– Нет.
Мужчины начали одеваться.
– Я также думаю, что ты красив, – сказал Биркин Джеральду, – и это тоже дает удовольствие. Нужно наслаждаться тем, что тебе дано.
– Ты говоришь, что я красив – ты имеешь в виду физическую красоту? – спросил Джеральд, чьи глаза мерцали.
– Да. В тебе есть какая-то северная красота, словно свет, отражающийся от снега – и твое тело имеет красивую, пластичную форму. Да, этим обязательно следует наслаждаться. Мы должны наслаждаться абсолютно всем.
Джеральд гортанно рассмеялся и сказал:
– Это одна точка зрения. Я даже могу сказать, что почувствовал себя лучше. Мне это определенно помогло. Такое братство тебе было необходимо?
– Возможно. Как ты считаешь, это и есть клятва?
– Понятия не имею, – рассмеялся Джеральд.
– В любом случае, чувствуешь себя свободнее и более открыто – а это как раз то, что нам сейчас нужно.
– Разумеется, – сказал Джеральд.
Они подошли поближе к огню, захватив с собой графины, стаканы и еду.
– Я всегда перекусываю, прежде чем лечь в постель, – сказал Джеральд. – Так мне лучше спится.
– А мой сон не будет таким сладким, – сказал Биркин.
– Вот как? Вот тебе и пожалуйста, мы совсем не похожи. Надену-ка я халат.
Биркин остался один и стал глядеть на огонь. Его мысли обратились к Урсуле. Казалось, она вновь проникла в его сознание. Джеральд спустился вниз в халате из плотно-зеленого шелка в широкую черно-зеленую продольную полоску, ярком и необычном.
– Ты очень изящен, – сказал Биркин, рассматривая объемное одеяние.
– В Бухаре это было кафтаном, – сказал Джеральд. – Он мне очень нравится.
– Мне тоже.
Биркин молчал, обдумывая, насколько тщательно Джеральд подбирал себе одежду, какой дорогой она была. Он носил шелковые чулки и запонки искусной работы, шелковое белье и шелковые подтяжки. Забавно! Это было еще одно различие между ними. Что касается собственной внешности, Биркин был неизобретательным и относился к ней легкомысленно.
– Разумеется, тебе тоже, – сказал Джеральд, словно размышляя вслух, – в тебе есть что-то загадочное. Ты необычайно силен. Это очень неожиданно и довольно удивительно.
Биркин рассмеялся. Он разглядывал фигуру другого мужчины, белокурую и привлекательную в своем богатом наряде и часть его разума размышляла о разнице между ними – огромной разницы; так различаются, пожалуй, мужчина и женщина, только в другом направлении. Но в действительности именно Урсула, именно женщина захватила сейчас существо Биркина. Джеральд вновь растворялся во мраке, и он забыл про него.
– Ты знаешь, – внезапно произнес он, – я пошел и сделал предложение Урсуле Брангвен сегодня, попросил ее выйти за меня замуж.
Он увидел, как на лице Джеральда появилось сияющее удивление.
– Да что ты!
– Да. Со всеми формальностями – сначала поговорил с ее отцом, как это принято в нашем мире – хотя это получилось совершенно случайно – или просто обстоятельства сложились неудачно.
Джеральд только удивленно смотрел на него, словно не понимая, о чем он говорит.
– Ты же не хочешь сказать, что совершенно серьезно пошел и попросил ее отца разрешить ей выйти за тебя замуж?
– Да, – сказал Биркин, – именно так я и сделал.
– Что? А до этого ты с ней-то говорил об этом?
– Нет, ни слова. Я внезапно подумал, что пойду туда и спрошу ее – а так случилось, что вместо нее появился ее отец – вот я и спросил его.
– Можно ли тебе ее получить? – заключил Джеральд.
– Да-а, точно.
– А с ней ты не говорил?
– Говорил. Она пришла потом. И услышала то же самое.
– Вот как! И что же она ответила? Ты теперь обрученный человек?
– Нет – единственное, что она сказала, что не хочет, чтобы на нее давили.
– Она что?
– Сказала, что не хочет, чтобы на нее давили.
– «Сказала, что не хочет, чтобы на нее давили»! И что же она под этим подразумевала?
Биркин пожал плечами.
– Не могу сказать, – ответил он. – Полагаю, в тот момент ей не хотелось об этом думать.
– Но так ли это? И что ты тогда сделал?
– Вышел из дома и направился сюда.
– Ты направился прямо сюда?
– Да.
Джеральд смотрел на него с удивлением и приятным волнением. До него все еще не доходило.
– Но то, что ты говоришь, все действительно так и было?
– Слово в слово.
– Да?
Он откинулся на спинку кресла с восторгом и приятным изумлением.
– Ну, это хорошо, – сказал он. – И ты пришел сюда побороться со своим добрым ангелом, да?
– Я? – сказал Биркин.
– Ну, все так и выглядит. Разве ты не это сделал?
Теперь пришла очередь Биркина не понимать слова собеседника.
– И что теперь? – спросил Джеральд. – Ты собираешься, так сказать, оставить свое предложение в силе?
– Пожалуй, да. Я поклялся себе, что пошлю их всех к черту. Но мне кажется, через какое-то время я повторю свое предложение.
Джеральд пристально рассматривал его.
– Так значит, она тебе нравится? – спросил он.
