— Вот, кстати, и он, — говорю я, кивая на окно, через стекло которого виден силуэт Майка, вошедшего в номер. — Кто залечит твои раны.
Леся смотрит на него и будто задумывается о чем-то на секунду, потом вновь надевает маску беззаботности и улыбается мне:
— Твоя девушка скоро остынет, поверь. У тебя как раз есть время, чтобы обдумать план действий и решить, с чего начать штурм ее крепости. — Она улыбается, а когда в дверях появляется Майк и озадаченно оглядывает ее опухшее от слез лицо, закатывает глаза. — Только долго не думай, ведь между тобой и Джоном на ее месте я выбрала бы последнего. Слишком хорош и сексуален, чтобы это можно было игнорировать. К тому же голос… ох, он как призыв раздеться, лечь и принять самую соблазнительную позу — действует безотказно и бьет на поражение.
Майк морщится и, не сказав ни слова, уходит прочь.
— Вот же сучка, — качаю головой я, покидая балкон, — просто неисправимая.
— Кто сказал, что мне нужно исправляться? — Хрипло бросает она, щелкая зажигалкой, чтобы прикурить третью по счету сигарету. — И забудь все, что я тебе сказала.
— Уже.
Анна
Не понимаю, почему я все еще жива. Почему дышу и, вообще, что-то чувствую. Падаю на заднее сидение, притягиваю к себе сумку, кладу на нее голову и закрываю глаза. Черный «БМВ» Димы едет беззвучно, плывет, точно пароход, по тихим улочкам курортного городка. Музыку в салоне парень не включает, иначе мне не будет слышно, как рыдает на переднем сидении моя подруга. Машка заливается слезами так отчаянно, что, кажется, делает это сразу за двоих, потому что лично у меня не получается выдавить сейчас ни слезинки.
Лежу. Сосредотачиваюсь на том, как она всхлипывает. Считаю количество всхлипов — все лучше, чем возвращаться мыслями к той мерзкой сцене, которую я застала. А Машку я понимаю — столько всего накопилось в ее собственной жизни, неудивительно, что выход эмоции получили именно сейчас.
— И что теперь? — Взвывает она.
Автомобиль, наконец-то, выезжает из города — это я понимаю по тому, как возрастает скорость на открытом участке дороги. Скорей бы покинуть место, причинившее мне столько боли. До конца жизни, наверное, буду ненавидеть море, песок и пляжи.
— Что теперь будет? — Повторяет Машка свой вопрос, и до меня доходит, что он адресован мне.
— Ничего, — отвечаю хрипло.
И эти слова даются мне так тяжело, будто кто-то распластал мне горло ножом. А что мне еще сказать? Мои сомнения подтвердились, да еще и самым неприглядным способом. Я рассказала им обо всем, что произошло сразу, как вернулась в номер. Тогда у меня еще хватало сил на то, чтобы пересказать увиденное и повторить дважды.
— Всему есть свое объяснение! Я никогда не поверю! — Причитает Машка, сморкаясь в платок. — Он — дурак, да, лентяй — да. Дебил, псих, грубиян, но чтоб… Мой брат вряд ли бы так поступил…
— Угу, — отзываюсь я, кутаясь в жакет.
Дима продолжает молчать. Он не произнес ни звука с того момента, как открыл мне дверь их номера. Совсем не похоже на весельчака Калинина, но факт остается фактом. Парень бросил ради этой поездки важное дело, за которое должен был взяться немедленно, вложил в нее свои средства, а сейчас вынужден был видеть свою женщину плачущей. Вот так итог… А впереди еще двое суток пути… Каждый бы напрягся. Но этот хотя бы нервничает молча, дает выплакаться и выговориться нам обеим.
— Вы оба виноваты, — наконец, заключает Сурикова, открывая окно. — Не созрели еще для отношений. Что ты — всех мужиков на вечеринке у Димы глазами перелапала, что он — едва начав встречаться с тобой, полез под юбку к собственной солистке. А еще этот Джон! Аня, о чем ты думала вообще?!
— Я — тварь, знаю. — Отвечаю спокойно. — Таким, как я, вообще не стоит заводить отношений. Даже вредно.
— Аня, да я не об этом. — Маша отстегивает ремень и поворачивается ко мне. Лучше бы она этого не делала: глаза, нос, губы, цвет волос, мимика — все такое родное, Суриковское, безумно напоминающее Пашку. Только хрупкое, женское. Похоже, мне из-за этого теперь придется избегать собственную подругу. — Вы ведете себя как малолетки. Не думаете ни о чувствах других людей, ни о собственном будущем. Вам бы только «хэ-хэ-эй»! Повеселиться, не думая о последствиях. А тебе, на минуточку, скоро двадцать один!
Она качает головой и отворачивается.
— Маша… — Сажусь и тихо произношу я.
Натыкаюсь на насупленный из-под бровей взгляд Димы.
— Забудьте друг друга, так будет, пожалуй, лучше для всех, — ворчит подруга.
Наверное, она права. Нужно вернуться и заняться учебой. Закрыть все долги, сдать зачеты, снять квартиру и распланировать будущее. Пункт первый: решить, кем хочу стать. Второй: не встречаться больше с мужчинами. Не так. Не верить больше мужчинам. Третий: не придумала.
Звонит телефон. Кто там может быть?
