Сына сгубило, и эту сгубит…
Брат-которого-нельзя-называть…
Твою ж мать.
Папа выглянул из окна и вцепился в подоконник, теперь мы смотрели друг на друга не отрываясь, будто бабки вокруг превратились в условный “народ” во время дуэта главных героев.
– Папенька, – шепнула я.
– Ты же просто хочешь домой, – тихо сказал он, так, что я и услышать не могла. Я это прочитала по губам… Чёрт. – Я тебе не нужен.
И он захлопнул окно, а потом, видимо, и дверь в комнату, потому что больше не появился. Бесить бабок было бессмысленно, им пора по будкам, в злых собаках я больше не нуждалась.
Когда зазвонил телефон, у меня не было вариантов, кто это беспокоит мою скромную персону.
– Чего? – вздохнула я. Холодно было до жути, и от волнения стучали зубы.
– Ты как?
– Никак, торчу под окнами, папа не пускает домой.
– Сейчас приеду.
– Да пошёл ты…
Я скинула вызов и забралась на капот папиной машины, раскинула руки и уставилась на небо. Оно уже было усыпано звёздами.
Прежде чем пойти к папе, я долго сидела в кафе поблизости и набиралась храбрости, так, что уже совсем похолодало и стемнело. Казалось, будь вечер тёплым – мне не было бы так погано и страшно. Ну не бросит же меня папа? Хотя его логика ясна… У меня есть телефон, я могу позвонить маме или условному “женишку”. Твою мать, роскошно то как!
Сейчас папенька будет ненавидеть меня за то, какая я плохая дочь, как дерзила ему и ни во что не ставила, прикидываясь взрослой… И как я показывала зубы, а потом залетела от какого-то незнакомого ему парня и…
Горячие слёзы от вселенской несправедливости, покатились по щекам, потому что мне было до ужаса стыдно, настолько, что щёки стали горячими и наверняка алыми. Папа, блин, не заслужил! Я просто… хотела его внимания… Только для меня! Не для брата-которого-нельзя-называть, не для Мани. Для меня! Я всегда была номером два, всегда! Я тот ребёнок, который остаётся один, когда родители расходятся после смерти первенца. Я одновременно тот ребёнок, который становится ненужным подросшим щенком после рождения маленького. Я напоминаю им брата, а Маня – новую жизнь. Я для папы – чужая девочка, которая вернулась уже взрослой и которую он совсем не знает. Я для мамы – неизвестный человек, которого она и не воспитывала совсем.
А теперь папенька, который, по сути, ни в чём не виноват, не пускает меня в дом, и я не могу его обвинять, но так одиноко, так горько на душе мне никогда не было. А ещё мне дико стыдно за те три секунды чистого, сочного, как свежий апельсиновый сок, счастья от твоего сегодняшнего поцелуя…
Сейчас, будучи уже взрослой матерью троих детей, я прекрасно понимаю… что родители не могут “ненавидеть” своих детей. Они могут в них разочароваться, но в то же время на пятьдесят процентов это будет разочарование в себе. Мы только пожинаем собственные плоды, когда наши дети совершают ошибки. И папенька в тот вечер, скорее всего, ругал себя, а не меня. Он думал, что навсегда меня теряет. И, наверное, не пришёл к Мане вечером пожелать спокойной ночи, а может, даже отвёз её к своим старым знакомым, которые иногда с ней сидели. В тот вечер мы с папенькой оба много думали, и мне казалось, что я его… потеряла…
Ты затормозил во дворе, выскочил из машины, оставив дверь открытой, и бросился ко мне. Почему-то ты был жутко напуган, стащил меня с капота папенькиной машины, взял, как ребёнка, на руки, заставив обвить ногами твою талию. Придерживал мою голову за затылок у своего плеча и обнимал.
– Нель, ты дрожишь… – сообщил ты и потащил меня в машину.
– Не поеду с тобой, – сопротивлялась я. – Не хочу, верни на место. Лучше замёрзну.
Я попыталась вырваться и случайно пнула папину машину по колесу, отчего завыла сигналка. Папа решил, что я так его вызываю… Снова загорелись окна в доме, по одному… обещая, что это конец. С каждым новым я чувствовала, как лопаются новые ниточки надежды. А потом папенька вышел, звякнула сигналка, он смерил меня взглядом, в котором я не прочла ничего хорошего.
– Ты таким образом нас хотела познакомить? – усмехнулся он. Холодно, язвительно.
Я выдохнула, кажется, весь воздух из лёгких и согнулась до боли в прессе, что-то хрипло выдохнула. А потом увидела в руках папы сумку и впала в настоящую истерику.
Папа меня тебе отдал, кинул на твоё сиденье мои скромные пожитки, поцеловал меня в лоб, похлопал тебя по плечу и ушёл.
Мне было больно. Папа отдавал меня тому, с кем мы просто играли…
Глава 12. Тогда
My life is brilliant.
У меня замечательная жизнь.
My love is pure.
Моя любовь чиста.
I saw an angel.
Я видел ангела,
Of that I'm sure.
Я уверен в этом.
She smiled at me on the subway.
Она улыбнулась мне в метро.
She was with another man.
Она была с другим мужчиной.
