– Вы полагаете, что стекло было разбито изнутри?
– Похоже на это, – ответил Афоня, чуть подумав.
– А судебному следователю вы не говорили об этом, поскольку он вас не допрашивал, – произнес я скорее для себя, нежели для стекольных дел мастера.
Афоня посмотрел на меня и поддакнул:
– Не говорил… Как-то без надобности было.
Сделав для себя пометочку в памятной книжке, я поблагодарил стекольщика Игумнова и, предоставив ему возможность хряпнуть еще самогонки, прямиком отправился к судебному следователю Горемыкину.
Николай Хрисанфович находился в своем небольшом кабинете и сосредоточенно оформлял какие-то бумаги. Поднял голову на скрип отворяемой двери и вопросительно посмотрел на меня.
– Я нашел стекольщика, который вставлял стекло в комнате Юлии Борковской, – без всяческих прелюдий выпалил я.
– Рад за вас, – не без иронии произнес Николай Хрисанфович и сгреб лежащие на столе бумаги в стопку.
– Благодарю, – отреагировал я на иронию Горемыкина. – Зовут стекольных дел мастера Афанасием Игумновым. Он проживает в доме Языкова на Малой Покровской… – Здесь я сделал небольшую паузу, чтобы усилить эффект следующей фразы, после чего продолжил: – Игумнов утверждает, что в самой комнате Юлии не имелось никаких осколков битого стекла. Они все были снаружи, на улице. А так бывает лишь в одном случае: если стекло разбито изнутри. Так думает и сам стекольщик, – добавил я в конце и испытующе взглянул на судебного следователя.
– Ваш стекольщик вполне может ошибаться, – возразил мне Николай Хрисанфович. – Кроме того, к его приходу осколки стекла могли убрать из комнаты, что, скорее всего, и было сделано. Вы так не думаете? – Орденоносный старикан поднял на меня слегка насмешливый взор.
– Вполне возможно, – ответил я. – И все же я прошу вас допросить его под протокол и приобщить показания к делу.
– Ну, коли следователь по особо важным делам настаивает, что свидетеля надо допросить, то ничего не остается, как допросить этого самого свидетеля. – Николай Хрисанфович привстал со стула и слегка поклонился: – Будет исполнено, господин Воловцов.
– Благодарю вас, – поклонился я в ответ и вышел из кабинета судебного следователя, мягко прикрыв за собой дверь.
Кажется, придется еще раз допросить горничную юной графини Борковской Евпраксию Архипову. Назрела у меня к ней еще парочка вопросов…
Доверия к Грише Померанцеву у меня было крайне мало, его показания надлежало проверять с особой тщательностью, тем более что бывший лакей сумел очень быстро переквалифицироваться в грабителя и соучастника убийства ночного сторожа. И первое, что следовало сделать: проверить его алиби в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июля. С его слов, в это время он посещал «несчастную бабу» Агафью Скорнякову. Ее следовало допросить. И я незамедлительно отправился по адресу.
Признаться, я не очень рассчитывал, что такая женщина вообще существует, и уж тем более не очень верилось, что она проживает по указанному Григорием Померанцевым адресу. Однако я ошибся: в доме Беляева на углу Алексеевской улицы и Грузинского переулка действительно обитала Агафья Скорнякова, вдова с тремя малыми детьми на руках…
Дом, в котором она проживала, оказался двухэтажным купеческим особняком: первый этаж – каменный, второй – деревянный. Когда-то, может с полвека назад или чуть ранее, на первом этаже дома располагалась лавка или небольшой магазинчик. А потом то ли держатель лавки разорился, то ли наследники купца Беляева решили свернуть торговлю и дом переустроили. Понаделали на обоих этажах новые стены и перегородки, устроив небольшие квартирки, и стали простыми домовладельцами, сдающими жилую площадь постояльцам. Доход, конечно, по сравнению с торговлей небольшой, однако забот куда меньше, да и делать практически ничего не надо, кроме как вести книгу постояльцев да вовремя собирать с них квартирную плату. Ну и еще разве что своего околоточного на Пасху и Рождество умаслить каким подарком или денежкой, чтобы санитарный досмотр проводился вполглаза, и пристав о том ничего не ведал.
Квартирка у Агафьи Скорняковой была небольшой, если не сказать крохотной: две комнатки площадью не более трех квадратных саженей каждая и кухонька, в которой двоим не разминуться.
Когда я постучал в дверь, открыл мне ее малец годов пяти в длинной синей рубахе.
– Взрослые дома есть? – спросил я его.
Малец глянул на меня и, обернувшись, закричал в глубь квартиры:
– Мама-а-а!
На зов сначала показалась девочка годов четырех в такой же рубахе до пят, служившей ей платьем, за ней следом вышла женщина с годовалым ребенком на руках.
– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Иван Федорович Воловцов. Я судебный следователь по особо важным делам…
Четыре пары глаз внимательно уставились на меня.
