Генерал Борковский уронил голову на грудь, и если бы на моем месте сейчас была женщина или даже мужчина, менее толстокожий, нежели я, и не занимающий должность судебного следователя по особо важным делам, то не обошлось бы без слез. Да что там говорить: даже у меня повлажнели глаза, глядя на то, как убивается по своей дочери мужественный с виду генерал. Это надо же до такой крайности довести уважаемого и заслуженного человека…
Я дал время генералу успокоиться, после чего спросил, как он нашел дочь поутру, когда он и Амалия Романовна поднялись в комнату Юлии по зову ее горничной.
– Она была в синяках и царапинах… с покусанной рукой… выглядела ужасно, – произнес Александр Юльевич с большим чувством и надрывом в голосе.
– В таком случае, зачем же она поехала на следующий день на бал? – поинтересовался я, искренне недоумевая.
– Мы все… вся наша семья получили именные приглашения от господина губернатора. Не явиться было попросту неудобно, да и нельзя по этикету… – пожал плечами генерал Борковский. – Вот Юленька и была вынуждена пойти вместе с нами. И вела себя так, будто ничего не случилось, чтобы не дать повод для разных толков и злоречий, поскольку всему городу было известно, что я прилюдно отказал поручику Скарабееву от дома. Ну и про анонимные письма, адресованные членам нашей семьи, слухи уже поползли…
– Кажется, никто на балу и не заметил состояния Юлии Александровны… – промолвил я.
– Да, вы правы, – согласно кивнул Александр Юльевич. – Юленька много танцевала, улыбалась, охотно поддерживала светские беседы, и лишь я и Амалия Романовна видели, чего это ей стоило: наша дочь находилась в сильнейшем нервном состоянии, только ценой неимоверных усилий превозмогая боль и душевные муки…
Генерал не договорил – снова уронил голову на грудь, надо полагать, скрывая увлажнившиеся глаза.
– Мужественная, однако, у вас дочь, – уважительно произнес я.
– Да, – согласился Александр Юльевич. – У вас ко мне имеются еще вопросы?
Вопросы у меня к генералу имелись. Про подметные письма, про лакея Григория Померанцева и про то, как мог забраться на второй этаж поручик Скарабеев, ведь никаких следов лестницы следствием обнаружено не было.
Но я ответил, что вопросов более не имею, и мы попрощались.
Генерала мне было попросту жаль…
9. Ночная беседа с юной графиней
Если беседа с директором кадетского корпуса генералом Борковским далась мне без особых сложностей, то с Юлией Александровной все обстояло иначе.
На следующий день после моего визита в кадетский корпус к генерал-майору Борковскому, вечером, в одиннадцатом часу, когда я уже собирался приготовляться ко сну, в дверь моего гостиничного нумера негромко постучали.
Я открыл и увидел молодого человека с внешностью трактирного полового.
– Вы господин Воловцов? – спросил он бодро.
– Он самый, – в легком недоумении ответил я.
– Собирайтесь, – безапелляционно заявил человек с внешностью трактирного полового.
– Куда? – поинтересовался я, мое легкое недоумение стало разрастаться и тяжелеть.
– К ее сиятельству Юлии Александровне Борковской, – ответил как само собой разумеющееся мой вечерний гость. – Вы же изъявляли желание с ней побеседовать, не так ли?
– Изъявлял, – ответил я.
– Ее сиятельство Юлия Александровна готова сегодня принять вас… Ровно в полночь… – заявил вечерний гость так, словно речь шла о тайнах Мадридского двора.
– Так вы новый лакей Борковских? – наконец сообразил я.
– Нет, – с некоторою обидой ответил человек с внешностью трактирного полового, – я их мажордом. А прислала меня к вам ее сиятельство Амалия Романовна.
– Теперь я, кажется, понимаю…
Я быстро собрался, и мы, взяв извозчика, поехали к дому Борковских. Нас встретила горничная Евпраксия Архипова с подсвечником в руке, поскольку в доме было темно и, похоже, уже все спали.
– Следуйте за мной, – шепотом произнесла она и повела меня на второй этаж.
Деревянные ступени скрипели в тишине так громко и зловеще, что хотелось закрыть ладонями уши. От горящей свечи на стенах колыхались огромные уродливые тени. В доме чувствовалась какая-то напряженность, и если бы не она, то все происходящее сейчас со мной можно было принять за театральный фарс, который вот-вот должен был завершиться всплеском иллюминации, рукоплесканиями и шумом множества восторженных голосов.
Конечно, ничего подобного не последовало. Евпраксия молча провела меня в небольшую комнатку рядом с покоями Юлии Александровны и коротко приказала:
– Ожидайте.
После чего удалилась. А я принялся ожидать. Довольно долго. Ожидание явно затягивалось. В моей голове роились разные невеселые мысли…
О странном и ужасном происшествии, случившемся в спальне юной графини в конце июля.
Об отставном поручике Скарабееве, совершившем гнусное преступление над девицей и зачем-то подписывающем анонимные письма, навлекая на себя тем самым еще большие неприятности, которых вполне можно было избежать, не ставь он в конце посланий своего имени или инициалов.
