— Ну… Было пару раз… без него… но мы… он… э…
— Понимаю, о чем ты хочешь сказать, — играя бровями, говорит Маша. — Он в тебя не кончал? Так это называется?
— Фу, Маша, о, боже! — Я вскакиваю и заливаюсь краской. Уши горят. — Почему мы должны это обсуждать? Он же твой брат! Фу-фу-фу. Перестань, все, забыли.
— Значит, я права?
— Ну… да… — Неохотно, но соглашаюсь. — Да!
Стыдно-то как.
— Поздравляю! — С каким-то особым облегчением говорит подруга.
— С чем?
Она встает со стола и разводит руки в стороны.
— Видела рекламу, где говорят «Прерванный половой акт — ненадежный метод контрацепции»?
— Да.
— Так вот. — Машка резко меняет тон, будто намеренно сгущая тучи над моей головой. — Это вообще не метод контрацепции, ясно?! Чтобы ты знала, сперматозоиды выделяются вместе со смазкой с самого начала полового…
— Все! Все, Маша, бога ради, перестань! Мне нужно сейчас что-то вроде: «не переживай, Солнцева, ты не можешь быть беременной, это все ерунда»! А ты… а ты…
Закрываю лицо руками и падаю на стул.
— Прости, Солнце, — подруга садится передо мной на колени, — давай прежде, чем отчаиваться, сделаем тест, хорошо?
— Хо-ро-шо-о-о, — мычу я, вытирая слезы.
— Сейчас позвоню Диме и попрошу купить.
— Нет! — Отстраняюсь и складываю ладони в молитвенном жесте.
Маша гладит меня по коленке.
— Да ладно тебе, он все равно уже едет обратно. Мы дольше будем ходить. Тебе же хочется узнать побыстрее?
— Ни за что.
— Не бойся. Он никому не скажет.
— Не-а.
— Ладно. — Она встает и решительно направляется к двери. — Сиди здесь, я схожу.
— Не оставляй меня одну!
— Тогда пошли вместе. Или я звоню Калинину.
— Мне стыдно…
— Ерунда. — Машка набирает номер и прикладывает телефон к уху. — Дим. Да. Ага. Ты ведь уже едешь? Замечательно. Можешь заехать в аптеку? Да-а… Нужно купить тест на беременность. Нет. Нет, Дима. Успокойся. Нет, не мне. Перестань петь. Просто купи и привези. И не вздумай никому говорить.
— Пусть сразу пять штук берет! — Всхлипываю я.
— Возьми сразу пять штук.
Мы сидим в полной тишине и перебираем орехи. Время тянется очень медленно. К тому моменту, когда Дима показывается в дверях, мой позвоночник уже скован льдом практически полностью. Наверное, и способности передвигаться я уже лишена. Но едва вижу его сияющее лицо на пороге, вскакиваю, выдергиваю из рук заветные коробочки и рычу:
— Только попробуй хоть что-нибудь сказать!
И бегу в туалет. Сзади слышится стук Машкиных каблучков. Закрываю за собой дверь кабинки и пробую не описаться, пока читаю руководство к использованию.
— Ань, что ты копошишься? — Слышится сдавленный голос из-за двери. — Достала палочку, пописала на ее кончик, положила на коробочку и жди. Можешь сразу на все пописать, но боюсь, что это будет не совсем удобно.
— И давно ты такая умная стала, Машка, а?
— Всегда была.
Под звук ее тяжелого дыхания пытаюсь пописать на чертову палочку. Руки дрожат. Ноги затекли. Со лба течет пот. Боже, когда это уже закончится?
— Ты все? — Спрашивает подруга.
— Да. Гипнотизирую глазами тест.
— Пусти меня.
Открываю дверь. Смотрим вместе. Через минуту на всех тестах появляется… по две полоски. Нет, не так. Две предательски жирные бессовестные полоски! И я начинаю медленно сползать по стене.
— Почитай там, на коробке, — стону тихонечко, — может, это нормально? Одна полоска — отрицательно. Две — все вдвойне хорошо.
И от слова «вдвойне» меня вдруг словно поражает молнией.
— Вы с Пашкой — двойняшки…
— Нет, Солнце, не переживай. — Машка притягивает меня к себе. — Гиперовуляция, благодаря которой на свет появляются разнояйцевые близнецы, проявляется только у женщин. Забеременеть двойней от мужчины-двойняшки шансов столько же, сколько от обычного мужчины. А вот твоя дочь… она получит этот ген от Пашки, и кто знает, может, у нее уже родятся… Ой-ой, не реви, ты чего? У тебя будет один ребенок, Ань, зато самый прекрасный на свете.
Но из меня уже потоком хлещут слезы. Тело сотрясается в рыданиях, а подругу, пытающуюся удержать меня за плечи, уже мотает из стороны в сторону. Ля-ля-ля, — говорю про себя. Не слушай ее, не слушай. Это все тебе померещилось. И никакой там не ребенок. Может, я пойду на УЗИ, а врач улыбнется и скажет: «Ну, что вы, девушка. Не переживайте, внутри вас просто растет тыква»! Всего-то и делов.
Потому что такой бред не может быть правдой. Я еще слишком молода, не готова к такому. Не хочу, чтобы все получилось как у моей мамы, не хочу всю жизнь винить своего ребенка в том, что он отнял у меня молодость и подчинил себе всю мою жизнь. И, вообще, как можно так спокойно похоронить мечту влезать в одежду 42 размера, сделать карьеру и выйти замуж в шикарном белом платье с осиной талией?
Все, мне конец.
