Глава 23
Стемнело… На темно-синем небе проступили звезды, повис тонкорогий месяц, и сквозь молодую листву деревьев просочился мягко мерцающий свет, наполняя мир волнующей недосказанностью и обещанием когда-нибудь кому-нибудь приоткрыть завесу вечной тайны мироздания… или хотя бы собственной души.
Мирослава просматривала местную газету, ее взгляд уткнулся в объявление.
— Морис! — крикнула она.
— Что? — отозвался Миндаугас.
— Завтра в Загородном парке в павильоне «Звездочка» состоится открытие выставки картин Лидии Заречной.
— Той самой? — спросил он.
Мирослава кивнула: — Не хочешь сходить посмотреть?
— Хочу.
— Думаю, что и тетя Виктория там будет.
— Соскучились?
— Да как тебе сказать, — рассмеялась Мирослава.
— Мне кажется, что Виктория — очень интересный человек.
— Ну, ей это по должности положено, — хмыкнула Волгина.
— По какой? — не понял Морис.
— По писательской.
— А…
— Вчера тетя Зая звонила, рассказывала, что Виктория уговорила ее отправиться на ярмарку индийских товаров. Заюшка, как и Виктория, неравнодушна к хорошему чаю, поэтому согласилась.
Тетя Вика заехала за сестрой на машине, оставила автомобиль во дворе и поднялась в квартиру. Когда сестры, прихватив бутерброды и бутылку минеральной воды, спустились через полчаса во двор, возле машины крутилась огромная собака. Надо думать, ничья.
Тетя Зая растерялась и остановилась, а тетя Виктория говорит: — Не бойся, она не кусается.
— Ты ее знаешь? — удивилась Зоя.
— Конечно, — кивнула Виктория, — это собака.
— Вижу, что собака! Она точно не кусается?
— Абсолютно. Не будет же она грязное в рот брать, — невозмутимо ответила Виктория.
— Что грязное? — растерялась тетя Зая.
— Тебя, естественно.
— Я не грязная! — возмутилась Зоя.
— Ага, — не моргнув глазом, парировала Виктория, — по улице ходит и чистая. Вот ты стала бы кусать собаку за грязную лапу?
— Нет, конечно! — окончательно растерялась Зоя.
— А она что, глупее тебя? Она тоже о здоровье заботится.
— Ну, знаешь!
— Конечно, знаю.
Морис весело рассмеялся, а потом спросил: — И чем же дело завершилось?
— Тетя Виктория угостила собаку бутербродом, который собиралась съесть сама. И они с тетей Заей отправились на выставку, где купили все, что и планировали.
— А вы ведь тоже не боитесь собак, — напомнил Морис.
— А чего мне их бояться? — искренне удивилась Мирослава.
— Уверены, что они не будут брать в рот грязное? — сыронизировал Миндаугас.
— Нет, у меня другой подход…
— Какой?
— Я уверена, что мы одной крови.
— Я думал, что только с котами.
— Нет, и с собаками тоже.
Было около четырех вечера, когда «БМВ», за рулем которого сидел Морис Миндаугас, припарковался на стоянке возле Загородного парка. Несмотря на будний день, народу в парке было довольно много.
— Давай сначала прогуляемся, — предложила Мирослава.
Морис согласно кивнул. Они прошли по аллее до островка дубового леса, присели на скамью.
— Как хорошо, — сказала Мирослава.
Где-то совсем рядом запел соловей, и они несколько минут слушали его молча.
Потом Морис тихо спросил: — Спустимся к Волге?
— Давай.
Они миновали конный двор, дошли до обрыва и по крутой лестнице в несколько пролетов спустились вниз.
«Хорошо, что мы обули кроссовки», — подумал Морис, чувствуя, как ноги утопают в мягком золотисто-желтом песке.
Река, казалось, дремала под ослепительно-ярким солнцем, и не думающим катиться к закату. Волны с тихим шипением набегали на песок, время от времени выбрасывая на берег блестящий камушек или маленькую ракушку.
Морис невольно подумал о море, родной и любимой Балтике, по которой он очень скучал…
— Смотри, — воскликнула Мирослава, — кубышка!
Он проследил за ее взглядом и увидел недалеко от берега среди покачивающихся зеленых листьев желтый цветок.
— Раньше их здесь не было, — произнесла девушка.
И Морис не понял, сожалела она о том, что они появились, или о том, что раньше их не было. Но уточнять не стал.
— Пойдем, — Мирослава тихонько дотронулась до его руки, и они направились в сторону лестницы.
Поднявшись, они опустились на скамью на самом обрыве и сидели несколько минут, наслаждаясь видом на широкую гладь реки с белыми прогулочными теплоходами с веселыми туристами на палубе, стремительно пролетающими моторками и черными баржами, усердно перевозящими тяжелые грузы.
Вернувшись по одной из тенистых аллей почти к началу парка, они вошли в «Звездочку». Посетители поодиночке, парами и небольшими группами бродили по павильону, переходя от одной картины к другой и тихо обмениваясь впечатлениями. Морис залюбовался пейзажем с изображением древнего дуба на фоне светлой водной глади.
— Кота нет, — тихо вздохнула Мирослава.