Джон уже присылал сообщение перед взлетом. Паша тоже пытался дозвониться, скидывала его раз двадцать. Достаю из кармана аппарат и смотрю на дисплей: «Паша». Удивительно, как простые четыре буквы, какое-то жалкое имя, даже не произнесенное вслух, может выдернуть тебя из реальности и макнуть лицом в воспоминания, приятные и не очень.
— Нет, не дам, — громко отвечает кому-то Марья, отрывая меня от размышлений. Моргаю, глядя на уже темный экран смартфона. — Нет, сказала! Не дам. — Почти кричит подруга в трубку телефона, готовая уже, кажется, сорваться и зареветь снова. — А у тебя все через задницу, так тебе и надо. Ладно. Поставить его на громкую связь?
А это вопрос уже ко мне.
— Нет, — выдыхаю, глядя в окно.
— Нет, — повторяет Маша и замолкает.
Больше она ничего не говорит, только слушает собеседника и вздыхает. Мне все равно, что он ей там втирает, ни одно сказанное слово не способно склеить обратно мой мир. По окончании разговора, подруга включает музыку и откидывается на сидении:
— Он с ней не спал.
— Ага, — хмыкаю я.
— Говорит, что виноват, допустил лишнее, но ничего у них не было.
— И это уже не важно.
— Возможно. — Маша пристегивается. — И еще тебе лучше зайти в Интернет и посмотреть, что там пишут. Завтра с подобными заголовками выйдут все газеты.
Она диктует мне электронный адрес, опускаю глаза на экран, дрожащими пальцами вбиваю буквы в поисковую строку и замираю: на заглавной странице сайта местной газеты выложены мои фото. Первое со сцены рядом с Джоном и второе — мой силуэт в окне его номера. Подпись гласит: «Русская невеста Джона Н. Совместные прогулки, визит в караоке и страсти прямо на выступлении», внизу мелкими буквами «подробности в утреннем номере газеты».
Не могу поверить своим глазам. Захожу в самый популярный поисковик страны — новость уже перехватили все ведущие желтые издания. Представляю, что они там понапишут. Вот черт…
Игнорирую десятки непрочитанный сообщений от Паши и пишу своему британскому «жениху» эсэмэс со ссылкой на сайт. Ему вряд ли понравятся такие новости, хотя… он ведь знал, что делал, когда просил поднять меня на сцену. Ну и дела…
16
Паша
Чужие улицы, чужие голоса.
Обогну весь земной шар,
Ведь нам есть, что спасать.
Без сна и отдыха, километры в пути,
Ступни в кровь изодраны,
Но я продолжу идти.
По краю вселенной
С осколком мечты,
С одной только мыслью,
Что где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
Я вырос из своих ошибок,
Выжег поганым клеймом,
Не нужно мне жизни без солнца,
В тебе, в твоем сердце мой дом.
Лишь замерев
У последней черты
Назад отступаю,
Ведь где-то есть Ты.
Где-то есть Ты.
И если вдруг разминемся,
Найдешь меня там,
Израненным сердцем
По кровавым следам.
Там.
Где…
Где-то есть Ты.
Вырываю очередной клочок бумаги из блокнота, комкаю и бросаю себе под ноги. Недостойная чушь. В автобусе уже никто не оборачивается: ребята привыкли, что я последние десять дней что-то чиркаю, шепчу себе под нос и лежу в обнимку с телефоном, длинные гудки которого день за днем вводят меня в транс. Даже он не помогает мне забыться.
Никто больше не дергает меня, не пристает с расспросами, не пытается отвлечь. Меня, кажется, наконец, оставили в покое. Отдали на растерзание моей собственной совести — та заживо сжигает изнутри, оставляя после себя лишь пустоту. Мне наплевать на выступления, они прошли, будто во сне. Вроде старался, как мог, пытался не подвести ребят, но, думаю, все заметили, что делал это без огонька.
Я потерял рассудок.
Потерял свои сердце и душу. Аня увезла их с собой. Время отныне тянется медленно, как черепаха, а дни кажутся одинаковыми и ничего не значащими, пустыми, серыми, точно пыль, оседающая на мое усталое лицо. Не думал, что эта девушка станет для меня чем-то вроде воздуха, и без нее я начну буквально задыхаться, но так и происходит. Черт возьми, это происходит со мной!
Еду в душном автобусе, смотрю в мутное окно, по обе стороны дороги мелькают поля и деревья, но все, что я вижу — это ее лазурные, искрящиеся синевой глаза. Не знаю, как называется это чувство, когда стоит только подумать о человеке, и так становится больно, что даже задыхаешься. А в груди все сжимается в плотный, тугой ком, распутать который способны лишь слезы. И сердца своего не чувствуешь: оно замерло, его нет, оно отказывается жить, отказывается слушаться, будто заявляя, что подождет, что снова начнет биться, только когда Она будет рядом. Только для Нее. Только рядом с Ней.
Но я один.
Даже не хочу думать о том, что сделал. О том, как и почему я так с ней поступил. Что мной в тот момент руководило. Жизнь — не пленка, не отмотаешь назад. И мне придется жить с этим до конца своих дней, каждый раз чувствовать, как умирает частичка меня, стоит только подумать о своей вине, стоит только вспомнить о том дне. Как далеко бы ты не бежал, твоя вина последует за тобой. Тяжелым грузом, давящим на плечи, словно вплавленный в кожу свинцовый рюкзак.