— Хорошо. Это все. Я просто хотел убедиться.
Лоцман вышел из квартиры, чтобы привести Фатер и Лин.
В полной темноте Бен опустил голову и стал ждать.
12РУССКАЯ ПЕСНЯ
Пудреница выскользнула из пальцев Даньелл и упала на стол. Предполагалось, что ее возьмет Бен, но тот внезапно исчез. Озираясь вокруг, она нигде его не видела. На ее тарелке лежала слоеная булочка. Она взяла и надкусила ее, глядя при этом на свою раскрытую пудреницу, лежавшую на столе донышком кверху. Куда он делся? Как он смог исчезнуть за те доли секунды, что требуются, чтобы передать кому-то простую пудреницу? А самое главное — зачем он это сделал? Она собиралась рассказать ему о своем великом открытии, как вдруг он испарился.
— Бен?
Она не ожидала от него ответа, но чувствовала, что должна его окликнуть, просто чтобы увериться, что он пропал.
— Где же твой друг? Наконец-то понял мой намек? — Декстер отодвинул свой стул и уселся обратно. — Кто он такой все-таки? Почему ты никогда мне о нем не рассказывала?
Уронив булочку на тарелку, Даньелл подняла голову:
— Ты слышал?
— Слышал что?
— Кто-то только позвал меня по имени. Ты не слышал?
— Нет.
Декстер неуверенно приподнял плечо. На сегодня ему было достаточно посторонних, называвших Даньелл по имени. Это должно было стать их особенным вечером, но сейчас его девушка словно бы стала вдруг самой популярной в этом ресторане. А как насчет того, чтобы уделить немного времени ему?
Она напряглась, словно ожидая услышать что-то еще. Декстер помалкивал, потому что предусмотрительно не хотел ее сердить, особенно сегодня.
— Бен, это ты, Бен? — Она снова повернулась к Декстеру. — А сейчас ты слышал? Слышал, как кто-то снова позвал меня по имени?
— Нет. Прости, не слышал.
— Ты уверен?
— Да. — Декстер сжал под столом кулаки.
— А я вот слышала. Знаю, что слышала. И знаю, что это снова был он.
— Кто?
— Бен. Тот парень, с которым я только что разговаривала.
Против своей воли Декстер оглянулся вокруг в поисках этого Бена.
— Куда он ушел?
— Не знаю.
— Но, Дани, как же он может тебя звать, если он уже ушел?
— Я не знаю, но уверена, что это был он.
— Хорошо. Как скажешь.
Он отвернулся, уставился в землю. Он смотрел куда угодно, только не на Даньелл.
— Декстер?
— Ну?
У него было такое же выражение лица, как у маленького мальчика, который хочет, чтобы его прижали к груди.
— Все в порядке. Все будет чудесно, не беспокойся. Просто подожди несколько минут.
Лоцман не мог больше ждать. Он долго стоял на почтительном расстоянии, ожидая, чтобы какая-нибудь из женщин обернулась и увидела его. Как только это произойдет, он передаст им просьбу Бена. Но ни одна из них не шелохнулась. Обе женщины неподвижно стояли к нему спиной.
— Прошу прощения?
Ответа не последовало.
Лоцман повторил громче:
— Прошу прощения?
Лин оглянулась через плечо и увидела его, но никак не прореагировала. Что-то с ней было не то, совсем не то. Лоцман видел это даже на расстоянии. Она выглядела больной. Пес беззвучно спросил, все ли с ней в порядке. Лин не ответила. У Лоцмана было такое чувство, что она не услышала вопроса, так что он задал его снова. Она осталась безмолвной.
Он подошел к ним и боднул Фатер сзади. Высокая женщина коснулась своих глаз, прежде чем обернуться, словно пытаясь отмахнуться от какого-то видения.
— Лоцман! Ну как ты, в порядке?
— В полном. А что случилось с Лин?
Они посмотрели на привидение, но ответного взгляда не дождались. Лин на них не смотрела. Ее взгляд был пуст.
Фатер не видела, как Бен прикоснулся к Лин и забрал у нее все, что ему требовалось. Не видела она и смены эмоций на лице у Лин, когда это происходило: электрической судороги, когда он ее коснулся, ярости в глазах, кричавших: НЕТ! — прежде чем угаснуть через миг в безвольной покорности.
Фатер думала, что Лин просто сбита с толку всем происходящим, оттого и эта странная апатия.
— Она в порядке. Просто мы обе очень перепугались…
Она не знала, что еще сказать. Зимнее утро в постели с Беном, которое она только что заново и так полно пережила, быстро таяло, хотя все еще властно притягивало ее к себе. Теперь она испытывала ту же сладкую грусть, которая наступает после ночи любви с кем-то, кто очень вам дорог.
— Бен хочет видеть вас обеих, — сказал Лоцман. — Хочет, чтобы вы обе вошли в квартиру Даньелл.
— Хорошо.
Лоцман думал было рассказать ей о том, что на самом деле Бена в той квартире нет, но решил воздержаться. Пусть Фатер увидит все сама и решит, что делать дальше.
— Лин?
Фатер тронула ту за локоть, но реакции не последовало. Лин просто стояла, совершенно обвисшая, словно все источники энергии внутри ее были выключены. Через какое-то время она посмотрела на Фатер, отвернулась, затем прошла по коридору прямо в квартиру Даньелл.