— Какого кота? — не сразу понял он.
«У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем, и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом»,
— все так же тихо продекламировала она.
— Кота нет, — согласился Морис, — зато на картине рядом есть белка.
Белка действительно была, ярко-рыжая, словно сгусток летнего солнца, и черные бусинки глаз сверкали, как живые, а не нарисованные…
— Белка прелесть, — вздохнула Мирослава, — а где орешки?
— ?!
«Белка песенки поет, Да орешки все грызет; А орешки не простые, Скорлупы-то золотые. Ядра — чистый изумруд. Белку холят, берегут».
— Вам не угодишь, — фыркнул Морис.
Мирослава тихо рассмеялась в ответ.
Они прошли дальше и залюбовались кирхой, упирающейся своей башенкой в ярко-синее небо.
— По-моему, художница талантлива, — обронил Морис.
— И даже более того, — отозвалась Мирослава.
Несколько минут они любовались натюрмортом с изображением большого медного кувшина, наполненного ветками лиловой сирени. Одна из веток выпала из кувшина и влажно мерцала махровыми звездами туго набитых в кисти цветков на поверхности инкрустированного перламутром столика. Потом начались портреты — седой старец, похожий на Леонардо да Винчи в зрелые годы, девочка лет пяти с широко распахнутыми голубыми глазами, прижимающая к себе маленького серого котенка, так же доверчиво взирающего на мир, как и его маленькая хозяйка. Молодая женщина в красном платье и такой же широкополой шляпе смотрела вдаль, небрежно опираясь на сложенный в трость алый зонт. Импозантный юноша в средневековой одежде припал к телескопу и, вероятно, рассматривал Млечный Путь.
— Смотри, знакомое лицо, — сказала Мирослава, — кивнув на портрет девушки, застывшей в позе Наполеона. Казалось, она не сводит взгляда со зрителей, стремясь продемонстрировать всем и каждому свое превосходство. И в то же время в глубине ее глаз съежились настороженные тени, в слегка опущенных уголках губ притаилась то ли невысказанная обида, то ли затаенный упрек.
— Это Юлия Лопырева, — узнал Морис девушку, которую видел на фото.
— Да, это она. Юлия и Лидия дружат.
— На фото она немного другая… — задумчиво проговорил Миндаугас.
— Да… — обронила Мирослава и минуту спустя добавила: — Ты прав, Лидия хороший художник, она пишет не только лицо, но и в какой-то мере душу или, вернее сказать, свое видение души позирующего…
— И что же вы разглядели в этой душе? У вас в России говорят, что чужая душа — потемки…
— А у вас? — усмехнулась Мирослава.
Морис пожал плечами.
— Я вижу перед собой недолюбленную девочку, — проговорила Мирослава.
— Но ведь говорят, что именно родители содержат ее. И это в таком возрасте! — В голосе Мориса прозвучало осуждение, хотя он и пытался его скрыть.
— Давать материальные блага не значит дарить любовь, понимать, поддерживать, — тихо проговорила Мирослава.
— Да, пожалуй, — согласился он.
— Если тебя не понимают самые близкие люди, то легко потерять себя как личность или вообще не найти, озлобиться на весь мир…
— Это случается не всегда, — не согласился Морис.
— Не всегда, но, увы, нередко.
Они стояли и молча продолжали рассматривать портрет.
Неожиданно за их спиной раздался звонкий голос:
— Мирослава!
Они обернулись одновременно: к ним шла тетка Мирославы, знаменитая писательница и поэтесса Виктория Волгина. А рядом с ней шагала улыбающаяся Лидия Заречная.
— Знакомьтесь, — сказала Виктория, подойдя ближе, — это моя племянница Мирослава Волгина, а это ее друг Морис Миндаугас. А это, как вы догадались, наша замечательная художница Лидия Заречная.
Мирослава кивнула. А Морис пожал протянутую ему художницей узкую энергичную руку.
Виктория незаметно испарилась, Мирослава проследила взглядом за мельканием ее голубого платья среди посетителей выставки и увидела, что тетя подошла к своему мужу, любующемуся речными пейзажами.
— Я вижу, вы заинтересовались портретом Юлии Лопыревой, — прозвучал голос художницы.
— Да, — не стала отнекиваться Мирослава.
— Юлия — моя близкая подруга.
— Похоже на то…
— Почему вы так думаете?
— Вы весьма достоверно отобразили внутреннее состояние девушки, мне кажется, что для этого нужно узнать человека поближе.
Лидия улыбнулась: — Вы проницательны, чем вы занимаетесь, если не секрет?
Мирослава заметила озорные огоньки в глазах наблюдающей за ними издали тетки и ответила: — Мы оба частные детективы.
— Вот как, — Лидия закусила губу. — Вы здесь по делу или как?
— Слегка по делу, — обезоруживающе улыбнулась Мирослава, — но в большей степени — или как.
Лидия весело расхохоталась: — Вы мне начинаете нравиться.
— Взаимно.
— И что вы думаете об этом портрете?
— О портрете? Он великолепен.
— А о Юлии? — заинтересованно спросила Лидия.
— Ваша подруга напоминает мне вазу, внутри которой глубокая, но не видимая стороннему наблюдателю трещина.