл и бедер, ощущая, как живой огонь исходит от его тела и тайно проникает в нее. Это вливался темный поток электризующей страсти. Так между ними возникла новая мощная цепь, новый поток грозовой, пронизанной страстью энергии, она рождалась в сокровенных уголках плоти и преобразовывалась в совершенную связь. Тайный огонь пробегал от него к ней, принося обоим глубокий покой и удовлетворение.
— Любимый! — воскликнула она, поднимая к нему лицо, — ее глаза, губы были распахнуты в страстном порыве.
— Любимая! — отозвался он, склоняясь к ней и целуя, непрерывно целуя.
Когда он склонился, она сомкнула руки на увеличившейся плоти его чресл, и ей показалось, что она прикоснулась к материализовавшейся тайне его существа. Казалось, оба — она внизу, он над ней — сейчас потеряют сознание. Для обоих происходящее было подобно прекрасной смерти и в то же время рождением в новую жизнь, удивительной полнотой немедленного удовлетворения — потрясающего, затопляющего, — оно шло из источника мощной жизненной силы, источника глубочайшего, темного, таинственного, находящегося у основания позвоночника и чресл.
После наступившего покоя, после того, как по Урсуле прокатился мощный таинственный поток, затопивший ее, лишивший рассудка, после того, как он стек вниз по позвоночнику, коленям, ступням, — удивительный поток, сметающий все на своем пути и превративший ее в совершенно новое существо, она почувствовала себя полностью свободной, — свободной и безмятежной, самой собой. Поднявшись, она, тихая и радостная, улыбнулась Беркину. Таинственно мерцающий, он стоял перед ней — такой до боли подлинный, что у нее чуть не разорвалось сердце. Его удивительное тело, как и тела сынов Божьих из Начала всех начал, имело множество чудесных источников. Эти необыкновенные источники были мощнее и таинственнее всех, которые она знала или могла вообразить, и доставляли большее наслаждение — ах! — в конечном счете, они доставляли мистически-плотское наслаждение. Она раньше думала, что нет источника более мощного, чем фаллический. А теперь видела, как из этого охваченного страстью, крепкого, как утес, мужского тела, из этих необыкновенных бедер и торса извергаются потоки более мощные и загадочные, чем из фаллоса, — их тайну невозможно постичь, как и измерить их сокровища.
Оба испытывали радость, все ненужное испарилось из их памяти. Смеясь, они сели за стол. Им подали — подумать только! — пирог с олениной, крупно нарезанную ветчину, яйца, салат, свеклу, мушмулу, яблочный пирог и чай.
— Какая замечательная еда! — воскликнула Урсула в восторге. — Как достойно она выглядит! Разлить чай?
Обычно Урсула неуверенно и нервозно исполняла некоторые публичные обязанности, вроде разливания чая.
Но сегодня она даже не вспомнила об этом — испытывая приятную раскрепощенность, она не думала о дурном. Чай легко лился из горделиво загнутого носика. Она подала Беркину чашку, радостно улыбаясь. Наконец она научилась держаться спокойно и величаво.
— Все принадлежит нам, — сказала она.
— Все, — подтвердил он.
Урсула издала по-детски ликующий возглас.
— Как я рада! — воскликнула она с непередаваемым облегчением.
— И я, — сказал Беркин. — Думаю, надо поскорее покончить со всеми нашими обязательствами.
— Какими обязательствами? — удивилась Урсула.
— Нужно немедленно распрощаться со служебными обязанностями.
До нее наконец дошло, что он имеет в виду.
— Конечно, — согласилась она.
— Нужно уволиться, — продолжал Беркин. — И уехать отсюда как можно быстрее.
Урсула взглянула на него с сомнением.
— Но куда? — спросила она.
— Не знаю. Куда глаза глядят.
И вновь в ее глазах был вопрос.
— Я была бы счастлива и в доме у мельницы, — сказала она.
— Он будет напоминать о прежней жизни. Давай сменим обстановку.