Закончив рыдать, с трудом умываюсь холодной водой и под руку с Машей возвращаюсь в кабинет. Калинин сидит на стуле, вытянув ноги, и курит в приоткрытое окно. Увидев нас, моментально подскакивает и тушит сигарету в пепельнице. Подруга закрывает дверь, бросает коробки с тестами на стол, подходит к нему и открывает настежь окно, чтобы выгнать весь дым. Смотрит укоризненно.
Димка виновато пожимает плечами и косится на меня.
— Дай мне тоже сигаретку, — хрипло прошу я, усаживаясь на стул.
Он сначала тянется к внутреннему карману, потом опускает руку и смотрит на разбросанные по столу коробки. Бросает на Машу вопросительный взгляд. Та уже крутит у виска:
— С ума сошла?
Я тяжело вздыхаю и обреченно тяну руку к заботливо начищенным Димой орехам, сложенным горочкой на блюдечке. Надо же, аппетит должен был напрочь пропасть, а он наоборот…
— Уже есть подозреваемые? — Еле сдерживая улыбку, совершенно серьезным тоном спрашивает меня Калинин.
Вот. Поэтому нельзя ставить мужчин в известность. Особенно таких, как этот чертов клоун.
— Дима! — Восклицает Маша, хлопая его по плечу. — Блин, и зачем ты коньяк достал?
— Да я переживал чего-то за вас, глотнул немного. Вместо корвалола. Успокоиться.
— Давай мне тоже, — обессиленно протягиваю руку.
Мне тоже нужно успокоиться.
— Аня! Как ты можешь? — С таким звуком обычно включается циркулярка. Или бензопила. — Тебе нельзя пить! И курить теперь нельзя. И нервничать. И много чего еще.
— Маш, — устало вздыхаю, подпирая припухшее от слез лицо ладонью. — Я еще ничего не решила. Не знаю, стоит ли…
— Аня… — Она бросается ко мне и загораживает собой весь вид на орехи. — Аня, это мой племянник. Что значит, не решила? Ты не можешь так поступить. Он же жи-вой!
— Ну, это вряд ли. — Выдыхаю я. — Вполне вероятно, там ничего и нет.
Закрываю глаза руками.
— Ты сейчас просто не в себе. — Сурикова делает какие-то знаки своему парню. Слышатся его шаги. — На вот, попей водички. Успокойся. Все будет хорошо. Вы поговорите с Пашей, он обрадуется, вот увидишь.
— Нет! — Восклицаю, расплескав почти полстакана. — Не говорите ему ничего!
— Почему? — Мягко спрашивает меня подруга. Дима садится на стул рядом с нами. — Паша должен знать.
— Не-е-ет, — дрожу я, — не хочу вот так. Не хочу, чтобы из-за ребенка. Это неправильно. Люди не должны быть вместе из необходимости, понимаешь?
— Аня, он же тебя любит!
— Никто из вас ему не скажет, понятно?
Маша замолкает, явно не согласная с таким моим решением. Вижу по ее глазам, что не сможет молчать. Что будет приставать ко мне, как банный лист, пока не решу оставить ребенка, и не расскажу обо всем ее брату.
— Дайте мне время.
Они оба кивают, поглаживая меня по плечам. Времени теперь будет предостаточно. Целых девять месяцев. Или уже восемь? Или?
Наверное, мне лучше сходить к врачу…
21
Паша
Пот застилает глаза, в носу щекочет от пыли, но почесаться нет ни единой возможности — руки по локоть в мазуте. Вытираю лицо о собственное плечо и продолжаю работу. Осталось поменять последний ступичный подшипник, и двухдневная работа будет окончена. В автосервисе с нормальным подъемником и хорошей смотровой ямой управился бы часа за четыре, но пришлось проситься в гараж к другу, как итог — затрахался бегать с обычным домкратом и совершенно потерял счет времени.
Чертова ветрянка тоже не дает покоя, гадкие болячки совсем не торопятся заживать. Язвы на спине зудят, будто их кто-то солью посыпает. Ну, да, точно — соленый пот льет с меня градом, разъедает и разъедает их все сильнее. Еще и влажно в сыром гараже и так же душно, как за воротами. А там, за ними, настоящая июньская жара.
Снимаю стойку, откручиваю шаровую опору, беру кувалду. Выбиваю старый подшипник с помощью приспособы, которую придумывал, наверное, целый час. Соорудил что-то вроде набалдашника, такой, чтобы шлепнуть со всей силы, и тот выпал. В сервисе все это делается прессом секунды за три, мне же приходится раз за разом со всей силы ударять, держа кувалду сразу обеими руками, но прикипевший подшипник никак не выходит.
Во все стороны летят искры, но я продолжаю бить с размаху. Кажется, дело медленно, но сдвигается с мертвой точки. Есть вероятность, что я потеряю слух, потому что уши закладывает мощно, но это все на самом деле мелочи по сравнению с облегчением, которое приходит, когда подшипник, наконец, вылетает. Ура…
Забиваю в ступицу новый, ставлю на место стойку, сверху прикручиваю опорник, снизу шаровую опору. Затягиваю ступицу гайкой «на тридцать два», беру трубу и подтягиваю сильнее. И еще сильнее, чтобы эта гребаная ступица не открутилась больше никогда.
Ставлю колесо, закручиваю болты, опускаю домкрат. Вроде все. Фух. Тяжело опускаюсь на бетонный пол, подтаскиваю обрубок дерева и подкладываю под задницу. Вытираю перепачканные мазутом руки о старую тряпку. Можно, конечно, спуститься в яму, еще раз протянуть все болты, но я и так сделал эту работу дешевле, чем сделали бы в сервисе. Почти раза в два. Пусть катится со своей ржавой помойкой на все четыре стороны.