О бедном генерале Борковском, столь дорожившем мнением света о себе и своем семействе, хотя многие представления о светском этикете остались в прошлом веке, а иные и вовсе ушли в небытие, как парики с буклями, осыпанные мукой.
Мысли были неясные и в большей степени драматичные, каковыми они являются преимущественно ночью, когда все кажется в несколько ином, угнетающем и мистическом, свете. Плюс соответствующая обстановка: ночь, подсвечник со свечою и прыгающим огоньком на ее маковке; тени, кривляющиеся на стенах; ожидание юной дамы и предстоящий с ней разговор, способный прояснить причины случившегося, а могущего, наоборот, еще более все запутать.
Где-то внизу в гостиной напольные часы громко пробили полночь. Одновременно с последним ударом дверь отворилась, и в комнату неспешно вошла девушка. Изящная, скромная фигура. Легкая уверенная походка. Взгляд прямой и спокойный. Не верится, что эта девушка, производящая столь благоприятное впечатление (по крайней мере, на меня), подвержена всяким там каталепсиям, галлюцинациям, сомнамбулизму, бесчувственным состояниям и прочему, о чем упоминал во время моего визита в Нижегородский Дом скорби доктор Мокроусов.
– Судебный следователь по особо важным делам Воловцов Иван Федорович, – представляюсь я юной графине.
Девушка благосклонно кивнула и сделала не очень удачную попытку улыбнуться. При этом возле ее губ появились небольшие, едва заметные жесткие черточки, что ничуть не умалило миловидности ее лица, однако навело на мысль о возможной твердости характера. И правда: чтобы поехать на бал на второй день после избиений и надругательств, нужно иметь весьма стойкий характер и достаточную силу воли…
– Вы не против ответить на несколько моих вопросов? – спросил я, придав голосу доброжелательность и учтивость.
– Нет, – ответила она, усаживаясь в кресло напротив меня.
После двух малозначащих вопросов, заданных с целью разговорить и как-то успокоить девушку, державшуюся несколько напряженно, я перешел к тому, что меня интересует:
– Правда ли, что на званом обеде в июле этого года вы попросили усадить поручика Скарабеева рядом с собой?
– Да.
– Почему? – вновь спросил я, ожидая услышать что-то вроде того, что новый человек всегда представляет интерес, хотя бы поначалу знакомства с ним.
– Он был мне интересен как новое лицо в окружении отца. Ведь он только неделю как поступил на службу в кадетский корпус.
Графиня говорит тихо, однако уверенно и без каких-либо запинок. Когда во время разговора она на какое-то мгновение приближает ко мне свое лицо, то в полумраке я успеваю разглядеть благородство ее черт и спокойный кроткий взгляд. Именно покорность в ее глазах вынуждает меня немного неуверенно задать следующий вопрос:
– То есть следует понимать, что никаких особых чувств к поручику Скарабееву вы не испытывали?
Конечно, на подобный вопрос она может не отвечать. Да я и не ожидал определенного ответа. Однако после секундного замешательства, вызванного моим достаточно бестактным вопросом, Юлия Александровна все же решилась ответить:
– Кроме интереса к нему, как ко всякому новому человеку, появившемуся в нашем доме, – никаких.
– А к поручику Анатолию Депрейсу? – решаюсь я задать юной графине и этот неудобный вопрос.
– А это как-то относится к вашему расследованию? – ровным голосом спросила Юлия Александровна.
Вопрос вполне уместен, однако в данном случае что уместно, а что нет, – решаю я. Конечно, вслух я этого не говорю, а отвечаю иначе:
– Возможно…
Девушка какое-то время смотрит на меня с некоторой настороженностью. Возможно, сейчас в ее душе происходит борьба между благовоспитанностью и скромностью и желанием все же ответить на заданный мною вопрос. Длится эта борьба не очень долго, поскольку Юлия, как-то отрывисто вздохнув, тихо произносит:
– Поручик Депрейс пытается ухаживать за мной… Но с моей стороны у меня к нему никаких особых чувств не имеется. И я не нахожу возможным отвечать на его ухаживания…
– Благодарю вас за столь основательные ответы, – вполне искренне сказал я и продолжил допрос: – А что было потом, после обеда?
– Вы, наверное, имеете в виду ту бестактную фразу, которую сказал мне… этот мерзкий человек? – понимающе посмотрела на меня графиня Юлия Александровна.
– Да, – ответил я и благодарно кивнул.
– Ну да… Он сказал мне, что у меня очень красивая матушка и ему крайне жаль, что я мало похожа на нее.
Внешне Юлия продолжала оставаться беспристрастной, но я все же почувствовал, что внутри нее сидит глубоко запрятанная обида, которая и по сей день гложет ее и не дает успокоиться.
– И как вы к этому отнеслись? – спросил я, на этот раз не ожидая услышать откровенный ответ.
– Конечно, я не испытывала особой радости от услышанного, – произнесла Юлия Борковская. – Я рассказала об этом родителям. Мы вместе посмеялись над глупостью Скарабеева, и все…