— Ну вот, сижу я это раз в Москве зимой… Погода дрянь… Я позвонил лакею… На четверг билет в Ниццу… Ну, паспорт я, конечно, сразу доставал…
— Почему?
— Губернатор мне двоюродным братом приходился…
Огурцов даже захохотал от восторга.
— Губернатор — брат двоюродный… Ах, гвоздь тебе в затылок.
— А нужно сказать, что было у меня тогда в распоряжении всего тысяч пять — шесть.
— Осиповна, это ведь по мирному времени шесть тысяч… А?
— Чепуха! Тогда это за деньги не считали.
— Из этой, братец, штуки Суворов табак нюхал.
— Вот этот дом-то весь триста рублев стоил… Постой-ка. Шесть тысяч… Двадцать домов таких! А?
— Мой дом в Москве двести тысяч стоил…
— Двести тысяч!.. Ффу!.. Дуй тебя горой. Ну дальше…
— Ну, в четверг сажусь в спальный вагон… и через три дня — море, пальмы, солнце, отели.
— Кого?
— Отели… Ну, гостиницы… Выкупался в море, на другой день на автомобиле в Монте-Карло… Дорога белая, гладкая, пахнет морем. Приезжаю, иду в казино… Там волнение… Польский граф все состояние проиграл и застрелился… При мне труп вынесли… Я в дверь, а его выносят.
— А ведь это примета хорошая, — сказала Осиповна и, икнув во все горло, прибавила, — пардоняюсь.
— Ну, вот. Я поставил для начала сто франков… Пустили рулетку… дрр… тюк. Шарик сел прямо на мой номер. И мне лопаточкой вот такую кучу денег… И пошло… Сорок тысяч выиграл в два часа…
— Сорок тысяч!
Огурцов схватился за голову…
— Целый город. Ей-богу, город. Ну и куда ж ты дел эти сорок тысяч?
— А, братец, длинная история… Это я тебе лучше с глазу на глаз…
— Осиповна, — с восторгом закричал Огурцов, — а ну-ка, выйди.
Но в этот самый миг кто-то постучал у ворот.
— Это еще кого носит на ночь глядя?..
— Ох, не люблю это, когда стучат, — сказала Осиповна.
— Ничего… отпирай.
Осиповна накинула платок и вышла из комнаты.
— Ну-ка ты пока мне расскажи.
Но князь был, видимо, тоже обеспокоен стуком.
— Погоди, — сказал он, отходя в темный угол.
Но Осиповна вошла в это время и произнесла успокоительно.
— Варвара Петровна с племянницей…
Катя сильно промерзла в дороге и, войдя в жарко натопленную комнату, она сразу как-то вся разомлела.
Осиповна налила ей чаю и дала булку. Таких булок давно уж Катя не ела.
Огурцов и Варвара Петровна долго о чем-то шептались.
— Ваше сиятельство, — сказал Огурцов, — ты носом не клюй. Ты выпей лучше. Нужна будет твоя оценка.
Князь сказал, глотая зевок.
— Да мне в общем спать не хочется.
Но у Кати веки словно налились свинцом, голова совсем не держалась на шее. Она едва отвечала на расспросы Осиповны.
— Девчонка-то ваша, — наконец сказала та, — больно спать хочет.
— А хочет, пускай ложится… Места много…
Катя улыбнулась и легла на скамейку.
В это время подумала она о Пете, как это он теперь один в Москве с чужими людьми, и ей сразу расхотелось спать. Небось без нее он плохо засыпает… Ее зовет… Мамы нет, Кати нет. Бедный Петя…
Почувствовав слезы на глазах, Катя быстро сомкнула веки, чтоб никто не заметил.
Закрыв глаза, она тотчас стала засыпать.
Чьи-то пальцы коснулись вдруг ее шеи. Катя вскочила.
Варвара Петровна стояла рядом с скамейкой и сердито сказала:
— А я думала, ты спишь.
— Что-то расхотелось…
Огурцов покачал головой.
— Надо спать…
Князь произнес зевая:
— Я ведь сейчас скоро уходить должен.
— А ночевать?
— Сказал тебе, что не могу.
— Гм!..
Огурцов шепнул что-то на ухо Варваре Петровне.
Она тихо спросила.
— А он безвредный?
Огородник сделал рукой успокоительный жест…
Затем он порылся в каком-то ящике, как-то странно боком и не поворачиваясь подошел к столу и стал наливать чай.
— Ну, не спится, чаю еще выпей.
Выпить горячего чаю Катя не отказалась. К тому же, как ни грустила она о Пете, но булки очень соблазняли ее. Ей только было неловко взять булку после того, как она кончила пить чай. Поэтому она тотчас села за стол, взяла булку и стала пить чай.
А Огурцов в это время говорил Варваре Петровне, указывая на князя.
— Вот человек… В мирное время тысячами швырялся… А расскажи, как ты об заклад бился с графом насчет лыжи…
— Ну что тут рассказывать…
— Понимаешь, — сказал Огурцов, обращаясь к Варваре Петровне, — граф один богатейший объявил, что нет такой вещи, которую нельзя съесть… Крысу, лягушку… всякий, говорит, предмет стрескаю… А князь обиделся… Ставлю, говорит… Сколько поставил?
— Десять тысяч.
Десять тысяч, говорит, ставлю, что не всякий предмет можно съесть… Нет, говорит, всякий… Слово за слово… Об заклад побились. Князь и говорит… Съешь, говорит, лыжу.
— Как лыжу?
