— Вы — это я?
— Да, все мы. Мы — части твоей души, которые любит Фатер Ландис. Просто сегодня ты видишь нас скорее через ее восприятие, а не через свое. Как будто вместо того, чтобы воспользоваться зеркалом, ты закрыл глаза и попросил Фатер описать, как ты выглядишь. То, каким она тебя видит, отличается от того, каким ты видишь себя сам, знаешь ли.
— То есть я, в сущности, говорю сам с собой?
— В сущности, да, — сказал Шпилке. — Понимаешь, до этого ты из кожи вон лез, когда пытался объяснить это все Фатер через аналогию с гоночным болидом. Она ничего не поняла, и ты это почувствовал. Поэтому ты сделал хитроумный ход, сознательно или нет: ты велел своему эго помалкивать и призвал нас сюда, чтобы мы сами объяснили ей ситуацию, потому что она нас знает.
— А вы-то кто такие?
— Я ведь уже говорил — мы части твоей души, которые любит Фатер Ландис. Разница в том, что сегодня ты видишь их ее глазами, а не своими. Почему кто-то нас любит, Бен? Мы всегда пытаемся это понять, но лишь со своей точки зрения. Это так ограниченно. Иногда нас любят за такие черты, которых мы в себе даже не замечаем. К примеру, кто-то любит наши руки. Мои руки? С чего бы кому-то любить мои руки? Но у того, кто их любит, есть на это свои причины. Ты должен это осознать: Бен, которого они знают, отличается от того Бена, которого знаешь ты. Ты этого не помнишь, но Фатер однажды назвала тебя мистером Шпилке. Это я: я был ее школьным учителем. Дело в том, что какая-то твоя черта напомнила ей обо мне. О чем-то особенном во мне, что она любила и что увидела в тебе тоже. Это справедливо в отношении каждого из нас из этой машины — все мы в то или иное время были в жизни Фатер. В каждом из нас было что-то уникальное, что она любила. Эти же качества она увидела и в тебе.
— Так вот почему она узнала вас, а я не узнал?
— Именно так, — Шпилке снова взглянул на часы и разок стукнул пальцем по циферблату.
Бен не был удовлетворен ответом учителя.
— Как я мог позвать вас сюда, если никогда прежде вас не знал?
— Это сделал не ты. Это сделала Фатер. Она нас знает. Она пыталась понять, что с тобой происходит, но твое объяснение не имело для нее смысла. Ты увидел это и позволил ей выбрать те части Бена Гулда, которые могли бы объяснить ей, что к чему, куда лучше, чем пытался это сделать ты. Так она и поступила.
Оба взглянули на Фатер и ее партнершу по танцу. Они стояли совсем рядом. Женщина быстро говорила и постоянно жестикулировала, подчеркивая смысл сказанного. Фатер кивала, кивала и кивала, словно стараясь угнаться за всем, что выслушивала.
— Эта женщина — я? Но я никогда ее прежде не видел!
Шпилке распростер руки с раскрытыми ладонями, а затем медленно свел их вместе.
— Она не ты; она — кто-то, кого знала Фатер и у кого имеется определенное качество, которым обладаешь и ты, Бен. Может, это щедрость или сострадание, может, способность понять что-то особенное, недоступное другим. Ты можешь даже не осознавать, что это в тебе присутствует, но Фатер верит, что это в тебе есть, и поэтому тебя любит. Эта женщина может объяснить Фатер смысл происходящего так, чтобы она все поняла.
Бен стал возбужденно загибать пальцы:
— Ты, Лин, Стюарт Пэрриш, верцы, эти люди здесь: все они — это я?
— В той или иной форме — да. — Это произнес новый голос; повернувшись влево, Бен увидел Стэнли. — Мы знали, что это однажды произойдет, но не знали, когда человек наконец осмелится сказать: я хочу принимать решения сам. Хочу сам управлять своей судьбой. Как я буду жить, когда надумаю умереть. Все сам, без вмешательства внешних сил или чего-либо подобного… И вот наконец свершилось! Человеческий род покидает родительский кров!.. Откровенно говоря, после всех этих тысячелетий мы разуверились в том, что это вообще когда-нибудь случится. Но теперь это произошло, и ты, Бен, стал одним из первых… Это началось десять лет назад, в Перу, и довольно странным образом, с одним младенцем. Ему было суждено умереть при родах, а он не умер. Потом был подросток в Албании, которого смыло в море, где он провел три дня во время зимнего шторма, но не утонул. Им обоим было назначено умереть, но они не умерли! С тех пор число таких людей стало расти по экспоненте. Повсюду человеческие существа отвоевывают себе право самим распоряжаться своими жизнями, своими судьбами и своими смертями. Я говорю: слава богу — время пришло!
— Ты солгал мне! — сказал Бен, но в действительности это откуда-то изнутри его говорила Лин, и на какое-то время Бен утратил контроль над своим голосом. Он чувствовал себя чревовещателем.
Ангел смутился:
— Прости, Лин, но это было необходимо. Я не мог рассказать тебе правду раньше, потому что это было бы некстати. Сначала Бен должен был самостоятельно открыть кое-какие вещи. Ты понимаешь почему?
— Нет, не понимаю! Ты сказал, что это все произошло из-за компьютерного сбоя. Сказал, что если я отправлюсь сюда и помогу ему…
Стэнли поднял руку, призывая ее замолчать.
