В комнате уже стемнело.
Петя спал рядом с Катей. Ни Степы, ни Марьи Степановны не было. Очевидно, они ушли по делам. Кате вспомнилось, как она бывало просыпалась вот так же в Тополянске и ждала… отца с матерью. И ей опять захотелось плакать.
Она встала и подошла к окну. Крыши, крыши, бесконечные белые крыши, кресты с золотыми цепями, трубы, какие-то башни. Какой огромный город!
Вечером Степа вернулся и сказал, что он подал в адресный стол заявление. Ему некогда было дожидаться, велели приходить завтра утром.
Мечты об адресном столе не обманули Катю. Тетушка нашлась, и Степа сам вызвался свезти к ней племянницу и племянника.
КОГДА Варвара Петровна узнала, что перед ней стоит ее племянница, она в первый момент не проявила никакой радости. Она продолжала со страхом поглядывать на военного, но вдруг, должно быть, уловив в его взгляде недовольство такою ее холодностью, она кинулась к Кате и Пете и стала целовать их и тискать, громко при этом восклицая:
— Милые вы мои… птенчики золотые… ангелочки… радости мои…
Рвач воспользовался суетою и, покосясь на Степу, быстро вышел.
Уходя, он пробормотал:
— Не буду мешать трогательной встрече близких родственников.
Степа тоже поднялся, очевидно, удовлетворенный проявленной радостью.
— Ну, я свое дело сделал. Могу уходить.
— Спасибо вам, товарищ… большое вам спасибо…
— Ну, чего там… Хорошо что вас-то нашли. По адресному столу. Порядок у них замечательный.
— Это только при советской власти такой стал порядок… При царизме этого не было…
Степа поцеловал Петю, кивнул Кате и Варваре Петровне и вышел. Хлопнула дверь, автомобиль взвыл, загудел и скоро замолк вдали…
— Это кто же вас привел?
— Один военный, Марьи Степановны брат…
— Какой Марьи Степановны?
— Сестры милосердия… Мы сюда на санитарном поезде приехали…
— А где же родители-то остались…
— Они…
Катя осеклась. Но тут же она проглотила слезы и сказала твердо.
— Они… неизвестно где.
— Как неизвестно?
Катя начала рассказывать.
Варвара Петровна слушала и, чем дальше, тем больше хмурилась.
— Что ж, и денег у вас с собою нету?.. И продуктов?
— Нету!
— А на что же вы жить собираетесь?
Катя покраснела.
— Может быть, в работе какой-нибудь я вам смогу оказать помощь.
— Да ведь теперь голод… А его чем я кормить буду. Вот горе, вот горе… Всегда Коля с Верой ко мне плохо относились… Всегда норовили мне неприятность сделать. Народили детей, а я теперь их корми… Вот горе…
— Можно?
В комнату вошел Рвач.
Он подмигнул Варваре Петровне.
— Отлегло. Уехал. Я там за углом стоял… Фрукт. Так вас, стало быть, с семейной радостью… Уа, уа… Ррр… Фррр…
Он стал строить рожи и кривляться перед Петей, но тот спрятался за спину Кати и не был расположен к шуткам.
— Да, уж радость… Кормить да одевать…
— Тсс…
Рвач кивнул на окно.
— Он им, видимо, покровительство оказывает… Еще опять приедет.
Но Варвара Петровна окончательно разворчалась.
— А коли он им покровительство оказывает, так пусть он их и кормит, а я не при чем… Чем я их прокормлю?..
— Это действительно…
Рвач при этом скроил дурацки-сочувственное лицо и ткнул пальцем в подушку.
— Сами, можно сказать, голодаете, мамаша.
Варвара Петровна рассердилась.
— А ты зачем пришел?.. Тебя кто звал?..
— Я, конечно, уйти могу…
Но сказав так, он взмахнул рукой, и брильянт на одну секунду блеснул перед глазами Варвары Петровны.
Та сразу успокоилась.
— Да сиди уж… если пришел…
Она опять обернулась к Кате.
— Ну, а делать ты что умеешь?
— Шить умею… стряпать немножко…
Наступило молчание.
В окно стукнул комок снега. Метель расходилась не на шутку.
— А по-моему, мамаша, вы напрасно так волнуетесь. Девица эта, насколько я вижу по ее лицу, вполне смышленный элемент… Она и в нашем деле помощь оказать может.
Какую помощь?..
— А вот какую…
Он хотел сказать что-то, но промолчал… Потом подошел к Варваре Петровне и стал шептать ей на ухо. Кончив шептать, он самодовольно отошел и ущипнул Катю за щеку.
Но Варвара Петровна с сомнением покачала головой.
— Боюсь я все-таки этого дела…
— Да чего тут бояться… Бояться нечего… Стало быть, в общем, мамаша, вы согласны компанию начать?
— Согласна-то согласна…
— Ну, то и хорошо. Я к вам на-днях зайду почтение свое засвидетельствовать.
Он нахлобучил длинноухую шапку и ушел, посвистывая.
— С двумя детьми жить в комнате… Вот горе-то, — опять заворчала Варвара Петровна, — и где я вас уложу, где я вас усажу!
— Вы, тетя, не беспокойтесь.
— Поневоле забеспокоишься…
— Вы только скажите, а я все сделаю, приготовлю…
— Вы сегодня-то ели?
— Ели!
— А я еще хочу, — пробурчал Петя.
— Ну вот. Я так и знала… Да ведь голод в Москве… Поймите вы это…
— Это он так говорит, — смутилась Катя, он сыт.