– Мне кажется, я люблю ее, – сказал Биркин и на его лице застыло жесткое выражение.
На мгновение лицо Джеральда осветилось радостью, как будто это было сказано специально, чтобы доставить ему удовольствие. Затем на его лице появилась крайняя серьезность, и он медленно кивнул.
– Ты знаешь, – сказал он, – я всегда верил в любовь – в настоящую любовь. Но разве ее сегодня найдешь!
– Не знаю, – сказал Биркин.
– Очень редко, – сказал Джеральд. Затем, после паузы: – Я никогда сам ее не испытывал – только не то, что я назвал бы любовью. У меня были женщины, с некоторыми отношения продолжались довольно долго. Но я никогда не испытывал любви. Мне кажется, я никогда не чувствовал к женщинам такой любви, которую испытываю к тебе – не любовь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Да. Я уверен, что женщин ты никогда не любил.
– Ты ведь чувствуешь это, да? А как ты думаешь, полюблю ли я когда-нибудь? Ты понимаешь, о чем я?
Он приложил руку к груди, сжимая ее в кулак, словно хотел вытащить что-то из нее.
– Я имею в виду, что я не могу объяснить, что это такое, но я знаю это.
– Так что же это в таком случае? – спросил Биркин.
– Понимаешь ли, я не могу выразить этого словами. То есть в любом случае это что-то прочное, что-то, что не изменится.
Его глаза блестели и в них сияла загадка.
– Как ты думаешь, смогу ли я испытывать такое к женщине? – беспокойно спросил он.
Биркин взглянул на него и покачал головой.
– Я не знаю, – сказал он. – Не могу тебе сказать.
Джеральд был on qui vive, словно ожидая приговора. Теперь он откинулся назад на своем стуле.
– Нет, – ответил он, – я тоже, я тоже.
– Ты и я, мы с тобой разные, – сказал Биркин. – Я не могу сказать, что случится в твоей жизни.
– Нет, – сказал Джеральд, – не более чем я. Но говорю тебе, я начинаю в этом сомневаться!
– В том, что ты когда-нибудь полюбишь женщину?
– Ну… да… тем, что мы называем истинной любовью.
– Ты сомневаешься?
– Ну… начинаю.
Последовала длительная пауза.
– В жизни всякое случается, – сказал Биркин. – Можно идти разными дорогами.
– Да, это правда. Я верю в это. И заметь, мне неважно, что будет со мной, неважно, если я не буду ее испытывать.
Он помедлил и пустое, бессмысленное выражение появилось на его лице, выражая его чувства.
– Пока я чувствовал, я так или иначе жил – и меня не волнует как. Но я хочу чувствовать, что я…
– …удовлетворен, – подсказал Биркин.
– Ну-у-у, возможно, удовлетворен… мы с тобой пользуемся разными словами.
– Это то же самое.
Глава XXIНа грани смерти
Гудрун собралась в Лондон – она вместе с одной приятельницей устраивала небольшую выставку своих работ, и, готовясь оставить Бельдовер, обдумывала свою дальнейшую жизнь. Будь что будет, но в самом ближайшем будущем она отправится в путь. Винифред Крич прислала ей письмо, в котором слова подкреплялись рисунками.
«Папа тоже ездил в Лондон, на прием к врачам. Он очень устал. Ему сказали, что он должен очень много отдыхать, поэтому основную часть времени он проводит в постели. Он привез мне чудесного тропического попугая из дрезденского фарфора, еще фигурку пашущего человека и двух карабкающихся вверх по стеблю мышек, тоже фарфоровых. Только мышки из копенгагенского фарфора. Они мне нравятся больше всего, хотя они не очень блестят, во всем остальном они очень славные – у них такие тонкие и длинные хвостики. Все фигурки блестят, как стекло. Разумеется, это все из-за глазури, но этот блеск мне не нравится. Джеральду больше всего нравится пахарь в рваных брюках, он пашет на быке, – по-моему, это немецкий крестьянин. Фигурка бело-серая – на нем белая рубашка и серые брюки, она очень блестит и искусно сделана. А мистер Биркин считает, что самая красивая из всех них девушка в расписанной нарциссами юбке, сидящая под цветущим боярышником и обнимающая ягненка. Но это смешно, потому что ягненок-то вовсе не похож на ягненка, да и она выглядит как-то глупо.
Дорогая мисс Брангвен, приезжайте скорее, вас здесь очень не хватает. Прилагаю рисунок, изображающий сидящего на кровати папу. Он говорит, что надеется, что вы не бросите нас. О, дорогая мисс Брангвен, я уверена, что вы нас не бросите. Возвращайтесь скорее, будем рисовать хорьков, они самые прекрасные и благородные из всех зверьков. Мы можем вырезать их из древесины дуба, изобразив, как они играют, на фоне будет зеленая листва. Вырежем их, ладно? Они такие чудесные.
Папа говорит, что нам можно будет оборудовать мастерскую. Джеральд говорит, что для этого прекрасно подойдет помещение над конюшней, только нужно будет сделать окна в крыше, а это совсем нетрудно. Тогда вы сможете оставаться здесь целыми днями и работать, и мы сможем жить в мастерской, как два самых настоящих художника, как человек на картине в холле, со сковородкой в руках и картинами на стенах. Я страстно мечтаю стать свободной, жить вольной жизнью художницы. Даже Джеральд сказал папе, что только художники бывают свободными, потому что они живут в собственном творческом мире».