— Я помню, что я говорил тебе, Лин, но эта уловка была необходима. Бен является суммой своих частей, как и все человеческие существа. Он важнее тебя, потому что ты — только одна из его частей.
Лин это не убедило.
— И насчет этого ты тоже солгал! Ты сказал, что я привидение…
— Лин, ты и есть привидение. Но привидение — это только составная часть Бена. Вплоть до недавних пор привидения существовали для того, чтобы подчищать незавершенные дела умерших. Но если люди решили теперь не умирать, пока не завершат свои дела сами, то и необходимости в привидениях больше нет.
— Тогда тебе, по крайней мере, следовало бы иметь достаточно мужества, чтобы признать: ты меня использовал.
Глаза Стэнли опять превратились в огромные огненные колеса, как тем вечером в кинотеатре, когда Лин отказалась от предложенного им попкорна.
— Выбирай выражения! Не забывай, кто я такой.
— Я очень хорошо знаю, кто ты такой. Но я тебя больше не боюсь. Ты — мошенник, Стэнли, лжец и мошенник.
Бен попытался поднять обе руки, словно желая сказать — эти слова не мои, так что не вини меня! Увидев горящие глаза Стэнли, он получил убедительное доказательство того, что тот действительно не кто иной, как Ангел Смерти, но тело Бена Гулда не пожелало становиться в этом споре на сторону Ангела.
Бен ударил Стэнли в голову. Удар пришелся прямо в висок и был нанесен с достаточной яростью и силой, чтобы Ангел попятился, наклонясь в сторону и лишь в последний миг восстановив равновесие. Это очень походило на удар, который мистер Кайт нанес Стюарту Пэрришу, когда тот пытался проникнуть в дом Кайтов.
Пораженный ужасом Бен не имел к этому никакого отношения. Он не имел отношения ни к чему из всего происходящего. Во всем была виновата Лин. Она использовала его тело, им управляла ее ярость.
— Эй, я не…
Стэнли набросился на него. Когда руки Ангела коснулись его плеч, Бен полетел спиной вперед, словно мяч для гольфа после первого удара. Когда он приземлился задницей на каменный тротуар, боль заставила его громко пукнуть. Но, не успев даже охнуть, он вскочил на ноги и снова пошел прямо на Ангела.
Стэнли напрягся, готовясь к атаке, но на этот раз Бен пригнулся и вцепился зубами ему в ногу. Ангел взвыл и попытался его оттолкнуть. Однако силы Лин не иссякли, а кусаются привидения крепко. Где-то внутри своего похищенного тела Бен вопил: нет, нет, нет, но он был не в силах удержать разъяренную Лин от нападения на лживого Ангела.
Если бы у Бена была возможность оглянуться, он увидел бы нечто невероятное — все остальные продолжали танцевать. Они видели двоих неистово дерущихся людей, но ни на миг не прервали своего занятия. Они танцевали и смотрели. Или — танцевали и не обращали внимания на драку. Фатер, конечно, тоже увидела их схватку, но ее партнерша коснулась ее плеча и сказала: «О них не тревожься», — так что она и не стала беспокоиться.
Стэнли ухватил Бена поперек туловища и попытался подбросить его в воздух, но не смог этого сделать. Собственно, теперь, когда они дрались, Стэнли вообще не чувствовал в себе достаточных сил, чтобы хотя бы приподнять своего соперника. Стэнли был ангелом — Ангелом Смерти, не меньше, — но совершенно внезапно он лишился уверенности, что может одолеть этого смертного, даже будь он в этот момент ангелом подлинным, а не воплощенным в человеческий образ. Так что они боролись в некотором смысле безнадежно, хотя каждый был настроен на победу. Танцоры кружились на мостовой, в то время как борцы неуклюже топтались на тротуаре.
Кто-то из жильцов соседнего дома выглянул в окно, увидел, что творится, и вызвал полицейских. Но полиция не приехала, потому что здесь происходило нечто до такой степени важное, что всему миру было приказано держаться в стороне, пока все не разрешится тем или иным способом.
— Чего… ты… хочешь, Лин? — пропыхтел Стэнли откуда-то из подмышки Бенджамина Гулда.
— Признайся, что ты лжец.
— Какой в этом смысл? Теперь все кончено. Тебя больше не существует.
Взбешенный бессердечностью ангела и чудовищной правдой, содержавшейся в его словах, Бен оторвал Стэнли от тротуара и поднял в воздух, так что ноги его начали раскачиваться, не касаясь больше земли.
— Говори! Скажи, что ты лжец!
— Отпусти его, Бен. Они уже очень близко. И Ангел понадобится тебе, когда они сюда доберутся, — сказал Шпилке с безопасного расстояния.
— Кто? — спросил Бен, но Лин не обратила на слова Шпилке никакого внимания и собиралась продолжать драку со Стэнли.
— Гэндерсби, Сильвер-тысяча девятьсот и масса других. Ты их всех знаешь. Знаешь, о ком я говорю.
Услышав эти знакомые имена, Бен сразу же попытался освободить Ангела, но Лин не уступала. После второй попытки Бен заорал на Лин внутри своего тела:
— Проклятье, отпусти его! Отпусти!
В его голосе было столько ярости, что Лин повиновалась. Стэнли, пошатываясь, побрел прочь, кашляя и растирая шею.
Бен, который выглядел так, словно только что узнал, что у него рак, подошел к мистеру Шпилке и попросил его повторить имена.