But I won't lose no sleep on that,
Но я не собираюсь страдать от бессонницы,
'Cause I've got a plan.
Потому что у меня есть одно предположение.
You're beautiful. You're beautiful.
Ты прекрасна. Ты прекрасна.
You're beautiful, it's true.
Ты прекрасна, это правда.
I saw your face in a crowded place,
Я увидел твоё лицо в толпе
And I don't know what to do,
И теперь не знаю, что мне делать,
'Cause I'll never be with you.
Потому что мне никогда не быть с тобой.
Мы молчали так, словно уже всё обсудили и пришло время просто это переживать снова и снова. На деле после прощания с папой никто из нас не проронил ни слова. Но ты вёз меня к себе, а мне казалось, что эта квартира больше никогда не будет защищена от вмешательства злых сил.
– Не бойся, я забрал у мамы ключи, – произнёс ты так, будто читал мои мысли. Хоть это и было не так. Если бы ты мог читать мысли… ты бы всего этого не сделал. Хотя, может, и я наворотила дел.
– Что сказали родители? – я куталась в твою кофту и старалась спрятаться так, чтобы ты не видел, как вдыхаю твой запах, но ты явно это понимал.
А ещё я старалась смотреть на тебя так, чтобы ты не понимал, что я этим занимаюсь. Глупая девочка. Ты всё видел и иногда ухмылялся. Свет ночного города окрашивал твои чёрные волосы, оживлял их бликами, чертил твой профиль как на неоновой картинке из комикса.
– Что и всегда. – Твои губы изогнулись в улыбке, стали видны ровные зубы. – Лишили наследства.
– А квартира?
– Я её снимаю, – ты покачал головой и потянулся к магнитоле, чтобы переключить песню Носкова “Это здорово”, по крайней мере, я решила, что переключить, потому остановила твою руку, и наши пальцы сами собой тут же переплелись. – У них, – и мы оба почему-то засмеялись. – Правда, у меня даже есть договор официальный.
– Смешно.
– Твой отец…
– Я заплачу, если мы станем говорить.
– Хорошо. Пошли поедим? – предложил ты.
Я кивнула:
– Только… не в то кафе, ладно?
– Ладно.
И мы купили в “Макдональдсе” по бургеру. Банально и круто, я пила колу и наслаждалась тем, что ем фастфуд и чувствую себя в своей тарелке.
Ты привёз меня к себе, взял мою сумку, меня за руку и повёл домой так, будто я там была впервые. И я так ужасно боялась, что всё это глупая шутка, что остановила тебя на крыльце.
– Стой. Слушай. Если это всё шутка – давай не сегодня. Мне правда очень плохо, я не хочу шуток и я… не смогу ответить. Понимаешь?
– Конечно, я же не слепой дурак. Месть оставим на завтра, ок?
– Ок. Перемирие? – я выдернула руку из твоего захвата и протянула её сама.
– Перемирие.
А стоило двери за нами закрыться, меня обуяла тоска. Я не дома. Сериалов, заготовленных на компьютере, не будет. Лимонада и безе – не будет. Мани – не будет. Папенькиного кофе – не будет. Вообще всё это осталось в параллельной вселенной, а я в какой-то новой и чужой. Жуткой, дурацкой. Моё горло сковало болью.
– Марк, блин… – прошипела я зачем-то и топнула ногой, а вместе с этим из глаз полились слёзы.
– Тш, тш… – прошептал ты и обнял меня обеими руками, крепко прижимая к себе. – Эй, эй…
– Блин, – повторила я.
– Ну что ты?
– Папа… Папа… Ссора… – давилась словами, будто не могла их пережевать.
– Ты можешь ничего не объяснять, – вдруг очень серьёзно произнёс ты, вздёрнул бровь и покачал головой. – Это вовсе не обязательно. Давай, ты просто выпьешь кофе и помолчишь, это тоже терапия. Ладно? А ещё можешь принять душ или полежать в ванной – это помогает.
– А ты почему помогаешь? – я успокоилась ровно настолько, чтобы задавать вопросы и оставаться при этом в сознании.
– Потому что я мастер ссор с родителями. Потому что я участник этой заварушки, и мы в ней оба виноваты. Потому что ты очень сексуальная, хоть и совершенно отбитая. Ну и ты как бы будущая мать моих детей. – Ты поиграл бровями, будто говорил что-то очень понятное и нам двоим известное, а я понимала, что ты полный придурок, но я до жути хочу, чтобы это всё не было игрой.
– Даже жаль, что утром перемирие закончится… – вздохнула я, глядя, как ты отпускаешь меня, поправляешь лямки моего топа, очень внимательно следя за собственными движениями…
Ты пошёл готовить мне кофе, а я, как зачарованная, наблюдала. Внутри меня пел Энрике Иглесиас песню «Hero», и это было столь же сладко, сколь был сладок его голос.
– Почему оно должно закончиться?
– Потому что утром ты вспомнишь, что я проколола тебе ногу.
– А я влюбил тебя в себя и заставил познакомиться со своими родными шутки ради.
– Я не влюбилась в тебя, – спокойно, как малышу, ответила я. – И я сказала им, что беременна, а они всего тебя лишили.
– Ты влюбилась, – с тем же терпением ответил ты. – И я подтвердил эту сплетню твоему отцу.