— Мы покатили обратно и съехали под гору благополучно… Бандиты нас окружили и все у нас отобрали… но расстреляли только двоих, которые показались им подозрительными… Жена заболела острым нервным расстройством, а я еще вдобавок вывихнул себе ногу… Что мы испытали! Уж потом, когда явилась возможность, написали в Москву, и вот узнали, что дочь умерла…
Он помолчал.
— Я устроился очень хорошо… Сначала в Оренбурге, потом в Уфе…
Карасев поглядел на Сенцова.
— Послушайте, а девочку не Катей звали?
— Катей!
— Странно, — сказал Карасев, — я уже слышал такой рассказ от одной девочки, которую звали Катей… Вы не из Тополянска?
— Да, да! Из Тополянска!
— Ну, так я у вас, стало быть, уж давно в гостях побывал.
— Как так?
— Однажды мне пришлось убежать от белых. Это было еще во времена батьки Махно. Конечно, если бы белые меня поймали, они бы не стали со мною церемониться. Вот я шел по дороге и вижу мне навстречу идет странствующий монах. Увидал меня, затрясся. А мне тут в голову блестящая идея пришла. Вот что, говорю, батька, давай платьем поменяемся. Тебе в этой рясе красным не след попадаться, а я к белым иду. Хочешь? А не хочешь… так все равно. Время военное, вынул наган. Он сразу рясу снял — мне отдал. Я переоделся мигом — дальше. Знал, что по пятам преследуют меня белые. И вот, очевидно, в сильный бинокль разглядели они наше переодевание, потому что слышу вдруг позади себя: «эй, лови монаха, лови монаха».
Я побежал по тополянским баштанам, забежал на чей-то огород, оттуда в сад; вижу — дверь в доме отворена, а у калитки стоит какая-то девочка и смотрит на улицу. Я юркнул в дверь и спрятался в сенях за лоханью…
— Дом был белый с голубыми ставнями? — взволнованно спросил Сенцов.
— Где тут разглядеть… Я сначала спрятался за лохань, а потом все-таки решил заглянуть в комнату. И тут увидал меня мальчонка… он только-что проснулся… Ка-ак закричит. Я опять за лохань… Девочка прибежала, стала его успокаивать, а в это время те мои преследователи — с ружьями: «отпирай». Тогда девочка…
Рассказчик вдруг умолк. Он поглядел на расстроенное лицо своего слушателя и проговорил спокойно и серьезно.
— Может быть, вам все это слышать тяжело… про девочку…
Сенцов помолчал, потом махнул рукой.
— Надо привыкать, — сказал он грустно, но твердо. Что ж теперь поделаешь. А жаль мне… правда. До того жаль. Такая была девочка умная, расторопная, веселая… Дура тетка ее погубила. Отправила за продуктами какими-то… да еще полубольную… Эх! Странно даже вспомнить. Тополянск, домик наш… Совсем была другая жизнь…
— Что ж, лучше или хуже?
— Если бы Катя жива была, так было б мне сейчас совсем хорошо… Дело мое меня интересует. Опять-таки общественная работа. Ну, да вы рассказывайте… Все равно, мне послушать интересно.
— А не тяжело вам?
— Да нет. Столько лет прошло…
— Ну вот… Значит, сижу я за лоханью и вдруг слышу голоса и стук в дверь.
В это время за дверью в самом деле послышались голоса и затем раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите! — крикнул Сенцов немного удивленный.
Вошли две пионерки и пионер.
Войдя, остановились на пороге.
В комнате было уже почти совсем темно, поэтому Карасев подошел к выключателю и зажег лампу.
Никогда еще свет, внезапно озаряющий мглу, не производил такого эффекта. Одновременно в комнате раздались два возгласа.
— Папа!
— Катя!
Они обнимались… Смеялись, смотрели друг другу в глаза.
Карасев увел в коридор Комара и Настю.
— Пусть немного одни побудут, — сказал он, затворяя за собою дверь. — Как же это она нашлась!.. Ведь говорили, что она умерла. Ведь только-что о ней говорили!..
— Нет, нет, — заговорили Настя и Комар, перебивая друг друга — она болела тифом, но не умерла. А тетка с братом уехала, когда она в больнице лежала…
— Ну, а как же отца-то вы отыскали?
И тут Комар сказал фразу, которая очень рассмешила Карасева, хоть и был он очень взволнован всем этим происшествием.
Комар сказал:
— В деле отыскания отца большое значение сыграла пресса.
В это время дверь отворилась. Сенцов, счастливый и веселый, стоял на пороге, обнимая Катю.
— Ну, — сказал он, — идите же сюда… Будем сейчас вместе чай пить.
При переживании очень больших радостей и очень больших горестей человек всегда как-то теряется и временно словно тупеет. Так и теперь: Катя втайне все время мечтала о том, как встретит она снова своих родных, близких людей и момент свидания представлялся ей в роде ослепительного лучезарного сияния. Даже жутко было подумать о таком счастьи. Казалось, сердце никогда этого не выдержит и лопнет.
И вот она сидела за столом рядом с своим отцом, слушала его рассказ о матери, о Пете, находившемся в Уфе, и ей было даже обидно, до чего все это просто. Как-будто так все и должно было быть и ничего в этом нет особенного. Она улыбалась Насте, шутила с Комаром, искоса поглядывала на Карасева. А тот посмеивался себе в бороду и молчал.
