8. Допрос генерала Борковского
Так получилось, что я стал свидетелем утреннего рапорта городских приставов полицейских частей у полицеймейстера барона фон Таубе. Я пришел к нижегородскому полицеймейстеру с единственной целью: просить помощь в розыске лакея Борковских Григория Померанцева, пропавшего после того, как его рассчитали и с позором изгнали из дома.
Начальник нижегородской полиции познакомил меня со своим помощником по сыскной части подполковником Александром Алексеевичем Знаменским и поручил ему разрешить мой вопрос положительно.
Подполковник Знаменский оказался общительным веселым человеком, весьма тучным, с круглой, как у кота, головой. Он исполнял должность помощника полицеймейстера более десяти лет и дело свое, как мне показалось, знал до малейшей тонкости. То есть полицеймейстеры Нижнего Новгорода один за другим сменялись, а Александр Алексеевич как был начальником сыскного отделения и помощником полицеймейстера, так им и оставался.
Мы уселись со Знаменским в дальнем конце стола, и только я стал излагать главному нижегородскому сыскарю свою просьбу, как в кабинет к полицеймейстеру стали входить приставы полицейских частей города.
То ли барон фон Таубе не осмелился предложить мне, равному ему по чину, на время рапорта покинуть его кабинет, то ли не хотел держать приставов в своей приемной, дожидаясь, покуда мы со Знаменским разрешим мой вопрос. А может, нижегородский полицеймейстер желал показать перед московским гостем, то бишь мной, стиль своей работы, о чем я, вернувшись в Первопрестольную, мог бы указать в своем отчете в положительном свете…
На утренний рапорт у полицеймейстера, как обычно, прибыли приставы всех четырех полицейских частей города. Надлежало отчитаться перед Сан Санычем (так за глаза называли приставы нижегородского полицеймейстера полковника Александра Александровича барона фон Таубе) о выполнении его личных распоряжений, доложить о происшествиях на территориях своих частей и предпринятых мерах.
Кажется, самый длинный рапорт имел пристав Первой полицейской части. Краем уха я слышал, что в трактире Березина заделан, наконец, тайный ход, ведущий прямиком в бани с девками. И еще, что на Черном пруду померзли померанцевые деревья, а сам пруд, вернее, его окрестности освобождены от засилья дешевых проституток, которые гуртом перебрались в «веселые» дома на Алексеевской улице.
– Что показал санитарный осмотр дворовых территорий? – поинтересовался полицеймейстер, покосившись в мою сторону.
– На Большой Покровке, Осыпной и Малой Печерской выявлены некоторые нарушения санитарных правил и норм, согласно городового положения от одна тысяча восемьсот семидесятого года. Мною отдано домовладельцам распоряжение провести должным образом необходимые санитарные мероприятия и все выявленные недостатки непременно устранить к Рождеству, – ответил пристав, также покосившись в мою сторону.
– Не слезайте с домовладельцев, покуда они не сделают все, как должно, – заметил приставу фон Таубе. – А то они доходы с домов имеют немалые, а тратиться на благоустройство и содержание в должной чистоте домовых территорий и дворов не особо желают… Что еще имеете доложить?
– Еще в ресторане Молоткова один из гостей отказался оплатить заказ, назвавшись родственником нашего вице-губернатора. Был препровожден в участок для выяснения личности. И это. – Пристав переступил с ноги на ногу, тем самым выказав нерешительность, но все же продолжил: – Опять поступила жалоба на сыскного агента Германца в присвоении чужого имущества…
– Слышали, Александр Алексеевич? – повернулся к своему помощнику полицеймейстер Таубе, помрачнев лицом. – Окоротите вы своего сыскаря, в конце концов. Иначе нам придется выгнать его со службы с позором и волчьим билетом…
– А кто это – Германец? – шепотом поинтересовался я у Знаменского, поскольку господин полицеймейстер продолжил принимать рапорты у своих приставов.
– Михаил Германец – мещанин, возрастом сорок пять лет. Наш Ванька-каин… – Помощник пристава усмехнулся и посмотрел в сторону. – В прошлом у него четыре судимости и недоказанное соучастие в ограблении купца Бугрова. Да и нынче, как видите, своих привычек он не оставляет. И в то же время, – подполковник повернулся и посмотрел на меня вполне серьезно, – наш лучший сыскной агент.
– А сколько у вас всего агентов? – тихо спросил я.
