— Парни…
Внутри меня черной дырой растет разочарование. Опускаю взгляд, моргаю, чтобы отогнать слезы.
— А как же твой чмошный Джон? А?! — Восклицает Паша. Его лицо пылает. — Твой фэйс в каждой газете. Мне легко? — Подходит ближе, нависая надо мной, заставляя съежиться от голоса, взрывающего стены тесного помещения. — Что я должен думать? Почему считаешь, что должен верить тебе? Где гарантии того, что ты не поступила со мной так же, как думаешь, я поступил с тобой?
Мне хочется сделать ему больнее.
— Паша, ты что о себе возомнил? — Выплевываю ему прямо в лицо. — Сыграл на одном выступлении, и все, талант? Звезда?!
— А Джон — звезда, е*твою мать? — Его ладонь с треском ударяет по стене над моей головой. — Вот и беги, и лети к нему! — Разворачивается и начинает метаться по замкнутому пространству туалета, словно тигр в клетке. — И замуж за него выходи!
— И выйду! — Тихонько отвечаю я.
— Ага, и проведешь всю жизнь в таких же сраных разъездах. — Хмыкает Суриков, оборачиваясь ко мне.
Смотрит на меня своими огромными глазами, излучающими свет, и будто не верит тому, что видит.
Пожимаю плечами:
— Все лучше, чем с тобой…
Пашка сводит брови, резко взмахивает руками. Мне четко видно, как внутри него происходит опасный надлом.
— Я был готов бросить группу ради тебя! А он никогда ради тебя ничего не бросит. У него таких, как ты, миллион. Нужна ты ему! — Наклоняется к моему испуганному лицу. — Я думал, ты настоящая, не такая, как все…
— Взаимно! — Гордо поднимаю подбородок. Еле выдерживаю взгляд, полный боли. — Только не забывай, что ты изменил мне. Еще и пытаешься все вывернуть и сделать меня виноватой!
Выдыхает, обжигая меня едва заметным запахом алкоголя и сигарет. Он теперь курит? И пьет?
— Как же я ошибался в тебе. — Говорит с надрывом. — Столько времени потратил, всю душу перед тобой открыл, а ты так со мной.
Задыхаюсь, пытаясь сказать хоть слово и, наконец, выдавливаю:
— А ты как со мной?!
— Когда уезжал, так любил тебя, только о тебе думал каждую минуту. — Он склоняется ниже, прижимает меня к стене одним взглядом. — А потом увидел тебя на этой сцене. С ним. Услышал. И понял, что просто… жопа. Ничего же не было, все — вранье.
— Мне было еще хуже, когда увидела тебя.
— Какая у меня должна была быть реакция?! А? Ты ушла с ним, хотя могла все предотвратить. Просто не захотела.
— Ты тоже не захотел ничего предотвращать, когда ваша солистка вешалась на тебя. — Вонзаю в него эти слова, как клинки, но ранят они сильнее лишь меня саму. — Что мне нужно было сделать, когда я вас в первый раз увидела в отеле? Подойти и попытаться отскрести ее от тебя?
— Да хотя бы поговорить по-человечески. Словами. А ты просто ушла и потом даже не пыталась меня найти. Пошла к этому Джону, тусовалась с ним. Мне за это уважать тебя надо до конца жизни?
Съеживаюсь.
— Ты сам себя-то уважаешь хоть? После того, что сделал.
— Я устал обсуждать это. — Паша обессиленно опускает руки. — Мы никогда не поймем друг друга.
— Нам просто не по пути. — Отхожу от него в сторону двери. — А ты еще и бухой приперся.
— А что мне остается? — Усмехается он.
— Вот и ступай отсюда, не отравляй атмосферу. — Хватаюсь за ручку двери.
— Я-то уйду, а ты тут всю жизнь так и проработаешь? Ложки и стаканы будешь подносить?
А вот это уже совсем неприятно.
— Не переживай, — улыбаюсь я, пытаясь взять себя в руки, — это теперь не твои проблемы, талантище ты наше!
— Все понятно, — кивает Паша, поправляя футболку.
Слежу за каждым движением. Где-то там, под ней, мои любимые татуировки, тот самый пирсинг, что стал отправной точкой отношений, принесших столько радости и боли, там, под тканью, рельеф, который еще помнят мои ладони, и который им придется забыть навсегда.
— Эта Леся твоя вытащила тебя из говна, а ты и рад стараться, аж трусы с нее сдираешь. — Смеюсь я. — Еще и меня обвиняешь. Недомужик! Сам в себе сначала разберись, чтобы не делать крайними других людей.
— Ты сама мне повод дала…
— Это был не повод, это было разочарование в тебе. И все только подтвердилось. Ты зачем, вообще, пришел сюда, а?
— Убедиться, что не зря разочаровался в тебе.
Паша идет к двери. Плечи ссутулены, голова опущена, во взгляде ничего, кроме горечи.
— Убедился? — Кричу в его удаляющуюся спину. — Иди вон, умой хоть лицо свое под холодной водой, красный весь, как рак. — Спешу следом. — Жаль только, это не поможет от всего остального отмыться!
Зачем я иду за ним? Почему не хочу отпускать? Почему хочу развернуть к себе и броситься на шею, несмотря на то, сколько жестоких слов он мне наговорил. Ноги сами идут. Вот сейчас он выйдет из кафе, даже не оглянувшись. И это зрелище невидимой волной прорвет дамбу моих слез.
Пожалуйста, остановись. Пожалуйста. Не уходи. Скажи еще несколько раз, что ничего не было. Просто скажи. Что любишь, что всегда любил. Попроси прощения. Пожалуйста. Ну же! Ну!
