– Полюби Ева змия в ответ на мудрость его, авось не случилось бы грехопадения. Я верю, что только ангел господний и может полюбить дьявола. И сердце Веры в том мне порука. Да, я не молод. Да, не пригож. Зато ты легко берешь в плен и чистую девицу, и знатную барыню. Мы квиты.
Намек на графиню Павел не смог перетерпеть. Он решил, что недруг не только похитил Веру, но и расстроил надежды с красавицей. Павел в ярости кинулся на соперника, но вдруг получил удар под ложку и, хотя удар не был силен, разом упал и лишился чувств. Очнувшись, юноша увидел себя на полу, дверь в комнату настежь, Варфоломея и след простыл, и тут, словно сквозь сон, Павел расслышал последние глухие слова его:
«Потише, молодой человек, ты не со своим братом связался».
Павел стал метаться из угла в угол.
Мысли скакали одна за другой так резво, что он не знал, какую из них оседлать. То решался он отыскать Варфоломея хоть на краю света и размозжить ему череп. То хотел мчаться к старухе и выдать ей и Вере все прежние проказы изменника, и обнажить его черное сердце. А вспомнив графиню, хотел то ее заколоть, то пасть на колени и объясниться, причем решал сделать сие одновременно, что, согласитесь, конечно же, трудно.
Эта конница гнева растоптала все благоразумие юноши.
И как нарочно не было дома верного дядьки урезонить безумца, – поутру он сгоряча вытолкал Лаврентия взашей из квартиры: тот, принеся чай в постель, стал по привычке корить, а барин не пожелал больше слушать такие попреки. «Молчи, старый хрыч!» И выставил слугу восвояси в деревню.
Как полоумный Павел выбежал без шинели во двор вслед за Варфоломеем и принялся в горячке рыскать по улицам и верно нашел бы развязку всех мук в глубокой Неве, если б она, к счастью для рассказа, не была скована льдом. Холод улицы отрезвил жар души, и он огляделся. Несчастный не мог понять, как же такое смогла натворить петербургская непогода? Еще вчера осенью, под ранним снегопадом он ехал в коляске по наплавному мосту над глубокой водой, и ветер вздувал волны как парусы, а нынче всю Неву от берега к берегу накрыло ледяной шубой.
«Иди-ка ты домой», – велел он себе.
Утомилась ли злая судьба преследовать Павла или хотела только сильнее уязвить его минутным роздыхом от несчастий, однако воротясь домой, он был встречен нежданным исполнением главной мечты. Смотрит – не верит глазам. В прихожей дожидается богато одетый слуга графини Настасьи, слуга с поклоном вручает ему записку. Павел с трепетом развертывает бумагу и читает письмо, написанное рукою красавицы:
«Злые люди хотели поссорить нас. Я все знаю. Если у вас осталась капля любви ко мне, придите в таком-то часу вечером. Вечно твоя до гроба, Анастасия».
Как глупы влюбленные!
Павел, пробежав молнией взора магические строки сии, забыл разом и дружбу Веры, и вражду Варфоломея. Весь мир настоящий, прошедший и будущий сжался для него в лоскут надушенной бумаги. Он прижимает его к сердцу, целует его, подносит к свету, нет ли там тайного знака, и кажется, видит в очертаниях «В» – вечно твоя, – пышный бюст Анастасии.
«Нет! – восклицает он в восторге, – это не обман. Я точно, точно счастлив. Так не напишет никто, кроме ее одной». И тут же возражает себе: «Но не хочет ли плутовка зазвать и заморочить меня, и насмешничать надо мною по-прежнему? Нет! Клянусь, больше этому не поддамся». И тут же вновь перечитывает: «Твоя, вечно твоя, до гроба».
Наконец опомнившись, Павел угрюмо прячет красноречивую записку в ящик стола. «Пусть докажет на опыте, что значат сии слова. Не то…» Павел грозит графине. «Не то… Доброе имя ее ныне в моих руках!» И он запирает ящик на ключ.
V
В урочный час наш Павел, пригожий и разнаряженый, уже на широкой лестнице графини; его без доклада провожают в гостиную, где к его досаде, собралось уже несколько посетителей, между которыми, однако, не было косоногого.
В урочный час наш счастливец был в доме графини, где к немалой досаде Павла, собралось уже несколько посетителей, известного вида: пожилые господа с высоченными париками. Одни гости сгрудились у карточных столов в ожидании игры. Другие пили вино, усевшись на штофных диванах. Одно хорошо, – в гостиной не было козлоногого наушника форсуна.
Между тем, хозяйка весьма сухо его встречает, едва говорит с ним, но большие смоляные глаза красавицы красноречиво внушают юноше: «потерпи»…
Гости с охотой принимаются за карточную игру.
Хозяйка уверяет, что ей приятно присаживаться близь всякого игрока поочередно, ибо надеется принести каждому выигрыш. И точно, стоит ей только озарить своей красотой гостя, как карта покорно идет к счастливцу.
Все не надивятся ее обходительности.
Немного погодя графиня обернулась к Павлу:
– Вы у нас давно не были. Как вам нравятся перемены в уборах комнаты?
Гость отвечает полусухо, полувежливо.
– Но не в одной гостиной, – молвит графиня, – есть перемены, – и встает с кресел: – Не хотите ли заглянуть в диванную?