Войдя, она не обратила внимания на темноту. Закрыв за собой дверь и заперев ее, она сделала несколько шагов в гостиную и остановилась.
— Бен? Я здесь.
— Лин? Здорово. А где Фатер?
— Она сейчас придет. Я подумала, ты захочешь сначала поговорить со мной.
Ее голос был монотонным, как запись автоответчика.
— Да, ты права, я в самом деле хочу с тобой поговорить.
— Я знаю, чего ты хочешь, так что нет необходимости ходить вокруг да около.
Ее мертвый голос звучал тревожно, особенно оттого, что, как она знала, должно было с ней вот-вот случиться.
Он не знал, как ответить. Что он мог сказать?
— Это несправедливо, Бен. Я ничего не могу сделать, чтобы тебя остановить, но я думаю, что это несправедливо.
— Хорошо. Я тебя слышу.
Ее голос вернулся к жизни.
— Ты меня слышишь? Это не ответ. Вот и все, что ты собираешься сказать: «Я тебя слышу»?
— Что ты хочешь, чтобы я сказал, Лин?
— Как насчет «прости»? Как насчет того, что ты знаешь, насколько твое намерение ужасно, и что ты сожалеешь? Как насчет того, чтобы вот так и сказать, Бен?
Однако в его голосе не было сожаления, когда он отвечал.
— Я вынужден это сделать. Другого выхода нет. Я должен выбраться из этой тьмы и не знаю как. Но ты знаешь.
— Ты прав — знаю. Я поняла еще в коридоре, когда ты ко мне прикоснулся, что все придет к этому. Я знала, что так оно и случится. Но как насчет меня, Бен? Как насчет того, чего хочу я?
— Я думал, что выйдет по-другому, Лин. Клянусь тебе. Раньше, честное слово, я думал, что могу взять только часть тебя и оставить остальное. Но я не могу. Я понял это после встречи с Даньелл: я не могу сделать то, что должен, забрав только часть тебя. Мне нужно все целиком.
— Тебе нужно все?
Она постаралась повторить это с презрением, но ее слова прозвучали жалко. Ее голос был несчастным голосом отвергнутой любовницы или только что уволенной служащей.
Фатер взялась за ручку двери в квартиру Даньелл, но обнаружила, что ручка не поворачивается. Она попробовала снова. Ничего. Ручка не шелохнулась.
— Заперто.
— Что? Что ты такое говоришь? — спросил Лоцман, стоявший у нее за спиной.
— Говорю, что дверь заперта. Не открывается. — Она попробовала снова, чтобы пес сам мог это увидеть:
— Чепуха. Была открыта. Я же оттуда вышел.
— Ну а теперь закрыта. Кто-то запер ее изнутри.
— Зачем им это делать? Бен попросил меня выйти и привести вас.
— Может, ее заперла Лин?
— Чепуха.
— Это ты уже говорил.
Они переглянулись. Потом Фатер подумала: этот разговор я веду с собакой.
С другой стороны двери кто-то начал петь.
— Это Бен.
Присоединился еще один голос — голос, который звучал точно так же, как голос Бена, но было совершенно ясно, что сейчас в квартире Даньелл поют два голоса, а не один. Достаточно прожив с Беном, и Фатер, и Лоцман знали, как он любил петь. Когда он был мальчиком, его русский дед годами развлекал его рассказами о своем детстве в деревне под Омском. О том, как тогда, смертельно холодными сибирскими зимами, людям нечем было развлечься — дул чудовищный январский ветер и температура за окном была сорок градусов ниже нуля. По семейной традиции, гости собирались за кухонным столом, потому что кухня была самым теплым помещением в доме. Там они пели русские народные песни.
Когда Бену было одиннадцать, дед взял его с собой в Хэтфорд, штат Коннектикут, чтобы послушать знаменитый русский хор «Пересвет», исполнявший попурри из застольных песен. Больше всего ему запомнилось в тот вечер, что почти все слушатели, казалось, знали эти песни наизусть. Многие, включая его деда, напевали их вместе с исполнителями. Рукоплескания после каждой песни были громовыми.
Однажды, когда маленький Бен долго лежал в постели с ветрянкой и до смерти скучал, дед навещал его несколько дней подряд и пел ему эти песни. Любимая песня мальчика называлась «Журавлик по небу летел», потому что в то ужасное время он все время представлял себя птицей, взлетающей с одра болезни и через окно выпархивающей в здоровый мир. Много лет спустя, когда Бен впервые столкнулся с картинами Марка Шагала,[26] они напомнили ему о тех днях, когда он лежал в постели, медленно заучивая длинные русские слова из этой песни.
А теперь он пел ее снова. Лин попросила, чтобы они спели ее вместе, прежде чем это произойдет. Она хотела петь, пока это происходит. Для нее более совершенного способа для ухода не было.
— Ты помнишь песню «Журавлик по небу летел»?
— Да, помню.
Во тьме в двух футах от нее он закрыл глаза и припомнил и песню, и то, как дед учил его ее петь.
— Мы можем ее спеть сейчас, Бен? Сможем петь ее, пока…
— Да, Лин, разумеется.
— Спасибо. Так мне будет легче. Я здесь, Бен. Если ты не можешь найти меня в этой темноте, то я — рядом. Я буду говорить, пока ты