– Он часто прогуливался по набережной, и однажды, когда я был вместе с Гришей Померанцевым, а мы с ним хорошо знакомы, я спросил его, кто этот офицер. И Гриша мне ответил, что это поручик Скарабеев, новый подчиненный его барина, – без запинки ответил камердинер.
– А что вы так долго молчали? – насмешливо посмотрел я на него. – Аж пять месяцев?
– Не хотел ввязываться, – последовал ответ.
– Но ввязались… Потому что замучила совесть… – произнес я без всякой вопросительной интонации.
– Ага. Не мог больше молчать, – поддакнул Федор Осипчук.
– Ну я так и думал – я подпустил в голос зловещие нотки и перешел на «ты»: – А ты слышал, что именно я сказал, когда представлялся?.. Могу напомнить. Я сказал, что расследую дело по распоряжению Правительствующего Сената, коему предписано разобраться самым тщательнейшим образом самим Государем Императором. Значит, он держит это дело под своим личным контролем. Понимаешь ты, что это значит?
Камердинер барона Аллендорфа сморгнул, по его лбу, а затем и по щеке побежала капелька пота. Она застряла в густых бакенбардах, но через несколько мгновений скатившиеся со лба вторая и третья капельки догнали первую. Еще через мгновение из-под бакенбард выкатилась большая капля и, готовая вот-вот упасть, повисла на подбородке…
Все. Допрашиваемый был почти готов. Оставалось еще чуть нажать, напустив побольше жути, и камердинер Федор Осипчук тепленьким падет к моим ногам, как подстреленный на охоте вальдшнеп.
– А это значит… – тут я выдержал паузу, во время которой сделался серьезнее лицом и нахмурил брови, – что Государю Императору будут известны все обстоятельства дела, включая действующих лиц и свидетелей. И он проследит, чтобы все получили по заслугам. И кто помогал проведению следствия и установлению истины, и кто мешал расследованию, пытаясь увести его в сторону ложными показаниями. – После этих слов я в упор посмотрел на Федора: – Дача ложного без присяги свидетельского показания на предварительном следствии согласно девятьсот сорок третьей статьи «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» наказывается тюремным заключением, – тут я сделал паузу, испепеляя Осипчука взглядом, – лишь в тех случаях, когда это показание не было добровольно и своевременно отменено или исправлено давшим его свидетелем. Что ты предпочитаешь: сесть в тюрьму к уголовникам или сказать правду и не садиться в тюрьму?
Камердинер Осипчук напряженно молчал. Я понимал, что его уговорили, подкупили даже, и сказать сейчас правду – значит предать своего хозяина и вылететь со службы с волчьим билетом. Однако лучше потерять службу, нежели сесть в тюрьму. Так, собственно, я и сказал Федору:
– Конечно, если ты скажешь правду, барон тебя выгонит. И, скорее всего, сделает так, чтобы ты никогда не устроился служить в хороший дом. Но если ты не скажешь правды, то суд даст тебе наказание строже некуда. И тебе будет никак не отвертеться, поскольку в справедливом разрешении этого дела, как я уже говорил, заинтересован сам Государь. И получается так, что, давая фальшивые показания, ты врешь не судебному следователю, а самому Государю Императору… Дело серьезное!
– Да не вру я! – едва не разрыдался Осипчук. – Это так меня научили говорить.
– Кто научил? – без интереса спросил я, поскольку ответ был мне хорошо известен.
Федор молчал.
– Можешь не отвечать, – заверил я его. – Я сам знаю, кто подговорил тебя дать ложные показания. Твой барин и генерал Борковский. Так?
Камердинер кивнул и посмотрел на меня глазами побитой кнутом шавки.
Я записал показания и дал ему расписаться.
– Теперь ты неподсуден, – уверил я его. – И твоя вина перед нашим Государем Императором почти заглажена. Помни об этом… – Я огляделся и громко спросил: – Где лакей, что принял у меня бекешу и шляпу?
Когда я выходил из особняка барона Аллендорфа, меня никто не провожал.
Маху дали Александр Юльевич с Геральдом Францевичем. Надо было узнать, находился ли в генеральском особняке двадцать восьмого июля в одиннадцатом часу вечера лакей Гришка Померанцев. Тогда задумка с фальшивым свидетелем Федором Осипчуком, может быть, и сработала бы. Но поскольку его превосходительство генерал Борковский с супругою изволили пребывать в это время в городском театре, где давали оперу Бизе «Кармен», Гриша Померанцев за отсутствием хозяев также отбыл из особняка и пребывал в означенное время у «несчастной бабы» Агафьи Скорняковой, которую, как мог, старался утешить. Что ж, «на всякого мудреца довольно простоты». И самый хитрый расчет может лопнуть из-за какой-то жалкой оплошности…
Теперь, после признания Федора Осипчука в том, что он не видел двадцать восьмого июля в одиннадцатом часу вечера лакея Борковских Гришу Померанцева вместе с поручиком Скарабеевым и не слышал их разговор, у меня почти не осталось сомнений, что отставной поручик во время допроса говорил мне правду. Никакого нападения на юную графиню Борковскую он не совершал, и его просто хотят оговорить и отправить на каторгу. Оставалось узнать, кто и за что.
Впрочем, ясность в этих вопросах может внести психографолог Илья Федорович Найтенштерн.
Интересно, как у него продвигаются дела? Может, он уже что-нибудь узнал?