Улучив минуту, когда разговор смолк, Карасев вдруг закрыл себе рукой бороду и сказал Кате:
— Нехорошо старых друзей забывать.
— Монах! — закричала Катя и, опрокинув чашку, бросилась целовать Карасева.
— Это он нас в Москву отправил! — кричала она. — Папа, он к нам приходил, монахом одетый..
— Знаю, знаю…
— А Ванько́ где? Ванько́ где?
Карасев покачал головою.
— Погиб Ванько́. Вел себя храбрецом, надо отдать справедливость. Под пулеметную пулю попал… Непременно хотел в штаб снести донесение. Мы уж его отговаривали, а он все-таки побежал. И раненый дошел-таки до штаба… отдал командиру бумаги и упал. Больше и в себя не приходил… Хороший был парень.
В комнате наступила тишина.
Катя вспомнила бесконечные пустынные степи… Где-нибудь там сейчас зарыты кости Ванько́. Она посмотрела на окно. Из него тянуло свежим запахом далеких подмосковных полей.
И жизнь и смерть представлялись сейчас одинаково понятными и простыми. И жить было хорошо и умереть вовсе не страшно.
— Интересно, — сказал Карасев, — где мы с тобою в четвертый раз встретимся. А ведь, наверное, встретимся.
— А вы разве теперь уедете? — спросила Катя.
— Уеду в Севастополь. От Уфы далеко.
— И мы, значит, с тобою больше не увидимся, — грустно заметила Настя.
Катя не знала что ответить, ей бы всех хотелось взять с собою.
— Вот что, — сказал Сенцов, — покуда съезд идет, поживи еще с ними в лагере. Можно? — обратился он к пионерам.
— Конечно! Конечно, можно!
— А то у меня тут дела… речь надо готовить, а я буду только все на тебя глядеть… Все равно уж мы с тобой теперь друг друга не потеряем.
Катя с удовольствием слушала знакомый ей, немного суровый голос. Так же вот бывало в Тополянске разговаривал с нею отец. И она знала, что за этими деловыми словами таится настоящая, твердая любовь. Любовь искренняя и глубокая, без лишних слов, хныканий и причитаний.
— Я сам за тобой в лагерь приеду, — сказал Сенцов.
— Мы вместе, — добавил Карасев, — погляжу, как вы там, снегири, живете.
Решено было, что пионеры переночуют у Сенцова и завтра утром поедут в лагерь.
Жене своей Сенцов решил пока не сообщать. А то она, еще чего доброго, в Москву прикатит. Да и зная ее плохие нервы он боялся такого неожиданного потрясения.
Утро выдалось серое и дождливое, но Кате было весело, так же как и ее друзьям. Пока они еще ехали в поезде, небо прояснилось, пелена облаков разорвалась на отдельные большие белые облака, которые весело понеслись куда-то. Но когда пионеры сошли с поезда, то Комар, поглядев на березы, воскликнул:
— Э! Желтых листьев-то сколько!
Катя вдруг ясно представила себе, как бы восприняла она эти желтые листья несколько дней тому назад. Но теперь в Москве ее ждет отец. А пройдет неделя, она увидит мать, Петю… И Катя к удивлению Насти и Комара вдруг принялась плясать и кружиться на одном месте. Она впервые ощутила всю остроту радости и ей хотелось дать этой радости какой-нибудь выход.
— Давайте побежим! — предложила она своим спутникам. Кто скорее вон до той березки добежит.
— Только всем с одного места бежать, — сказал Комар. — Вот я черту проведу.
Он провел веточкой черту на дороге.
— Ну… Раз, два, три.
Они побежали.
— Первая, я первая… — кричала Катя, задыхаясь от бега, подбежала к березе и обхватила ее руками.
В это время из лесу вышел человек, как-то испуганно оглянулся на пионеров и быстро пошел по дороге на станцию.
Походка его показалась Кате знакомой. Вероятно, это был кто-нибудь из Сеноедовских.
Они пошли по лесной опушке.
— Смотрите, — закричал вдруг Комар, — кто это тут рылся? Какой-нибудь зверь.
Катя сразу узнала место. Тут зарыл Китов свою жестянку. И вдруг она вспомнила человека, шедшего по дороге. Ну, конечно, это был Китов. Очевидно, он приехал за «своими» деньгами и не нашел их. По-дело́м вору и му́ка.
Митька с перевязанной головой бежал им навстречу.
— Ну, что? Нашла отца?
— Нашла! Нашла!
За Митькой уже мчались и другие.
— Нашла? Нашла? Рад он был? Очень был рад?
Катя чувствовала, что все переживают ее радость почти так же сильно, как и она сама. И она рассказывала десять, двадцать раз, как вошли они в комнату, как зажгли электричество, как узнала она отца, а отец ее. Когда же Катя сказала, что одновременно с отцом она нашла еще и «таинственного монаха», то восторг был полнейший.
После обеда Катя пошла посмотреть на избу, в которой жила она с Китовыми. Сколько здесь пришлось ей выслушать попреков, сколько раз приходилось затаивать на сердце глухую злобу на человеческую несправедливость. Бывало возвращаешься домой и ждешь, чем-то встретит хозяйка. Теперь Катя могла без страха смотреть на эту избу. В ней остался кусочек Катиной жизни и только. Теперь все пойдет по-другому.
Через несколько дней утром Комар закричал вдруг:
— Идут! Идут!
Весь лагерь взволновался, а Катя кинулась навстречу идущим.