— Нет, я не сыт…
— Да ведь ты сейчас чай пил с хлебом у Марьи Степановны.
— Еще хочу.
Варвара Петровна со вздохом подошла к столу, порылась в каком-то мешке и вынула кусок черного хлеба.
— Ну, ешь…
Петя сел на стул и, болтая ногами, принялся уписывать хлеб.
Катя чувствовала себя крайне неловко, ибо решительно не знала, что делать.
— Ну что ж, — сказала Варвара Петровна, очевидно, примирившись с своею печальною участью тетушки, — помоги-ка мне вот это пшено по мешочкам рассыпать… Только если ты кому скажешь, что у меня пшена много, я тебя прямо на улицу выгоню… Я не посмотрю, что ты моя племянница…
Она с трудом отодвинула один из ящиков комода, и Катя с удивлением увидала, что ящик до краев наполнен золотистым пшеном.
Так началась для Кати новая московская жизнь.
На другой день Варвара Петровна пошла на рынок, а Кате приказала затопить печку и сварить картофельный суп и пшенную кашу.
Петя все время приставал к Кате, чтоб она сводила его посмотреть трамвай, он хныкал, капризничал, и, видно, был очень недоволен своею новою квартирой.
— Из окна ничего не видно, дома не как нужно.
— А как нужно?
— Нужно, чтоб высокие были до неба… А тут как у нас…
Вид из окна в самом деле скорее напоминал провинцию, чем Москву. Зелененькие и серые деревянные домики в три и в четыре окна с резьбою над окнами. Пете куда больше понравился огромный шестиэтажный дом, где жила Марья Степановна.
— Хочу к дяде Степе…
— Ну, Петя, не плачь… ты мне печку топить мешаешь.
— К дяде Степе…
Кто-то тихонько постучал в дверь.
— Кто там? — спросила Катя.
Вошла девочка лет пятнадцати, очень худая, одетая в дырявые валенки и вся закутанная в громадный шерстяной платок.
— О чем это твой ребеночек плачет?
У нее было такое доброе, худенькое личико, что Катя невольно почувствовала к ней расположение.
— Вот плачет, что здесь на Москву не похоже. А ты кто?
— Я ваша соседка Зина. У вас печка топится. Погреться можно?
— А у вас разве не топится?
— Мы через день топим. У нас дров нету… Сейчас стульями топим.
— А ты одна живешь?
— С папой. Мой папа служащий, счетовод. Днем он служит, а вечером на гитаре играет.
— Как играет?
— На фабриках… по разным клубам… У них музыкальная труппа… Папа за это получает продукты, только немного. Иногда даже колотый сахар дают… Можно к тебе приходить?
— Можно… то-есть я думаю, что можно.
— Варвара Петровна позволит… Она мне вчера вечером уж говорила, что если она с тобой куда-нибудь уедет, чтобы я за Петей посмотрела.
— Куда ж она со мной уедет?
— Не знаю… у нее ведь разные дела.
Зина оглянулась и шепнула:
— Она ведь спекулянтка.
— А это что?
— Вот дурочка — не знаешь. Ну, продуктами торгует запрещенными.
— Вот что…
— Если узнают, в тюрьму посадят, а потом, к стенке…
— А что это: к стенке?
— Ну, высшая мера наказания — расстрел…
— А как же она не боится?
— Она отчаянная. Много денег зарабатывает… Вон видишь, печку каждый день топит…
— А у тебя мама есть? — спросила Катя.
— Нет, моя мама умерла… А у тебя есть?
— Вот не знаю… Боюсь очень, не умерла ли моя мама…
Зина сочувственно выслушала весь рассказ. Даже слезы навернулись у нее на глаза.
— Значит, ты тоже, как я, несчастная… Это хорошо.
— Чего ж хорошего.
— Я тебя любить буду… А счастливых людей я боюсь. Счастливые люди всегда злые… Ох, до чего есть хочется.
— А как же ты обедать будешь без печки?
— Я ваша соседка Зина. Погреться можно?
— Я вот в двенадцать часов хлеб ем черный с картошкой холодной. Нарежу картошку ломтиками, на хлеб положу, иссолю и ем. Очень вкусно. А в пять часов папа приходит. Мы тогда чаю напьемся опять с хлебом… Папе на службе дают обед… Папа сейчас, должно быть, скоро обедать будет… Им суп дают из воблы. А кипяток нам Варвара Петровна теперь будет давать… Чтоб я за Петей посмотрела, когда вы с ней уедете.
— Да куда же мы уедем?
— Уж не знаю.
Петя заплакал.
— Не хочу, чтоб ты уехала…
— Да я ведь и не еду никуда…
— Не хочу-у-у…
Он, видимо, был голоден и скучал по привычной домашней обстановке.
— Мама! Мама! Где мама?
Для Кати эти возгласы были очень мучительны. Что она могла сказать ему в ответ? Бывало в Тополянске, когда он спрашивал ее, где мама, она отвечала уверенно: «мама сейчас придет». Но теперь она не могла это сказать.
Зина взяла Петю на руки.
— Неужто со мной не будешь дружить?
Петя всхлипнул, но доверчиво прижался к ней.
— Я тебе буду разные вещи рассказывать. Рассказать тебе сказку про гуся?
— Расскажи!
— Она и вся!
Петя ухмыльнулся.
— Еще расскажи.
— Рассказать тебе сказку про утку?
— Да, расскажи.