— Вот так, лыжу. А граф, говорит: очень свободно… И съел, забодай ее лягушка!.. Целый год ел. Крошил он ее, лыжу-то, и в суп и во всякую кашу и в питье всякое… Съел. Князь видит, что правильное его стороны поступлено, деньги на колесо. Отсчитал десять тысяч… Словно мы, вот, гривенник… Во жизнь!.. А? Во жизнь.
Выпив второй стакан, Катя уже никак не могла, да и не хотела бороться со сном… Она едва дошла до скамейки.
— Спит, — сказала Осиповна, прислушавшись.
— Знаменитое средство, — заметил Огурцов, — ко мне раз милиционеры пришли с обыском… Я говорю: товарищи, вы, говорю, прямо с поля, так сначала чайку, а Осиповне мигнул. Те сели… А Осиповна будто за сахаром, а сама подсыпала им порошочку… Так пять часов спали, ровно убитые… Мы-то все покеда в землю успели закопать.
— Ну а когда проснулись, не догадались?
— А пускай догадываются… Как же это они донесут-то. С обыском, мол, пришли, а сами чай гонять. Ну, меня они, конечно, крыли… Ну, дал им по мере картошки… В общем благополучно…
Варвара Петровна тихонько подошла к Кате и стала расстегивать ей ворот.
Огурцов потер себе руки.
— Эх, кабы денег не было. Что бы за жизнь была.
— Нда… Ерунда…
И князь снова полез за портсигаром.
Но Огурцов теперь был увлечен чем-то, видимо, более интересным.
Он внимательно следил за тем, что делает Варвара Петровна.
УТРОМ Катя проснулась с очень тяжелой головой.
На столе опять кипел самовар, Огурцовы пили чай, а Варвара Петровна с довольной улыбкой шила какой-то широкий пояс из холста.
— Проснулась? — спросила она у Кати приветливо, — вот я тебе пояс сшила, с ним теплее будет.
Все почему-то засмеялись.
Варвара Петровна надела Кате пояс под кофточку и зашила его на ней.
— А теперь пей чай, да пора итти, а то к двенадцатичасовому опоздаем…
— Теперь расписание спуталось.
— Ну все-таки…
Пояс, который Варвара Петровна надела на Катю, был довольно жесткий, и Катя сразу догадалась, что в нем деньги. Это подтверждало и крайне довольное лицо Варвары Петровны: Катя почувствовала себя чем-то в роде воровки, и при виде милиционера на станции ей стало не по себе. Но она ничего не сказала тетушке, тем более, что никто не обратил на них никакого внимания, и они благополучно втиснулись в грязный вагон с выбитыми стеклами. Сесть пришлось прямо на пол между валенками и сапогами пассажиров. Поезд еле сдвинулся с места. В вагоне трудно было дышать от вони. Какой-то старик курил злейшую махорку, поминутно сплевывая, все рассуждали о голоде и о холоде и ругались последними словами.
— Прежде бывало соль-то копейка фунт…
— Прежде… А помещики? Это ничего?
— Пуговицы и то нигде не купишь! Эх, жизнь…
На верхней полке в это время кто-то заворочался.
— Эй, сволочь, осторожнее… Вши с тебя сыпятся…
Катя вздрогнула от отвращения. Несколько вшей в самом деле упали на нее.
— Девонька, ты их к ногтю, — сказала какая-то женщина и, видя, что Катя не решается, сама стала ловить на ней вшей, с необыкновенной ловкостью давя их под ногтем.
— Вот от чего тиф-то по России гуляет, — пробормотал какой-то гражданин в очках.
— Тиф не от вшей.
— А от чего же?..
— Вообще сам по себе. Болезнь.
— Да болезни-то от чего… От бактерий. А носителями тифозных бактерий и является вошь.
— А почему же раньше и вши были и клопы, а тифу этого самого и не слыхали?
— Тиф всегда был, но теперь он принял массовые размеры…
— Голубчик, это мы все очень хорошо понимаем. Только невозможно это, чтоб от такого насекомого существа человек, скажем, помирал.
— Да знаете ли вы, что бактерия так мала, что ее простым глазом не увидишь. Только под микроскопом.
— Ну, а это один обман. Это пустяки… Коль чего не видно, так нечего и смотреть…
— С вами говорить… Вот девочка теперь заболеть может тифом, все из-за вашей грязи.
— А вы не каркайте…
— Я не каркаю, а говорю. А если б не ваша грязь…
— Да это не с меня вши, а сверху.
— Я не про вас, а про народ вообще.
— С чистоты не воскреснешь, с погани не треснешь.
— Вот именно, треснешь.
— Мы покеда живы.
— А ну вас…
На каждой станции поезд стоял по полчаса, ибо паровоз заглохал, как перестоявший самовар.
До Москвы добрались только к вечеру.
Петя уже спал, когда Катя вошла в комнату.
Зина сидела рядом и дремала возле только что погасшей печки. За стеной по обыкновению звучала гитара.
— Ну, как он без меня?
— Ничего, очень хорошо. Такой умный мальчик. Я ему разные истории рассказывала.
Когда Зина ушла, Варвара Петровна сняла с Кати пояс и приказала ей ложиться спать.
Катя покорно легла к стенке и долго слышала, как Варвара Петровна шуршала бумажками.
Московская жизнь Кати шла довольно спокойно, без особенных тревог и волнений. Пока тетушка ходила по своим делам, Катя варила обед, беседуя с Зиной. На улицу она почти не выходила. Зина водила Петю как-то вечером смотреть трамвай, и тот вернулся в полном восхищении. Он спросил Катю.
— Почему у трамваев глаза ночью красные, а у кошек зеленые?