ул из кармашка синенькую[8]. Затем, чуть помедлив, достал еще одну: – Это Григорий Померанцев просил вам передать.
Положив деньги на стол, я поднялся:
– Мне пора…
– А где сам Гриша? – Голос Агафьи заметно потеплел.
– Он уехал, – соврал я.
– Надолго?
– Думаю, что да… Не ждите его!
Выйдя из комнаты, я оглянулся как раз в тот момент, когда малец с сестренкой завороженно смотрели, как их мать прячет деньги в поясной кармашек юбки. И лишь один годовалый ребенок проводил меня своим задумчивым взглядом.
13. Обстановка в спальне
– Зачастили вы что-то к нам, – с натянутой улыбкой встретил меня молодой человек с внешностью трактирного полового, заходивший несколько дней назад, чтобы проводить меня в особняк генерала Борковского для допроса его дочери.
– А, это вы, господин мажордом. Куда прикажете пройти?
– В гостиную, – жестом руки указал он мне. – Позвольте ваши пальто и шляпу.
Я разделся и бросил на руки мажордома свою габардиновую бекешу с каракулевым воротником и зимнюю касторовую шляпу. После чего прошел в гостиную и уселся в мягкое кресло возле окна.
– Его сиятельство граф Александр Юльевич отсутствует. Я сейчас доложу о вашем визите ее сиятельству графине Амалии Романовне, – промолвил он с легким поклоном и направился к выходу из гостиной.
– Да мне, собственно, нужна только горничная Евпраксия Архипова, – произнес я уже в спину удаляющегося мажордома.
Приостановившись, он обернулся ко мне:
– Прошу прощения, но я обязан доложить о вашем визите ее сиятельству. Так уж у нас заведено…
Графиня Амалия Романовна моему визиту была удивлена и плохо скрывала свое недовольство, хотя и сильно старалась.
– К сожалению, ничего нового я вам сообщить не смогу, – с ходу заявила она, шурша шелковым платьем и усаживаясь в кресла напротив меня.
– Не извольте беспокоиться, – заверил я ее. – К вам у меня вопросов не имеется, я к горничной Евпраксии Архиповой.
– Да? – удивленно спросила Амалия Романовна и повернулась к стоящему в дверях старшему лакею: – Степан, позови сюда Евпраксию…
Через минуту передо мной, как и в прошлый раз, предстала девушка-крестьянка, будто сошедшая с одноименного полотна художника-передвижника Ярошенко.
– Вы позволите нам поговорить наедине? – попросил я графиню.
Амалия Романовна встала и молча вышла из гостиной. В шуршании ее шелкового платья чувствовалось неизбывное раздражение.
– Здравствуйте, – поздоровался я с горничной.
– Здравствуйте, барин, – ответила Евпраксия Архипова и опустила глаза.
– Я не барин, если ты помнишь, – поправил я, соображая, как лучше начать допрос. – Я судебный следователь. Которому нельзя врать, а нужно говорить все, как священнику или лекарю. Понимаешь меня?
– Ага, – ответила Евпраксия.
– Не стой, присядь, – предложил я. – И не бойся меня. Я совсем не страшный.
Девушка взглянула на меня, села на краешек кресла, в котором минуту назад сидела графиня Борковская, и, кажется, чуть улыбнулась.
– Вот и славно, – констатировал я. – Хочу предложить тебе вспомнить все, начиная с того момента, как ты сломала запорную петлю и ворвалась в комнату Юлии Александровны. Что ты увидела?
Горничная Евпраксия с полминуты раздумывала, – не иначе как вспоминала события пятимесячной давности, затем начала рассказывать…
– Когда я сумела открыть дверь и вошла в опочивальню молодой барышни, то они лежали на полу. Глаза их были закрыты…
– Обстановку в спальне барышни помнишь? – попытался я повернуть разговор в нужное мне русло.
– Помню, – ответила Евпраксия Архипова.
– Расскажи, пожалуйста, что ты увидела?
– Окно было отворено… – произнесла горничная и, немного подумав, добавила: – Настежь. – Потом, снова подумав: – Из него дуло.
– Так, из окна дуло… – констатировал я и быстро спросил, перейдя для пущей важности на «вы»: – А вы из него не выглядывали?
– Нет, – ответила Евпраксия.
– На первом допросе вы показали, что окно было расколочено. Что можете добавить по этому поводу? – продолжил я донимать вопросами служанку юной графини Борковской.
– Ну да, окно было разбито, – согласилась со мной Евпраксия. – Одна створка. На ней дырка такая была, – показала она ладонями примерный размер «дырки».
– Разумеется, на подоконнике осколки стекла, следы от сапог… – произнес я в стиле «как бы между прочим».
– Да нет! – махнула рукой горничная. – Ничего на подоконнике не было. Он чистый был.
– Чистый… Не было… – пробурчал я скорее для себя. – Значит, вы увидели лежащую на полу барышню и подошли к ней?
– Ага.
– Вы подошли к барышне… Под ногами захрустело битое стекло… – произнес я и пристально посмотрел на Евпраксию.
Горничная протестующе махнула рукой и безо всякого сомнения ответила:
– Да ничего под ногами не хрустело.
– Битого стекла под ногами разве не было? – изобразил я удивление.
