Глава 12
19 октября 1890.
На следующий день Джон Сивард, как видно, испугавшись, что опыт общения с Вивьен оказался для меня слишком тягостным, пригласил меня в свой кабинет. У меня не было ни малейшего желания с ним встречаться, но отказаться от приглашения я тоже не могла. Джонатан уверял, что гипнотические сеансы фон Хельсингера идут ему на пользу, и мне вовсе не хотелось прерывать успешно начатое лечение. К тому же я до сих пор не узнала, что произошло с Люси. Следовательно, мне оставалось лишь продолжать игру в кошки-мышки, которую я затеяла с Сивардом, и при этом давать мягкий, но решительный отпор всем его попыткам меня соблазнить.
Когда я вошла в кабинет, доктор скользнул глазами по моей фигуре, несомненно отметив про себя все ее достоинства, и заглянул мне в глаза. Во взгляде его, по обыкновению, светилась озабоченность.
— Прошу вас, расскажите, что произошло вчера, — произнес он.
Я во всех подробностях передала ему свой разговор с Вивьен. Сивард выслушал меня, ни разу не перебив.
— Я не понял лишь одного, Мина, — почему этот случай так вас расстроил, — сказал он, когда я закончила.
Я ни словом не обмолвилась о том, что расстроена. Но, вероятно, Сивард сделал такой вывод, основываясь на моем поведении и тоне.
— Не забывайте о том, что я доктор, Мина, — заметил он, встретив мой удивленный взгляд. — Доктор и ваш преданный друг. Надеюсь, вы понимаете, что можете быть со мной абсолютно откровенны.
Забота и сочувствие, светившиеся в глазах Сиварда, были так неподдельны, что я, неожиданно для самой себя, рассказала ему кое-что о своей жизни — о разговорах с невидимыми собеседниками, которым я предавалась в детстве, о голосах, которые меня преследовали, и, разумеется, о том, что мои многочисленные странности огорчали моих родителей.
— Мне до сих пор снятся удивительные сны, Джон, — призналась я. — В этих снах я порой превращаюсь в диковинное животное. Иногда во сне я встаю с постели и даже выхожу из дома. А после, проснувшись, предаюсь самым необузданным фантазиям, в которых оживают образы из моих снов. Иногда мне кажется, что меня преследуют. Теперь вы понимаете, у меня есть основания опасаться за собственное душевное здоровье. После встречи с Вивьен мне не дает покоя одна мысль: что, если в старости меня тоже ожидает безумие?
Сивард слушал меня с чрезвычайным вниманием. Когда я поделилась с ним своими опасениями, он расплылся в улыбке, словно снисходительный отец, которому маленькая дочь призналась в какой-то невинной шалости.
— Моя дорогая Мина, вы слишком впечатлительны! А ведь я предупреждал, что близкое знакомство с нашими пациентами может вывести вас из душевного равновесия!
— Я всего лишь хотела помочь этим людям, — не моргнув глазом, солгала я. Не признаваться же было в том, что желание узнать правду о смерти Люси было для меня важнее собственного душевного равновесия.
— Уверяю, мысль о том, что у вас есть хоть что-то общее с Вивьен, не имеет под собой никаких оснований, — воскликнул Сивард. — Все ваши опасения напрасны. Вивьен страдает от недуга, обычно называемого эротоманией. Как правило, подобное состояние развивается у женщин, сосредоточивших все свои душевные силы на стремлении принадлежать мужчине. В поврежденном сознании Вивьен этот мужчина предстает в образе некоего сказочного принца или же древнего рыцаря.
Сивард улыбнулся, ожидая от меня ответной улыбки, но я лишь молча посмотрела на него, ожидая продолжения рассказа.
— Как правило, эротоманка чрезвычайно настойчиво домогается ответного чувства, и в результате объект ее страсти отвергает ее притязания в довольно резкой форме. Исходом подобной ситуации обычно является нимфомания — заболевание, которым страдают женщины, одержимые избыточными сексуальными желаниями. Нимфомания — это одна из разновидностей истерии, причем разновидность, плохо поддающаяся лечению. Теперь вы видите, что природа этого недуга не имеет ничего общего с вашими невинными детскими фантазиями.
Я молча кивнула. Признаваться в том, что некоторые мои сны отнюдь не были невинны, вряд ли было разумно.
— Родные Вивьен привезли ее в клинику, потому что она пыталась соблазнить всех мужчин, появлявшихся в поле ее зрения, и стала для своей семьи источником постоянного стыда и позора. В конце концов ее сексуальная необузданность привела к появлению на свет внебрачного ребенка. Пытаясь найти себе оправдание, Вивьен заявила, что отец ребенка — представитель мира духов.
— Надо отдать ей должное, у нее богатое воображение, — заметила я.
— Богатое воображение свойственно почти всем больным, страдающим истерией, — сказал доктор. — Захватывающим романтическим историям, которые они измышляют, позавидовал бы любой писатель. Вивьен не является исключением. Кстати, это имя она себе придумала сама. Ее настоящее имя — Уинифрид. Но стоит ей его услышать, она впадает в ярость.
