Скажу сразу, что попытка восстановить истинный текст Пушкина через исправление литературной записи Титова – задача невозможная.
Да я перед собой ее и не ставил.
Цель была поставлена намного скромнее, всего лишь приблизиться к замыслу Пушкина, исправить явные несуразности повести «Уединенный домик на Васильевском».
Выправить опус дебютанта Титова 20-ти лет, по сути, его первый прозаический опыт в литературе.
Исправить слог и стиль плагиатора.
Разбить повествование на главы.
Гармонизировать ритм.
Акцентировать повороты пушкинского сюжета, которые плагиатор и не заметил, и не уразумел.
1. Подумав, я решил назвать выправленную повесть Титова «Влюбленный бес». Как обозначил свой замысел сам Пушкин в кишиневской тетрадке. Понятно, что это все-таки дерзость. Но и оставлять глупейшую географию с потугами на таинственность «Уединенный домик …» Титова в заголовке я тоже не мог.
Кроме того, (размышлял я) именно в этом названии строго дана главная мысль поэта – описать историю влюбленного зла в духе повести того же Казота «Влюбленный дьявол». Назвав свой сюжет «Влюбленный бес», Пушкин благородно не хотел скрывать первоисточник собственной мысли и желал, открыто помериться силами в исполнении уже апробированной темы. Кроме того, мотив влюбленного зла уже был опробован Пушкиным и в «Цыганах» и в «Гавриилиаде».
Рыхлое длинное и бессмысленное топонимическое название Титова «Уединенный домик на Васильевском» только заслоняет смысл, да и вовсе не во вкусе Пушкина. Пушкин предпочитал называть свои вещи коротко. Лучше, одним словом: Полтава, Цыганы, Выстрел, Метель… или двумя: Пиковая дама, Медный всадник, Каменный гость. Капитанская дочка.
Итак, пусть будет «Влюбленный бес»!
Как надгробный камень над похороненным текстом.
Напомню вкратце тем, кто читает с конца и не знает сюжета, – в пушкинской повести, неизвестный рассказчик (в котором отчасти виден сам Пушкин) вспоминает историю дружбы одного молодого ветреного юноши Павла с немолодым бесом Варфоломеем. Павел не подозревает, что его друг – черт, что его фальшивая дружба, помощь деньгами, ночные попойки и прочая опека основана на тайной ревности беса, который влюбился в девушку, в которую в свою очередь влюблен молодой Павел и та отвечает ему взаимностью. Девушку зовут Вера, она ангельски чиста и живет с вдовой-матерью в уединенном домике на северной стороне Васильевского острова. В те годы это была окраина Петербурга. Именно ангельская чистота и непорочность девушки привлекли беса, который принялся сначала караулить ее у церкви после окончания службы. Затем, втершись в доверие юноши, Варфоломей на правах старшего друга попадает в дом Веры. Первый шаг сделан. Пытаясь разлучить любящие сердца, бес знакомит беспечного Павла с красавицей-графиней, которая недавно овдовела и вернулась в Петербург из далеких краев. Графиня на самом деле чертовка и заодно с Варфоломеем водит за нос молодого героя. Она играет пылкую страсть. Павел увлекается дьяволицей и совсем забывает о Вере. Тут его место в домике на окраине, а заодно и сердце Веры занимает Варфоломей. Между тем, рассказчик подчеркивает: бес искренне влюблен в ангела девушку, бес пытается сойти с тропы зла и готов жить по законам любви, но, намекает повествователь, Божий Промысел не дает черту сойти с назначенной стези: черт не может творить добро. Именно в этом богоборческая суть пушкинского замысла: может ли змея не жалить, а целовать? Может ли зло переменить свою природу против Промысла? Оказывается, нет, не может. На судьбу Веры сыплются несчастья и пагубы: умирает мать Веры. Над одром покойной Варфоломей требует руки и сердца любимой, но с одним условием – жить без венчания в церкви, он обещает ей царство света, (отчасти повторяя известную сцену Евангелия, где Сатана, подняв Христа на гору соблазняет Спасителя), и Вера, прозрев, вдруг узнает в нем черта. Ее отвращение при этом так велико, что разгневанный бес сжигает дотла бедный домик вместе с Верой и покойницей. Веру чудом спасает из полымя кухарка. А местный священник принимает сироту в свой дом, где она умирает от потрясений на руках раскаявшегося Павла. В конце концов, молодой человек тихо сходит с ума.
Эту динамичную, с поворотами сюжета типично пушкинскую историю Титов начинает самонадеянно переделывать с самого начала и, следуя своим пошлым представлениям о прозе, и не обладая чувством прекрасного, приступает с длинного сырого зачина…
«Кому случалось гулять кругом всего Васильевского острова, – начинает ползти раком к завязке действия дилетант, – тот, без сомнения заметил, что разные концы его весьма мало похожи друг на друга. Возьмите южный берег, уставленный пышным рядом каменных огромных строений и северную строну, которая глядит на Петровский остров и вдается длинною косою в сонные воды залива…»8
Как все это длинно, варено, картофельно!