Пожалуй, торопить не буду. Пусть поработает поосновательнее.
17. Наконец все встало на свои места
Я решил побеспокоить Найтенштерна лишь в конце следующего дня: времени для плодотворного изучения писем прошло достаточно. Когда я вошел в нумер Ильи Федоровича, он работал над текстом письма поручика Скарабеева своей бывшей московской любовнице Агнии Воропаевой. Он поднял голову, посмотрел на меня, после чего снова углубился в работу.
– Я не вовремя? Может, мне зайти позже? – поинтересовался я, на что ученый муж лишь поднял руку: тише, присядь куда-нибудь покуда и не мешай.
Я сел в кресло возле окна и углубился в думы. Что-то скажет мне Илья Федорович касательно писем?
Где-то еще с четверть часа он колдовал над письмом поручика, затем поднял голову и посмотрел на меня с интересом. Как будто узнал обо мне нечто такое, о чем я не догадывался. Потом положил письмо Скарабеева рядом со стопкой подметных писем и начал рассказывать:
– Я не буду утруждать вас лекцией о почерковедении. Обозначу лишь некоторые основные графологические принципы, позволяющие очертить контуры науки об экспертизе почерка на базе медицины, психиатрии, анатомии и иных наук. Итак, что следует знать и на что надлежит обращать внимание при исследовании почерка? Необходимо: самым тщательнейшим образом изучить все буквы, знаки, росчерки. Непременно обращать внимание на буквы, слова и строки, равно как на поля, углы, закругления, подчеркивания; выписывание и расстановку знаков препинания. Никоим образом не упускать из виду сами строки, которые могут быть прямолинейными, восходящими, нисходящими, параболическими и гиперболическими. Я понятно говорю? – уточнил Найтенштерн.
– Пока да, – ответил я, не очень уверенный в том, что и дальше мне будет более или менее понятно.
– Идем далее: что мы можем понять о человеке по его почерку? Первое: преобладающие черты характера, положительные или отрицательные. Например, кротость или высокомерие, силу воли или бесхарактерность, щедрость или скупость, правдивость или лживость, оптимизм или пессимизм, активность или пассивность. Второе: положительные или отрицательные психофизические свойства, а именно: здоров человек или болен, умен или глуп, талантлив или бездарен и так далее…
– А случается так, что в почерке одного и того же человека встречаются сочетания совершенно противоположных свойств характера? – вставил я вопрос. – Например, правдивость и лживость?
– Я бы задал вопрос иначе, – поправил меня Илья Федорович. – Встречаются ли признаки сочетания двух противоположных свойств характера? Скажу так… Не часто, но все-таки встречаются. Даже в этом случае один из признаков оказывает довлеющее влияние. Например, вы видите ровные строки с буквами, наклоненными вправо и написанными без особого старания и нажима. Это признак правдивости и честности. Однако в почерке заметно уменьшение букв в конце слов. Это признак лживости, изворотливости и склонности к аферам. Однако, к примеру, если в рассматриваемом почерке заглавная буква «А» просторная, вытянутая, с большим завернутым отверстием, как у буквы «Д», а прописная буква «Б» смахивает на цифру восемь с перечеркиванием в виде креста, то довлеющее влияние в характере человека занимает лживость. И, напротив, если заглавная буква «А» остроконечная, слегка согнутая и с небольшим отверстием снизу, а буква «с» тонкая и шарообразная, то в характере человека преобладает правдивость. Поверьте, – тут ученый снова посмотрел на меня любопытствующим и испытующим взглядом, – графология, или, если хотите, почерковедение, имеет все предпосылки к тому, чтобы сделаться наукой точной, как математика… Ведь материал, с которым она работает, можно конкретно определить и измерить…
– Да я-то ве-ерю, – неопределенно протянул я.
– А есть такие, кто не верит? – спросил Илья Федорович.
– Встречаются, – со вздохом ответил я.
– Они поверят, не беспокойтесь, – уверил меня Найтенштерн. – Ведь я представлю вам точный и убедительный материал с абсолютной доказательной базой.
После этих слов началась конкретика, которую я старался запоминать слово в слово. Хотя, как я успел заметить, недалеко от стопки писем лежало несколько листов бумаги экспертного заключения, написанного неровными отрывистыми буквами.
– А теперь что касается писем… Это письмо писал, несомненно, мужчина холерического темперамента, – указал он на письмо Скарабе-ева Агнии Воропаевой. – Видите эту заглавную букву «Е» в предложении: «Если посещение некоторых обществ гибельно для мужчины, то оно вдвойне опаснее для женщин»?
– Вижу, – ответил я, наклонившись к письму поручика и прочитав указанную фразу.
– Написана «Е» с большим загибом вправо и петлей посередине. К тому же буква как бы сползает со строчки. А что это значит? – снова посмотрел на меня с необъяснимым интересом Илья Федорович. И сам же ответил: – А это значит, что характер у написавшего это письмо решительный и пылкий. Возможно, даже тяжелый. Присутствует некая склонность к вольнодумству и стремление оставаться при всех обстоятельствах независимым, наличествует тяга к лидерству, что, в свою очередь, порождает массу недругов и недоброжелателей… Буква «б» в слове «обществ» и «гибельно», написанная с тонким обратным загибом, говорит о насмешливости и любви к подсмеиванию над людьми. Несколько шуток и саркастических замечаний в сторону товарищей или старших по