— С превеликим удовольствием, — откликнулся он. — Только уж и вы, в свою очередь, зовите меня Джон. Однако в присутствии пациентов, да и всех прочих, нам лучше не позволять себе подобных вольностей.
— Разумеется, доктор Сивард, — кивнула я.
Возможно, затевая с доктором подобие флирта, я совершала ложный шаг. Но я чувствовала, что нравлюсь ему, и не могла устоять перед искушением использовать это обстоятельство в своих целях.
Сивард распахнул очередные двери, и мы оказались в маленькой библиотеке с высоким потолком, обшитым деревянными панелями, и камином, в котором тлел огонь. За ломберным столом две пожилые женщины играли в карты, молодая девушка, лежа на диване, что-то бормотала себе под нос и гладила свои груди. Две дамы, безмолвно шлепавшие картами по столу, не обращали на нее ни малейшего внимания.
Мы с доктором остановились в дверях. Никто даже не взглянул в нашу сторону.
— Это Мэри, — вполголоса сообщил он, указав на девушку. — Она поступила к нам три месяца назад. Ей всего пятнадцать. Родители девочки были вынуждены обратиться к нам, так как поняли, что период полового созревания оказался губительным для рассудка их дочери. Хотите заглянуть в ее медицинскую карту?
С трудом разбирая слова, нацарапанные торопливым и небрежным почерком, я прочла:
«Факты, указывающие на душевную болезнь: Беспричинный смех, который сменяется упорным молчанием. В обществе мужчин проявляет чрезмерное возбуждение и шаловливость. По словам родителей, как-то раз принялась ходить колесом на лужайке, на виду у многочисленных зрителей обоих полов. После этого случая они попросили семейного доктора осмотреть их дочь, однако она воспротивилась осмотру и даже на просьбу высунуть язык ответила отказом».
Я перевернула несколько страниц, дабы ознакомиться с последними записями доктора Сиварда, сделанными несколько дней назад.
«Пациентка ест без аппетита, часами сидит, закрыв глаза, и поглаживает свои груди. Водолечение, изоляция и прочие методы не возымели никакого эффекта. Вагинальные свечи с бромидом калия, применяемые для снятия возбуждения, принесли лишь временное облегчение. В период менструаций пациентка пребывает в состоянии крайнего волнения, все прочее время полностью погружена в себя».
— Сегодня она совершенно спокойна, — заметил доктор, забирая у меня карту и делая в ней какие-то пометки. — Не будем ей мешать.
Тем временем одна из пожилых леди бросила на стол последнюю карту, которую держала в руках. Седые ее волосы, в которых темнело несколько каштановых прядей, были уложены в аккуратную прическу и казались мраморной глыбой с редкими прожилками. По виду ей могло быть и шестьдесят, и восемьдесят лет. Она заметила мой взгляд, и глаза ее, как это ни удивительно, тут же вспыхнули живым огнем.
Я была поражена, разглядев, что глаза имеют ярко-зеленый оттенок, который можно встретить лишь у детей или у молодых девушек. Создавалось впечатление, что глаза эти принадлежат другому лицу, тому девичьему лицу, которое давным-давно исчезло под маской бесчисленных морщин. Во всем прочем внешность пациентки вполне отвечала ее возрасту — кожа на руках была желта, как пергамент, тело иссохло от времени.
— Эта женщина так странно на меня смотрит, — шепнула я на ухо Сиварду.
— Вивьен провела здесь много лет, — пояснил он. — Я не могу представить вас ей в присутствии леди Грейсон, ее партнерши по картам. Дело в том, что леди Грейсон считает Вивьен королевой, и убеждать пожилую даму в противном будет чрезвычайно жестоко.
Осторожно прикрыв за собой дверь в библиотеку, мы вновь двинулись по коридору. Доктор все время убыстрял шаг, и мне с трудом удавалось не отставать от него. Наконец он остановился около двери, снабженной зарешеченным окошечком. Заглянуть внутрь я не могла, так как Сивард встал прямо напротив окна. Разобраться в звуковом сумбуре, наполняющем холл, было нелегко, и все же я заметила, что из-за этой двери не долетает ни единого стона. Сивард достал из кармана ключ, вставил его в замок и обернулся ко мне.
— Джемина, которую вы сейчас увидите, страдает тяжелым эмоциональным расстройством, — сообщил он, открыл карту и прочел вслух: — Пациентка общительна, жизнерадостна и чрезвычайно разговорчива. Однако временами впадает в подобие ступора и отказывается от пищи. В такие периоды рекомендуется насильственное кормление.
— Насильственное кормление? — эхом переспросила я, моментально вспомнив, что подобной процедуре подвергалась и Люси.
— Да, — кивнул Сивард. — Осуществляется это следующим образом: в рот пациента вставляется трубка, через которую в пищевод вводится питательная смесь из молока, яиц и оливкового масла.
— Понятно, — кивнула я и судорожно сглотнула, представив трубку в своей собственной гортани.
— Не сомневаюсь, Мина, вы думаете сейчас, что это жестоко, — проницательно заметил доктор. — Но разве подобная жестокость не оправданна, когда речь идет о спасении жизни больного, вознамерившегося уморить себя голодом? Среди молодых женщин подобное намерение встречается удручающе часто.
Сивард опустил глаза в карту и вновь принялся читать:
— Менструации у пациентки наступают нерегулярно, но при этом чрезвычайно обильны. Подобный симптом свидетельствует о нестабильности нервной системы. Если нам удастся отрегулировать ее циклы, это благотворно скажется на ее психическом здоровье. Прошу прощения за столь неделикатные подробности, — добавил он, пристально взглянув на меня.