А начало у Пушкина всегда хлопает как бич дрессировщика, заставляя сюжет сразу стать на задние лапы:
«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова».
«Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался?»
«Участь моя решена, я женюсь».
Титов в зачин космической драмы ставит пейзаж в духе романного начала, не понимая, что никакого начала у Пушкина не существует. Пушкин всегда начинает с конца, в той точке, когда все уже давным-давно кончилось и осталось только лишь вспомнить то, что бесповоротно случилось. Пушкин начинает свой огляд в память в том самом месте, где уже нельзя выпрыгнуть ни автору, ни его героям из лодки сюжета, летящей прямиком в сгиб действия перед водопадом фабулы. Начало у Пушкина всегда окутано пеной и шумом падения в водоворот событий.
Что ж, я постарался восстановить динамику зачина.
2. Пушкин всегда писал главами, которые по порядку четко отделялись друг от друга римскими цифрами. Каждая из таких частей заключала в себе целокупный эпизод и писалась в ключе единого настроения. Эти настроения были различными.
Титов же записал повесть одним безобразно длинным непрожеванным куском, в котором слиплось в кашеобразное тошнотворное месиво 9 глав Пушкина (считая краткое заключение). Титов в силу бездарности не смог увидеть ясную геометрическую разбивку поэта. Между тем это не представляет особого труда. Каждая часть имеет в себе завязку, кульминацию и развязку. И написана в том или ином эмоциональном и тональном ключе.
Вот эти части.
Первая часть род авторского пролога к повести.
Пушкин бродит по окраине Васильевского острова. Он полон меланхолии. Он вспоминает историю, которая случилась здесь несколько десятков лет тому назад. Ему важно обозначить этот сюжет как историю о тех, кого уже нет. Все герои давно покойники.
Этот же меланхоличный акцент Пушкин поставит позже прологом к тексту «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Здесь слово «покойного» подчеркнуто даже в самом заголовке.
Итак, перед нами элегия, кладбищенская история, воспоминание.
Тут на окраине городской пустоши, среди ям и чертополоха, зачинается дух обнимающей смерти, что часто было важным камертоном для вдохновения поэта.
Вторая часть кратко представляет читателю главных героев повести: беспутного Павла, его старшего друга Варфоломея, ангела Веру и ее мать, старую вдову. Тут же бегло и страстно даны завязка истории, и ее конфликт. Часть эта рождается в ключе бытового повествования, в интонации бесхитростного и простого воспоминания. Автор, обращаясь к читателю, развертывает нравоучение в духе средневековых фаблио. Беспутному Павлу нравится Вера. Девушка отвечает взаимностью. Старший друг коварный Варфоломей поощряет намеренья Павла, хотя сам имеет тайные виды на Веру. Все аллюзии к Фаусту с Маргаритой и Мефистофелю скрыты. Их в зачине истории заметит только знаток.
Третья глава повествует о том, как бес Варфоломей знакомит Павла с красавицей-чертовкой, о бурной страсти Павла к таинственной графине-вдове, о вспышке ревности к гостю вдовушки и о сумбурном возвращении Павла к Вере. Где – вот так номер! – он находит Варфоломея, который, воспользовавшись увлечением друга, которое так горячо поощрял, стал женихом девушки и ведет себя в домике Веры как настоящий хозяин.
И так далее.
В мои задачи не входит описание каждой главы. Важен итог.
Всего в тексте ясно и просто открылись 8 глав и (9 главка) короткое заключение о смерти героя. Эта разбивка была мной восстановлена.
3. Кроме того, Титов, излагая своими словами, рассказ Пушкина, нудно тянет с маркировкой персон, например, не сразу дает имена героям второго плана. Так чуть ли не до конца повести дядька Павла Лаврентий бродит по тексту без всякого имени, безымянным появляется поначалу и священник Иона.
Пушкин же обычно сразу споро и цепко именует своих персонажей. Я восстановил этот принцип. Герои получают имена в той же самой точке, где появились впервые.
Трудности были только с именем графини.
Титов обозначил ее вялым безликим инициалом: «графиня И».
Как быть? Повторить Титова? Я снова стал перечитывать записи Пушкина и вот оно!
У пушкинской графини вдовушки было имя.
В кишиневском плане «Влюбленного беса» ясно обозначено: «вдова Настасья, чертовка».
Я позволил себе сменить инициал Титова на имя, – Настасья – изначально данное Пушкиным. Но!
Но у старухи-матери ангела Веры тоже нет имени. А ведь она тоже вдова.
Оказалось, что Пушкин дал двум вдовам – старой матери Веры и молодой графине – одно имя: вдова Настасья, чертовка.
И не спроста дал!
Об этом подробней скажу в нужном месте.
4. Центральное значение для понимания пушкинской мысли имеет эпизод смертельной болезни старухи-вдовы, где бес Варфоломей говорит Вере о неком докторе, который знает больше него