Но тот ручеек тек свободно, а море бороздят американский и советский флота. Мы наносили удары, где и когда обстоятельства это позволяли. Мы брали на себя ответственность только за саму Организацию. Никто, ни простые фидаины, ни руководители, не беспокоились о великих, о США, СССР, Великобритании или Франции. Я собирался прибавить сюда и Китай, но нет, после 1948 года Китай стал прислушиваться к другим, да и сам осознал некоторые вещи, понял, что это за движение: возвращение на территории, откуда нас изгнали.
Кроме Арафата и некоторых командиров почти никто не был способен разумно и решительно руководить людьми, направлять эти народные волнения. Возможно, пик волнений уже пройден, напряжение спало, о многих движениях за независимость в мире уже и не вспоминают. Нам повезло, что мы обнаружили трех наших главных врагов, вот они по значимости: реакционные арабские режимы, Америка, Израиль.
– Израиль вы поставили на последнее место?
– Я же знаю, что вы, хотя сейчас и ничего не записываете, все равно делаете пометки. Значит, я обращаюсь к человеку, который напишет книгу, поэтому предпочитаю правду. То, что я сейчас говорю, то, что вы видите своими глазами, можете сверить с комментариями, которые прочтете во французской прессе или услышите во Французском Институте в Дамаске. Реакционные арабские правительства, особенно страны Персидского залива во всю глотку клеймят Израиль, но даже не из-за агрессии против арабской территории, а, как правило, из-за какой-то ерунды вроде ритуалов богослужения, но все они верные союзники Америки. А что Америка? Она, действительно поддерживает Израиль или просто пользуется им, чтобы продвинуться в регионе, а главное, продолжать контролировать нефтяные скважины Персидского залива? В каком-то смысле, Израиль бережет наши силы. Факты вы знаете: рассеянные по миру евреи, изгнанные римлянами с земли, обещанной Богом Аврааму, но завоеванной Иисусом Навином, после двух тысяч лет скитания и страданий требуют эту Обетованную землю – нашу Палестину – и, не дожидаясь, пока Бог выполнит свое обещание, изгоняет оттуда ее жителей, мусульман и христиан. Вот что произошло в общих чертах, ну а то, что происходит сейчас, вы видите сами.
Мы с ним надолго замолчали, и все это время в голове у меня крутилась мысль: «Кто жил в Палестине, кто ее оккупировал после разрушения Храма Титом, кто приговорил иудеев к изгнанию? Оставшиеся ханаане? Или уцелевшие иудеи, обращенные в христианство, а около 650 года в ислам?»
Я столько внимания уделяю рассказам Абу Омара и Мустафы потому, что всегда, когда мне доводилось бывать на Ближнем Востоке, в Иордании, Сирии, Ливане, я убеждался, что палестинцы не только защищают свои права на этой земле, но ищут истоки, а одна палестинка мне даже сказала:
– Настоящие евреи это мы. Которые остались после семидесятого года и затем обратились в ислам. А преследованиям нас подвергали наши родственники, у которых не было родины.
Между тем Абу Омар продолжал:
– Психология евреев, сформированная, возможно, их скитаниями по западным странам, где они познали и богатство, и власть, и презрение христиан, а еще много учились и обрели научное мышление – так об Эйнштейне я думаю как о немецком ученом иудейского вероисповедания – но не смогли преодолеть свои страхи и то, что можно назвать горькими воспоминаниями и тоской по гетто, эта самая психология объясняет, почему они жаловались на палестинцев и только потом в открытую восставали. Израиль, ставший нашим собственным рекламным агентом, как вы выражаетесь, для нас это было как нельзя кстати. Как это звучит! Если бы нечто подобное имелось у тамилов, где были бы сейчас батавы? У Израиля такое стремление к пропаганде, что он с древнейших времен был сам себе лучшим рекламным агентом. После Франции, разумеется. А еще после Церкви. И это шло нам на пользу. Правда, не будь мы столь бдительны, наше движение может недоосуществиться. Если такого слова нет, давайте его изобретем, пусть будет. У Арафата имелось одно серьезное опасение, да и сейчас есть, он высказал мне его однажды: «Вот уже несколько месяцев наша революция в моде. Мы обязаны этим Израилю. Газеты, фотографии, телевидение… Операторы со всего мира приезжают на нас посмотреть и представить в романтическом ореоле. Предположим, все это начнет раздражать. Если палестинскую революцию перестанут показывать и рассказывать о ней, её просто не будет».
– Значит, цель Арафата, помимо всех прочих, разумеется, провоцировать зрелищные события, чтобы засуетился рой фотографов, плакальщиц, певцов. Хор в греческой трагедии.
– Вы всё шутите, впрочем, я не против. И я немного улыбнусь, хоть мы и шутим о революции.
– Высшее искусство!
– Да, высшее искусство. Теперь давай опять серьезно. Я уже говорил, что революция из-за этой экзальтированной риторики – картинок на экране, метафор и гипербол в повседневном языке – рискует недоосуществиться. Наши сражения вот-вот превратятся в позы, пусть выразительные и героические, но постановочные. А наша игра закончится, забудется и…
Он на мгновение остановился, улыбнулся и закончил вполне ожидаемо:
– … отправится в мусорные корзины Истории.