Небрежное извинение ничуть не меняло сути дела. Я догадывалась, доктор жаждет вогнать меня в краску, намеренно заводя разговор о предметах, о которых не принято упоминать в обществе.
— Прошу вас, Джон, не надо извиняться, — сказала я вслух. — Я пришла сюда для того, чтобы помочь людям, которые здесь находятся. И если я хочу найти с больными общий язык, я должна узнать о них как можно больше.
— Когда Джемина поступила к нам, у нее так тряслись руки, что она ничего не могла делать. Этот неприятный симптом значительно ухудшал ее душевное состояние, и прежде всего мы попытались избавить пациентку от нервической дрожи.
С этими словами Сивард повернул ключ в замке и открыл дверь. Передо мной открылась длинная комната, где примерно два десятка женщин разных возрастов, сидя за столами, занимались всевозможными рукоделиями. Из-под их ловких пальцев выходили вязаные шарфы и шали, вышитые салфетки, наволочки, чепчики и митенки. Нитки и ткани, из которых они мастерили все это, казались особенно яркими на фоне белых больничных стен и серых платьев пациенток.
Чуть в стороне сидела женщина в голубом фартуке, указывавшем на ее принадлежность к персоналу. Сивард едва заметно кивнул ей. Кроме смотрительницы, никто из находившихся в комнате не заметил нашего появления.
— Пациенты обычно поступают к нам в состоянии крайней эмоциональной нестабильности, — продолжил свои разъяснения доктор. — Тревоги, страхи и фобии буквально раздирают их сознание на части. Занимая их руки работой, мы помогаем им отвлечься. Изделия, которые производят больные, мы продаем на благотворительных ярмарках, что обеспечивает клинику дополнительными средствами. Представьте себе, мы даже выполняем заказы, поступающие от некоторых наших соседей. Кстати, вся одежда для пациентов и персонала тоже шьется здесь, в этой мастерской.
— Замечательно, — кивнула я. — Я вижу, у вас все продумано до мелочей.
— Джемина! — позвал Сивард.
Молодая женщина с черными как смоль волосами подняла голову. Увидев доктора, она бросила пяльцы, которые держала в руках, и подбежала к нему. Ее нежная кожа цвета сливок и сияющие глаза плохо сочетались с грубым больничным платьем, висевшим на ней как на вешалке. Я с удивлением отметила, что ногти у нее обкусаны чуть не до самого корня, кончики пальцев покраснели и воспалились. Она попыталась броситься Сиварду на шею, однако он не дал ей сделать этого.
— Спокойнее, спокойнее, — пробормотал он, сжав запястье тонкой руки, которую девушка была готова обвить вокруг его шеи. — Джемина, как вы сегодня себя чувствуете? Судя по вашему цветущему виду, неплохо.
— Да, доктор, неплохо. Очень, очень, очень неплохо. Просто восхитительно.
— В вашей карте записано, что сегодня вы кушали с аппетитом, — сообщил Сивард. — Это весьма похвально, Джемина. Кстати, познакомьтесь с миссис Харкер. Завтра она принесет вам ланч.
Хотя Джемина, похоже, была всего на несколько лет моложе, чем я, она сделала мне книксен.
— Если вы и впредь будете хорошо кушать и прилежно работать, вскоре мы выпишем вас домой, — пообещал Сивард.
Девушка отступила на два шага назад и протестующим жестом вскинула руки.
— Нет, нет, я не хочу! — воскликнула она. — Не хочу домой. Не надо меня выписывать. Я больна. Говорю вам, я очень больна!
Пораженная столь внезапной вспышкой, я даже подалась в сторону из опасения, что девушка на нас набросится. Смотрительница поднялась со своего стула, но доктор сделал ей знак оставаться на месте.
— Успокойтесь, успокойтесь, Джемина, — произнес он. — Я вовсе не хотел вас расстроить. Разумеется, мы не станем выписывать вас домой, пока вы полностью не поправитесь.
Девушка, внимая его словам, немного присмирела.
— Будьте умницей. Идите, принимайтесь за свое шитье, — напутствовал ее Сивард.
Она повела плечами и откинула голову, словно собираясь пуститься в пляс, однако передумала и вернулась за стол. Мы с Сивардом вышли из мастерской.
— Вы видите, как переменчиво настроение наших больных, Мина? — спросил он, когда дверь за нами закрылась. Уголки его глаз утомленно опустились. Сивард явно рассчитывал на то, что я проникнусь к нему жалостью, но я была далека от подобного чувства. Напротив, мне пришло в голову, что юная Джемина влюблена в своего доктора и именно по этой причине не желает покидать клинику. Очень может быть, их отношения далеко выходят за рамки отношений между врачом и пациенткой, решила я.
— Джемина здесь уже шесть месяцев, — сообщил Сивард, перебирая карты. Найдя карту Джемины, он прочел вслух: — Факты, указывающие на душевную болезнь: пациентка убежала из дома и пропадала три дня, а вернувшись, заявила, что вышла замуж за железнодорожного полисмена. При этом она не могла назвать его имя и сообщить, где он живет. Несколько раз повторяла побег, пытаясь вернуться к полисмену, который, по заверениям ее родителей, не существует. Находясь дома, часто вставала у окна, распахнув халат и выставив на всеобщее обозрение обнаженное тело.