Малец, открывший мне дверь, и его сестренка смотрели с опаской и откровенным любопытством. Годовалый ребенок глядел на меня неотрывно и явно думал о чем-то своем, житейском. Взгляд матери мальцов был усталый и затравленный. Так на посетителей в зоологическом саду смотрят дикие звери, чья жизнь протекает в неволе, ограниченной размерами клетки. Как ни крутись, как ни мечись из угла в угол, а познать раздолье не позволят крепкие железные прутья. И судьба твоя – куковать в заточении до конца дней.
У этой женщины, что смотрела на меня, тоже была своя клетка: крохотная квартирка, на оплату которой нужно было еще заработать; на руках дети, которых надо кормить и одевать; а еще был муж, нуждавшийся в опеке не меньше, чем малое дитя. «Просто несчастная баба», – вспомнил я слова Гриши Померанцева и понял, насколько он был прав. Мне стало неловко от своего благополучия и силы.
– Вы разрешите пройти? – как можно деликатнее спросил я.
– Проходите, – посторонилась женщина, пропуская меня в квартиру.
Комната, куда я вошел, несмотря на небольшие размеры, показалась мне почти пустой. Собственно, она бы таковой и являлась, если бы не стол с парой стульев посередине, застеленная кровать в углу, старый комод, помнящий, наверное, еще времена незабвенного Государя Императора Николая Павловича, и затертый половичок под ногами.
Я присел на стул возле стола, женщина села напротив меня, усадив годовалого ребенка на колени. Дитя не хныкало, не капризничало и все так же смотрело на меня выразительно, думая о чем-то своем. Малец с сестренкой встали возле матери и тоже поглядывали на меня, о чем-то между собою перешептываясь.
– Я пришел задать вам всего один вопрос, – произнес я, глядя на усталую женщину. – Вы разрешите?
Агафья Скорнякова кивнула. Дескать, задавайте.
– Прошу вас припомнить день двадцать восьмое июля и рассказать мне, что вы делали в этот день вечером.
Какое-то время Агафья сидела задумавшись. Верно, вспоминала события, потом как-то вдруг встрепенулась и с готовностью уточнила:
– Это в тот день, когда на генеральскую дочку напали?
– В тот самый, – подтвердил я, подумав, что в провинциальном городе, пусть даже таком, как Нижний Новгород, от толков и пересудов совершенно не спастись. Особенно известным лицам. – Вернее, в ту ночь…
– Ну, я в тот день утром стирала белье и развешивала во дворе сушить. А вечером снимала…
– Во сколько именно снимали? – спросил я.
– Еще светло было, – подумав, ответила Агафья Скорнякова.
– Что делали дальше?
– Что делала дальше… – задумчиво повторила за мной Агафья. – Дальше я покормила детей, уложила спать сначала маленького, потом остальных. А затем уже легла и сама…
– Во сколько это было часов? Скажите хотя бы примерно, – добавил я, понимая, что в этом доме за часами не следят. Да и нет их, часов-то…
– Да уж, верно, в двенадцатом часу, – последовал ответ.
– Когда вы ложились, дети уже спали? – поинтересовался я.
– Да, спали, – ответила Агафья Скорнякова.
– А к вам в тот вечер никто в гости не заглядывал? – вкрадчиво произнес я и хотел было пристально посмотреть прямо в глаза женщине, однако с ее взглядом встретиться у меня не получилось.
– Никто не приходил. – И быстро добавила: – Да и кому приходить-то? Некому…
Лукавит? Голосок-то вон как поменялся. С чего бы это? И тут меня выручил малец: он внимательно посмотрел на мать и, подражая взрослым, произнес:
– Да как же некому приходить-то, мам? А дядя Гриша?
– Да чего ты такое говоришь? Не было никого, – продолжала смотреть в сторону Агафья Скорнякова.
– Как же не было, когда был! – упорствовал малец. – Запамятовала ты, верно. Был в тот день дядя Гриша. Он кулек пряников принес. Вы еще с ним на кухне долго сидели. Я не спал и все видел.
– Значит, был все-таки гость? – спросил я негромко.
Агафья опустила голову:
– Да.
– Во сколько он пришел? – задал я новый вопрос.
– Где-то в одиннадцатом часу вечера, – ответила Агафья Скорнякова.
– Он у вас до утра был? – быстро спросил я.
– Да, – еще ниже опустила голову женщина. – Чай мы с ним пили… А тут и пряники были кстати.
– Оно и понятно… И никуда он не уходил?
В ответ Агафья отрицательно покачала головой.
Значит, у лакея Померанцева в деле о ночном нападении на юную графиню Юлию Александровну имеется твердое алиби. Его в ту ночь просто не было в доме Борковских. Лестницу веревочную он на своей мансарде не крепил и лазить в окошко второго этажа поручику Скарабееву не помогал. Может, и подметные письма не он по дому раскидывал? И вообще, имеет ли он к этим письмам какое-то отношение?
Малец, что открывал мне входную дверь, смотрел на меня теперь совсем без опаски, даже как-то по-товарищески. А вот во взгляде его сестренки еще присутствовала некоторая настороженность. Зато годовалый ребятенок по-прежнему не сводил с меня любопытных глаз. Интересный, однако, мальчишка! Чего такого забавного он мог про меня думать?
– Да, вот еще, – произнес я неожиданно для самого себя и полез во внутренний карман. Достав портмоне, я вын