Ни одно из этих слов не срывается с моего языка. Вижу, с какой яростью он дергает дверь на себя, и все безуспешно. Подхожу, огибаю его слева, протягиваю руку, толкаю дверное полотно и говорю надломлено и сухо:
— От себя.
Проходит, наверное, меньше секунды прежде, чем его спина скрывается за дверью и молниеносно исчезает в потоке машин и людей.
17
Паша
Любовь сильнее гордости: можно любить человека даже тогда, когда он тебя презирает.
И Аня, конечно же, теперь презирает меня. Всю дорогу до дома я оправдывал себя тем, что глупо было бы возвращаться обратно в «Кофейного кота» и прилюдно признавать, что был не прав. Глупо ли? На самом деле, мной руководили трусость, лицемерие и эгоизм. Язык — страшное оружие, в пылу спора можно наговорить такого, во что сам абсолютно не веришь. Такого, что тебе раньше и в голову-то не приходило. И эта ужасная ошибка сжигает мосты, она отдаляет вас еще сильнее, делает почти невозможным возвращение к отправной точке. Все, конец.
Надо же, какой я идиот…
Поднимаюсь по ступенькам, поворачиваю ключ в замке, толкаю дверь в квартиру и вхожу. Ноги упираются в мою собственную сумку с вещами, которую завезли парни, пока я был в кафе, пинаю ее, чтобы не мешалась и снимаю кеды. Из своей комнаты выглядывает Машка, грустно, а может радостно, вздыхает и бежит ко мне. Обнимаемся. Крепко обхватываю ее и приподнимаю. Отрываю от земли.
— Наконец-то, — всхлипывает она.
Внимательно осматриваю ее лицо, но слез не замечаю.
— Хоть кто-то рад меня видеть, — усмехаюсь, бросая ключи на полку.
— Ты что, — хмурится сестра, — конечно рада. Все будут рады, тебя так долго не было!
— Ну, да…
Бросаю взгляд на зеркало. Интересно. У меня даже щеки впали за прошедшую неделю. Правильно, почти ничего не жрал.
— Прими душ, разогрею тебе ужин. — Маша встает на цыпочки и задевает кончиком пальца пирсинг в моем носу. Морщусь, подавляя желание чихнуть. Так уже привык к этому тоненькому малозаметному колечку, будто и нет его совсем. Может, уже пора от него избавиться? — Так и не снял эту штуку?
Сестра улыбается.
— Не-а.
— И не надо. Мы привыкли уже все.
Послушно иду в ванную, раздеваюсь, встаю под душ и позволяю прохладным струям свободно падать мне на лицо. Знаю, мама взбесится, что все вокруг будет забрызгано каплями воды, но у меня нет сил сейчас даже упасть на колени. Закрываю глаза и просто дышу. Не знаю, сколько проходит времени, пока Марья не начинает обеспокоенно стучать в дверь.
Протягиваю:
— Иду…
Вытираюсь, натягиваю свежую футболку, шорты и тащу свою задницу на кухню. Сажусь за стол напротив сестры и с глупым видом пялюсь на бледно-розовый борщ в глубокой тарелке. Так долго меня дома не было, а здесь будто ничего и не изменилось.
— Все нормально? — Она подвигает ко мне хлеб и сметану.
— Угу. — Кручу в руке ложку. — Скажи лучше, как у тебя? В универе, например. Больше не донимают?
Я не боюсь вопросов про Аню. Я просто хороший брат. Хочется так думать.
Маша кладет локти на стол, упирает ладонями подбородок и разглядывает меня.
— Меня даже стали замечать. Здороваются.
— А Игорь?
— Ведет себя нормально. Его, вообще, будто подменили. Сначала я думала, что стоит мне прийти на пары без Димы, все изменится, но нет. Даже если он на самом деле не осознал, что поступил со мной мерзко, то сейчас старается всем своим видом показать, что сожалеет. С Викой труднее. Щелчок по носу королеве группы вряд ли прошел незамеченным. Она злится, в мою сторону даже не смотрит, но меня это волнует мало. Я стала сильнее, почувствовала уверенность в себе, и теперь даже без своего парня способна постоять за себя.
— Не боишься ее?
Маша хлопает ресницами и улыбается.
— Кажется, никого теперь не боюсь.
— Выглядишь счастливой, — замечаю я, вяло зачерпывая ложкой суп. Аппетита нет совершенно.
— Так и есть.
— Здорово. Как у вас дела с кафе?
— Завтра завозят новое оборудование. Стены мы покрасили сами, на всем теперь экономим. Отпечатали меню и рекламу, на днях повесят вывеску, и откроемся.
— Быстро вы. — Мой организм отказывается принимать борщ и, вообще, любую пищу, но я старательно толкаю его внутрь.
— Тянуть нельзя. Кафе и так убыточное, чем дольше мы тянем с его открытием, тем больше завязаем в долгах.
— На самом деле, я рад за тебя. Очень. — Глотаю, с трудом проталкивая картошку со свеклой по пищеводу. — Твое это «мы» звучит непривычно, но очень круто.
Сестра краснеет:
— Спасибо.
— Возьмешь меня кем-нибудь? Официантом, дворником, посудомойкой? — Усмехаюсь, заметив, что улыбка сползает с ее лица. — Большим начальником не прошусь. Или ты уже наняла персонал?
— Паш, — произносит она, наклоняясь вперед, — я хотела Аню пригласить… администратором… Как вы… вы с ней…
— Понял, — опускаю глаза.
— Да я просто… — Машка заламывает пальцы.