Павел с поклоном идет за графиней.
Как забилось его сердце, когда он вошел в диванную комнату полную заморского очарования. Это была вместе диванная зала и зимняя оранжерея. Вечнозеленые миртовые деревья были тесно расставлены в кадках вдоль стен. Полумрак восточного сераля обнимал диваны роскошью сладострастья. Французские гобелены в позах и лицах изображали любовные подвиги баснословных богов. Против диванного полукольца стояло трюмо, горя желанием отражать объятья любовников. А на стене красовалось известное похищение Европы, – Зевс в виде быка, влекущий нагую поклажу – доказательство власти женщины хоть из кого сделать скотину.
Наедине с юношей хозяйка сняла светскую маску.
Графиня уверяла Павла, что насмешки ее над дурным французским выговором относились вовсе не к Павлу, а к другому Павлу, одному его соименнику, и потому она долго не могла понять причину его отсутствия, пока, наконец, Варфоломей не объяснил суть дела, после чего она отказала тому пересмешнику в праве посещать ее вечера.
Хотя Павлу и показалось странным, чтобы Варфоломей мог владеть секретом, о котором Павел ровно ничегошеньки никому на свете не сказывал, наш молодец сразу поверил всему, что говорила графиня. Однако он упорно притворялся, что ничему не верит.
– Какого же еще доказательства хотите вы? – спросила, наконец, графиня, с нежным нетерпением взяв его за руку. Павел понял, что близок к победе. В ответ он поцеловал жарко пальцы красавицы. Уловил ноздрями аромат записки, которая курилась в его памяти как турецкий кальян. Она упрямилась, робела, спешила к гостям. Он опустился перед графиней, чтобы коснуться горячей щекой ее колен. Крепко держал за руки. Грозил, что не выпустит, да в придачу сию же минуту застрелится, и сыпал к ногам прелестницы прочий любовный вздор. Сия тактика имела долгожданный успех – следует ответное пожимание руки и тихий шепот дуновением страсти на ухо:
– Завтра, в 11 ночи, на заднее крыльцо.
Шепот, который громче пушек и пороха возвестил счастливому Павлу его торжество.
Между тем графиня весьма кстати воротилась в гостиную. Между двумя из игроков только что не дошло до драки.
– Гляньте, – крикнул один графине, запыхавшись от гнева, – я даром проигрываю несколько сот душ, а он жульничает…
– Лжец, – запальчиво отвечал второй и так встряхнул врага за грудки, что его высокий парик съехал набок, и Павел внезапно узрел, что голову обвинителя украшают острейшие витые рога… так вот что значили сии зачесанные вверх высоченные волосы. Парики скрывали чертей! А шаровары – хвосты! А под перчатками – когти! А игра идет не на деньги – на души! Человек чуть не закричал от ужаса истины, но вдруг опомнился – померещилось. Просто повздорили два чудака. Просто кровь любви ударила в голову. Графиня взяла юношу под руку и строго проговорила зачинщику:
– Вы, верно, обмолвились, хотите сказать не душ, а рублей.
– Да, да… виноват… я ошибся, – отвечал спорщик, поправив парик, искоса глянув на Павла.
Игроки тут же замяли спор, и всю суматоху как рукой сняло.
Графиня нежно отпустила локоть героя на волю. И наш юноша стремглав поспешил домой, мечтая заснуть в изнеможении от минувшего дня, и торопясь скорей пролистать часы до завтрашней встречи.
Но сон не спешит сомкнуть его вежды.
Он мечется между ночным сновидением и явью. И душа его зрит черные большие влажные очи красавицы, как две луны из агата, над снежными крышами.
Только уснул, как снова проснулся внутри сновидения же.
И все сны кончались чем-то странным.
То Павел прогуливался по зеленому лугу, где перед ним возвышались два цветка дивных расцветок, но только касался рукою он стебля, желая сорвать красоту, вдруг взвивалась из земли черная пречерная змея и обливала цветки смоляным ядом. То смотрел он в зеркало прозрачного озера, на дне которого у берега резвились две золотых рыбки, но едва он опускал к ним руку, из глубины выныривало чудовище, и, страша пастью, пробуждало от сна. То прогуливался он летней ночью под светлым небом, любовался тем, как неразлучно сияют алмазами рядышком две ясных звездочки в вышине. Но не успевал он налюбоваться ими, как зарождалась на темном западе черным пятном утроба, и, растянувшись в предлинного змея, пожирала те дружные искры. И всякий раз, как страшное видение прерывало сон Павла, смятенная мысль юноши невольно искала Варфоломея. Он привставал на кровати. Оглядывал лунную комнату свою и устремлял взгляд на закрытую дверь, ожидая, что вот-вот она отворится, и снова черная пара глаз одерживала победу над разумом, маня агатовым блеском сладострастия в ночь, и юноша с головой погружался в подушки, покуда новый ужас не прерывал плен сновидения.
Несмотря на кошмары, Павел, проспавши до полудня, встал веселее, чем когда-либо и позавтракал с аппетитом, какого давно не бывало.
Только-только стало смеркаться, как он уже кружил вокруг дома графини. Дом казался пустым. Не принимали никого. Не зажигали огня в парадных комнатах, только в одном окне слабо мерцал све