Его голос был таким нежным и беспечным, он кружил ей голову. И все же она мечтала о жизни в долине, заросших садах, тишине. Ей хотелось также и блеска, аристократического, экстравагантного. Предлагаемое Беркином скитание казалось проявлением неугомонности, неудовлетворенности.
— Куда ты предлагаешь уехать? — спросила она.
— Не знаю. У меня такое чувство, что раз я встретил тебя, нам надо пуститься в путь — куда-нибудь подальше.
— Но куда? — взволнованно повторила Урсула. — В конце концов, мир только один, и по-настоящему далеких мест нет.
— И все же мне хочется уехать с тобой — в никуда. Пусть это будет путешествие в неведомое. Место назначения — неизвестно. Покинем обжитые места и найдем именно наши.
Она по-прежнему размышляла.
— Видишь ли, любимый, — сказала она. — Боюсь, что мы всего лишь люди, и потому должны принять тот мир, который нам дали, — ведь другого нет.
— Нет, есть, — возразил он. — Есть место, где мы будем свободными, где необязательно носить много одежды, а может, и вообще ничего не надо носить, где мало людей, а те, кто там живет, многое повидали и теперь принимают вещи такими, какие они есть. Там можно быть самим собой, не волнуясь по этому поводу. Есть такое место, где всего один-два человека…
— Но где оно? — вздохнула Урсула.
— Где-то — где угодно. Давай искать. Вот чем надо заниматься — искать.
— Да, — согласилась Урсула. Мысль о предстоящем путешествии щекотала ей нервы. Все же для нее это было только путешествие.
— Чтобы быть свободными, в свободном краю, в окружении нескольких людей!
— Да, — задумчиво отозвалась она. «Окружение из нескольких людей» несколько ее опечалило.
— Но главное, конечно, не место, — продолжал Беркин, — а идеальные отношения между нами и остальными — совершенные отношения, при которых мы — ты и я — были бы свободны, находясь вместе.
— Да, любимый, да, — сказала Урсула. — Ты и я. Ты и я, ведь так? — И она протянула к нему руки. Он подошел к ней и, нагнувшись, поцеловал. Ее руки вновь обняли его, ладони легли на плечи и медленно поползли вниз, к спине, — они двигались медленно, ритмично, возвращаясь назад и снова пускаясь в путь, все ниже и ниже по спине, таинственно надавливая на бока и поясницу. От сознания безграничности сокровищ, которые никогда не уменьшатся, у нее закружилась голова, это было похоже на обморок, на смерть от этого удивительного обладания — несомненная мистика. Он полностью, безраздельно принадлежал ей, и оттого сама Урсула как бы исчезла. Она продолжала сидеть на стуле, ее руки ласкали его, и в то же время она отсутствовала.
Беркин снова нежно ее поцеловал.
— Мы никогда больше не расстанемся, — тихо шепнул он. Урсула ничего не ответила, но ее руки еще крепче надавили на таинственный темный источник в нем.
Выйдя из обморочного состояния, они решили без промедлений послать прошения об увольнении. Урсула настаивала на этом.
Беркин позвонил и попросил принести обычной почтовой бумаги. Официант убрал со стола.
— Сначала ты, — сказал Беркин. — Напиши свой домашний адрес, поставь дату, теперь обращение: «Начальнику отдела образования, муниципалитет. Сэр…» Ну как там… Не знаю точно правил. Кажется, тебе можно уволиться прежде, чем пройдет месяц. Как бы там ни было — «Сэр, прошу освободить меня от обязанностей преподавателя школы Уилли-Грин. Буду очень признательна, если Вы сделаете это как можно скорее, не дожидаясь конца установленного месячного срока». Все. Написала? Покажи мне. «Урсула Брэнгуэн». Очень хорошо! Теперь я напишу. В моем положении следует уведомлять об уходе за три месяца, но я сошлюсь на нездоровье. Все будет как надо.