Сивард встал, открыл высокий шкаф, извлек оттуда медицинскую карту и прочел:
— Уинифрид Коллинз. Год рождения — 1818.
Показав мне запись, он вернул тетрадь в шкаф.
— Имя Вивьен она позаимствовала у некоей легендарной колдуньи, по преданию, соблазнившей волшебника Мерлина, — с грустной улыбкой сообщил Сивард. — История, спору нет, увлекательная. Но за время работы в клинике подобные волшебные сказки успели набить мне оскомину.
— Бедная старушка, — пробормотала я.
— На самом деле Вивьен повезло, — покачал головой Сивард. — Ее родственники выделили деньги на ее содержание в клинике. В отличие от множества девушек, оказавшихся выброшенными на улицу с ребенком на руках, ей не пришлось самой зарабатывать себе на пропитание.
— Мне очень жаль, что наш разговор спровоцировал у нее очередной приступ истерии, — вздохнула я.
— Вам не в чем себя обвинять. Нимфоманкам необходимо время от времени давать выход своим страстям. Я знавал одну девушку, которая позволяла крысам кусать себя за пальцы, воображая, что любовник покрывает их поцелуями. Некоторые из них намеренно причиняют себе боль, царапают собственные тела до крови и при этом заявляют, что ничего не чувствуют. Полагаю, таким образом они наказывают сами себя за недостойное поведение.
— Наказывают?
— Да, несмотря на то, что рассудок их помрачен, они понимают, что вели себя непозволительно, и испытывают жгучее чувство вины. Увы, моя милая Мина, не все женщины на свете так чисты и добродетельны, как вы.
На бледных щеках Сиварда выступили пятна румянца. Глаза его подернулись мягкой поволокой, оживление специалиста, говорящего об интересующем его предмете, сменилось рассеянным и нежным выражением. Я почувствовала, настал момент, когда я могу вытянуть из своего собеседника нужные мне сведения.
— Джон, — я произнесла его имя тихо и вкрадчиво, так, словно оно ласкало мне слух. — Мы должны поговорить о Люси.
В течение нескольких мгновений, которые показались мне вечностью, Сивард, не произнося ни слова, буравил меня взглядом. Хотя наставления Кейт не выходили у меня из головы, интуиция подсказывала, что мне придется сделать не только первый, но и второй шаг.
— Я получила от нее письмо, написанное вскоре после моего отъезда из Уитби, — пояснила я. — Люси сообщает о своей близкой свадьбе. Каждая строчка этого письма дышит радостью и надеждой. А шесть недель спустя я узнала о ее смерти.
Сивард опустился в кресло, закрыл лицо руками и тряхнул головой, словно воспоминания доставляли ему невыносимую боль. На этот раз я твердо решила не прерывать затянувшейся паузы. Наконец он заговорил:
— Мне бы не хотелось порочить память умершей, но, раз об этом зашел разговор, приходится называть вещи своими именами. Люси страдала от эротомании, и причиной болезни послужила неразделенная страсть к Моррису Квинсу. Отъезд Квинса нанес ее хрупкой психике сокрушительный удар. У Люси развилась истерия, и она уже не могла поверить в искренность чувств бедного Артура. Вследствие несчастливого стечения обстоятельств она вбила себе в голову, что он женился на ней из-за денег, и разубедить ее оказалось невозможным. В последний период болезни она мало чем отличалась от Вивьен.
— Мне трудно поверить, что вы говорите о моей подруге, — прошептала я.
И все же, мысленно возвращаясь к дням, проведенным в Уитби, я не могла не признать, что в словах доктора содержится определенная доля истины. Несомненно, любовь к Моррису Квинсу доводила Люси до умопомрачения, заставляя действовать вопреки соображениям рассудка. Я сама много раз говорила ей об этом.
— Люси относилась к числу женщин, особенно склонных к истерии, — продолжал Сивард. — Думаю, вы согласитесь со мной в том, что ей всегда были свойственны резкие перепады настроения. К тому же менструации, как выяснилось, наступали у нее нерегулярно, а это является верным симптомом нестабильной психики. Наследственность у нее тоже была далеко не лучшей: отец страдал лунатизмом, а мать отличалась слабым здоровьем и чрезмерной возбудимостью. Добавьте к этому романтический настрой и мечтательность, и вы получите полный набор обстоятельств, предрасполагающих к душевной болезни. Сексуальные желания Люси возрастали, не находя удовлетворения, и в результате разрушили ее психику.
Сивард махнул рукой в сторону шкафа.
— Все симптомы болезни зафиксированы в ее карте.
— Но, насколько мне известно, истерия не является смертельной болезнью, — заметила я. — Вивьен уже за семьдесят, и она прожила в состоянии душевного расстройства несколько десятков лет.
— Люси отказывалась принимать пищу и фактически уморила себя голодом, — со вздохом сообщил Сивард. — Поверьте, мы делали все, что только возможно. Пытались кормить ее через трубку, но она извергала назад питательный раствор. Водолечение, которое обычно дает прекрасные результаты даже в более тяжелых случаях, лишь ухудшило состояние Люси. Когда она была уже на волосок от смерти, доктор фон Хельсингер попытался спасти ее при помощи переливания крови. Но, увы, все было тщетно.