– Но ведь вы устраиваете революцию, чтобы возвратить свои территории?
– Где мне, вероятно, никогда не доведется жить. Я хочу только сказать, что хотя главная цель революции возвращение территорий, на этом она не остановится. Позвольте еще несколько слов об Израиле. Он слишком преувеличивает свою боль и угрозы, которые якобы исходят от нашего присутствия у него под боком, от наших воплей и криков, усиленных громкоговорителями и усилителями – усиленных усилителями – это я хорошо сказал – звуковыми колонками, расставленными по всей так называемой «диаспоре». Продолжим позже, я расскажу вам, почему нам так повезло иметь врагом Америку. Например, послезавтра, если захотите вернуться в Аджлун. Приезжайте, Ферраджа там больше нет, – добавил он, улыбаясь. Только держите поближе свой французский паспорт, когда увидите иорданский пост.
Это была даже не Хамра, не элегантная улочка в Бейруте, а обыкновенная торговая улица с двумя рядами машин, припаркованных перед каждым магазином, но внезапно произошло вторжение. Сначала появился автомобиль, очень дорогой, но старинной модели, с двумя усатыми мужчинами на передних сиденьях и тремя сзади. Он встал на правой стороне, а пятеро мужчин остались сидеть в салоне. Затем другой автомобиль, последняя модель Кадиллака шириной чуть ли не с саму улицу встал ни слева, ни справа, а прямо посередине. Из него вышли три женщины, две в арабских одеяниях, но без хиджаба, и одна европейка; водитель остался сидеть за рулем, а другой пассажир, мужчина лет сорока с черными усами и бородой, коренастый и, вероятно, вооруженный отправился вслед за женщинами. Последней вышла еще одна женщина, высокая, очень красивая, в черном платье в пол, с вуалью или вуалеткой, падающей на глаза. Она улыбалась, ведь все принцессы улыбаются толпе, а толпа с благодарностью принимала это подаяние. Она вошла в магазин, на витрине которого я прежде видел гравюру – черное на золотом или золотое на черном – со стихами из Корана. Усатый и бородатый мужчина заслонил дверь своим корпусом. Я не видел, что делала в магазине принцесса. Она вышла очень быстро, а свита выстроила что-то вроде ограждения, чтобы довести ее до Кадиллака, куда она села первой. Какая-то пожилая женщина замешкалась и посторонилась не сразу, силач схватил ее за руку и оттолкнул так резко, что она буквально влетела в группу любопытных на тротуаре. Никто не возмутился, но никто и не улыбнулся. Водитель первого автомобиля, в котором, очевидно, сидели полицейские или слуги, получил от силача приказ по-арабски вернуться в посольство. Он так и сказал: посольство, и Кадиллак последовал за ним. Движение на улице возобновилось.
– Кто это был?
Ничего особенного: жест телохранителя, отбросившего пожилую женщину в толпу зевак, был колебанием волны, дошедшей из Абу-Даби сюда, на эту обыкновенную улочку Бейрута.
Вот вкратце рассказ Мустафы:
– Разумеется, наше семейство ведет происхождение с еще до-исламских времен, а обращение произошло где-то в 670–700 годы вашей эры. Население занималось сельским хозяйством и коммерцией.
– А что за коммерция?
– Если всматриваться совсем уж вглубь времен, то красители для шерсти, хна, торговля чечевицей… Люди жили землей и морем. О том, что было где-то с 700 по 1450 годы, я почти ничего и не знаю. А потом османы не особо пытались сделать империю однородной. Если бы несколько знатных семейств не воевали друг с другом, в Палестине был бы мир.
– А как становятся знатным семейством?
– Надо быть потомком Али или ловко заставить всех поверить, что вы потомки. Вы полагаете, будто фальшивая геральдика существует только в Европе? Аналоги ваших герцогов де Леви, потомков Девы Марии, такого натворили в исламе. Наши знатные семейства тоже воевали друг с другом ради собственного удовольствия, наши крестьяне…
– Рабы.
– Вы ошибаетесь. Бог, который избрал Пророка – «Я избрал одного из вас…» – помимо всего прочего, сделал это и для того, чтобы человек упразднил рабство. Это совершил Мухаммед. Он стал эдаким Венским конгрессом. Но на самом деле крестьяне, рабы они или нет, работали на феодалов, которые были моими предками, ну, или предполагаемыми предками…
– То есть, вы не уверены в своей легитимности?
– О, господин Жене, вам-то говорить мне о легитимности! Кто осмелился бы здесь утверждать, что мать была верна мужу? После 1453 года значительная часть Юго-Восточной Европы, Малая Азия, ближний Восток, а также Палестина были частью огромной Османской империи. Турки сделали Палестину своей колонией.
– А европейские королевства?
– Оставьте своих Мелюзину, Буйона, Лузиньяна, Фулька Анжуйского, они слишком вас занимают. Авантюристы. Вспомните, однако, что история Мелюзины зародилась, скорее всего, в сказках «Тысячи и одной ночи», помните, где змея человеческим голосом расспрашивает о Пророке, а ведь Пророк будет проповедовать ислам лишь две сотни лет спустя. А змея говорила – на арабском языке, разумеется, причем, на прекрасном арабском – еще до рождения ваших Лузиньянов.