– Четырнадцать, – так же тихо ответил подполковник Знаменский. – Трое из них – штатные, на помесячном окладе. В том числе и Михаил Германец. – Помощник полицеймейстера по сыскной части немного помолчал. – Два года назад наш губернатор его превосходительство генерал-лейтенант Павел Федорович Унтербергер едва отстоял перед Департаментом полиции финансирование сыскной части и ее агентов-сыщиков. А ведь хотели их сократить до шести единиц и, соответственно, урезать фонд их жалованья. Слава богу, Департамент полиции пошел нашему губернатору навстречу. А иначе нашей сыскной части пришлось бы тяжеленько… – Александр Алексеевич вздохнул и снова посмотрел в сторону. Эта его привычка проявлялась, похоже, когда ему было немного неловко. – Что же касается агента сыскного отделения Германца, то недавно он вместе с еще одним агентом задержали на Похвалинском съезде банду из пяти мужиков и трех баб, занимающуюся разбоями и грабежами. А до этого именно Михаил Германец разоблачил убийцу Жидкова, на счету которого было восемь жертв, включая трех женщин и одного восьмилетнего мальца. Он же, Германец, отыскал дом, в котором было налажено производство поддельных серебряных монет, и изловил по одному всю банду фальшивомонетчиков. А с их главарем у Германца состоялся даже личный поединок на кулаках один на один. Хотя Германец имел при себе заряженный револьвер. И он уложил-таки главаря наземь! Тот же Михаил Германец вычислил шайку воров и нашел ценные вещи и дорогие изделия, украденные из художественного музея, располагающегося в Дмитриевской башне нашего кремля… Так что Германец – феноменальный сыщицкий талант, смею вам заметить, – и добавил без тени сомнения: – Именно его я и хочу вам порекомендовать…
Мне ничего не оставалось, как положиться на рекомендацию Александра Алексеевича. Тем более что, когда утренний рапорт у полицеймейстера фон Таубе закончился, для разговора со мной был вызван сыскной агент Германец.
Он мне определенно понравился. Внимательные пытливые глаза, неспешность движений, продуманность ответов на вопросы, которые я ему задавал, – все указывало на человека, которому можно без тени сомнения доверить розыск пропавшего лакея Борковских. Удивительно было другое: как в этом человеке со всеми его прочими качествами, включая талант сыщика, уживалась скверная привычка присваивать чужое.
Покуда наилучший (и вороватый) нижегородский сыскной агент Михаил Германец по моему поручению разыскивал бывшего лакея Борковских Григория Померанцева, мне удалось допросить генерала Александра Юльевича и его дочь Юлию.
С генералом было все просто: я прошел в кремль, нашел здание кадетского корпуса, сказал дежурному офицеру, что мне необходимо побеседовать с генерал-майором графом Александром Юльевичем Борковским, после чего был немедленно препровожден в его приемную.
Подождав всего пару минут, я был приглашен секретарем директора кадетского корпуса в кабинет и, пройдя по ковровой дорожке к массивному резному письменному столу из красного дерева, представился плотному мужчине лет пятидесяти пяти и спросил:
– Вы можете уделить мне немного времени?
– Немного – это сколько? – в свою очередь спросил генерал.
– Полагаю, с четверть часа, не более, – ответил я.
Директор кадетского корпуса граф Борковский жестом пригласил меня присесть и сел сам, вопросительно глядя и ожидая моих вопросов с неохотою и, как мне показалось, с некоторой настороженностью. Я даже подумал, отчего это генерал если не страшится, то в достаточной степени опасается разговора? Но подходящего ответа не отыскал…
Показания графа Александра Юльевича были неточными и весьма отрывочными. Он часто ссылался на скверную память и, похоже, не кривил душой: скорбные события, произошедшие за последние несколько месяцев в его семье, вне всякого сомнения, помутили его память. Он и по сей день был потрясен случившимся, не зная, как справиться с навалившимся грузом, и за несколько прошедших месяцев постарел, верно, лет на десять…
– Негодяй Скарабеев… влез в комнату моей дочери… надругался над нею… нанес ранения, к счастью, не слишком тяжелые, и если бы не горничная Евпраксия, все могло бы закончиться гораздо хуже…
– Как ваша дочь узнала, что это был поручик Скарабеев? – задал я вопрос, который не мог не задать.
– Повязка, закрывающая его лицо, сползла. И в свете луны Юлия увидела, кто является ее мучителем…
Генерал замолчал, с трудом подавляя внутреннее негодование, готовое вот-вот вылиться наружу. А затем я услышал то, что не ожидал услышать от военного человека:
– Это позор! Это бесчестие, о котором я не могу забыть, не могу успокоиться и по сей день! Оно погубит всех моих близких, а меня безвременно сведет в могилу… – Граф Александр Юльевич прижал ладонь к левой стороне груди и шумно задышал.
– Вам плохо? Я могу как-то помочь? – обеспокоился я состоянием генерала, но он лишь вяло отмахнулся рукой, не желая развивать эту тему дальше. Мол, так, иногда со мной случается, не стоит беспокоиться, скоро все пройдет.
Через полминуты он продолжил, в его серых глазах появилась детская беззащитность. Словно у него отняли то, чем он дорожил более всего на свете…
– Скарабеев, нет, не человек, – чудовище, вырвавшееся из глубин ада. Оно воровским способом пробралось в комнату моей дочери и совершило над ней ужаснейшие непотребства и гнусности. Дочь, насколько могла, сопротивлялась, но силы были далеко не равны. Дорогая моя и кроткая Юленька! – Александр Юльевич посмотрел на меня так, что я отвел взгляд в сторону. Мне стало неловко, будто я стоял в стороне и безучастно наблюдал, как истязали его несчастную дочь… – Она для меня самое дорогое и любимое создание в жизни. Ангел чистоты и кротости, надежда и гордость родителей. А теперь! – Генерал сокрушенно покачал головой. – Кто она, если не бедный агнец, закланный подлым образом этим гнуснейшим и самым мерзопакостным из всех мерзавцев существом, назвать которого «человеком» у меня не поворачивается язык. Бедная, бедная моя Юленька…