– Не было, – произнесла горничная. – Это я точно помню.
– Так не было или вы не видели? – задал я очень важный уточняющий вопрос.
– Не было, – чуть подумав, ответила Евпраксия.
После нескольких минут беседы горничная освоилась и отвечала на вопросы охотно и безо всякой робости. Когда зашла речь о барышне, лежащей на полу в порванной ночной рубашке с пятнами крови, Евпраксия Архипова скроила горестное лицо и добавила:
– Вот ведь не везет нашей барышне этим летом…
– А что так? – заинтересовался я.
– Так ровно за месяц до того, как забрался этот Скабрезный…
– Скарабеев, – поправил я Евпраксию Архипову.
– …ага, он самый, – продолжила горничная, – какой-то молодой человек из-за нашей барышни пытался утопиться в Оке.
– Вот как… Откуда же вам известно, что молодой человек пытался утопиться именно из-за вашей барышни? – не сразу спросил я, захваченный неожиданной новостью.
– Дык… Он потом письмо анонимное прислал. На следующий день… В нем признавался, что хотел утопнуть из-за неразделенной любви к молодой барышне, – посмотрела на меня Евпраксия Архипова. – Страсти-то какие, прости, Господи, – добавила она и истово перекрестилась.
– Что да, то да, – согласился я с последней фразой Евпраксии и снова перешел на «ты»: – Расскажи-ка мне все, что ты знаешь об этом неудавшемся утоплении.
– Ну, а что я знаю, – как-то не очень уверенно произнесла горничная. – Я мало чего знаю. Барышня тогда на роялях играли в гостиной, а тут прямо напротив окон он и остановился…
– Кто – он?
– Ну, он, молодой человек, – ответила Евпраксия Архипова.
– Остановился – и чего? – спросил я.
– Стал в окошко глядеть, а опосля начал выказывать свой восторг, – продолжила горничная.
– А как именно он «выказывал свой восторг»? – спросил я.
– Да всяко, – ответила Евпраксия Архипова и посмотрела на меня так, как смотрят на малое дите няньки и мамки. – И руками махал, и слова разные говорил, и на свидание барышню звал.
– Ясно, – заключил я. – А ты этого молодого человека видела?
– Да откудова ж мне видеть-то? – удивилась девушка.
– Тогда откуда же ты знаешь, что молодой человек останавливался против окон гостиной, глядел в них и выказывал свой восторг по поводу игры на рояле Юлии Александровны? – в свою очередь выразил удивление я.
– Дык разговор слышала… Я рядом стояла, когда молодая барышня об этом своей маменьке рассказывали, – пояснила Евпраксия Архипова.
Теперь, наконец, стало кое-что проясняться.
– Ну, хорошо, – изрек я. – Молодой человек «выказал свой восторг». Что было дальше?
– А дальше он как был в одеже, так и бросился с набережной в Оку, – подняла на меня испуганный взор горничная. – Тут лодочники-перевозчики сбежались, вытащили его из воды в самый последний момент и привели в чувство. Если б не они, он точно бы утоп…
Девушка вздыхала, охала и переживала так серьезно, будто произошедшее приключилось именно с ней. Причем не далее как на прошлой неделе.
– Все это Юлия Александровна рассказывала Амалии Романовне? – поинтересовался я, предполагая, каков будет ответ.
– Ага.
– То есть твоя барышня все это сама видела из окна?
– Сама, – согласилась горничная.
– Та-ак, – в задумчивости протянул я. – Неудачное утопление молодого человека случилось двадцать восьмого июня, а анонимное признание в любви молодой барышне от несостоявшегося утопленника пришло на следующий день, то есть двадцать девятого июня.
– Верно, барин.
Интересная получается история… Нападение на юную графиню случилось с двадцать восьмого на двадцать девятое июля. По словам Григория Померанцева, пребывающего ныне в отделении предварительного заключения в качестве грабителя и пособника убивца ночного сторожа, первые два подметных письма появились в генеральском особняке двадцать седьмого мая. И одно из них нашла Евпраксия…
– А скажите-ка мне, Евпраксия… как вас по батюшке? – мельком глянул я на горничную, не желая дать ей догадаться, что следующий вопрос будет весьма важным.
– Дормидонтовна, – ответила служанка.
– А скажите-ка, Евпраксия Дормидонтов-на, – повторил я, – почему вы не сообщили мне – ну тогда, когда мы разговаривали с вами о подметных письмах, – что первые два анонимных письма были найдены в вашем доме еще в конце мая, а если быть точнее – двадцать седьмого числа? И одно из этих писем нашли именно вы?
– А вы откудова знаете? – вскинула на меня удивленный взгляд Евпраксия Архипова.
– Оттудова, – в тон собеседнице ответил я. После чего посуровел, давая понять, что речь идет о серьезных вещах, и продолжил строго: – Сокрытие или отказ от дачи показаний свидетелем есть сознательное препятствие следствию и является деянием, уголовно наказуемым. Так вы находили двадцать седьмого мая сего года анонимное подметное письмо? Отвечать! – прикрикнул я на нее и устрашающе зыркнул исподлобья.
– Да, находила, – съежилась от страха горничная. Она снова не решалась на меня взглянуть и сидела тихонько, зажав ладони между колен.