И как нарочно вслед за гудком подходившего поезда раздался второй взрыв, еще более громкий, чем первый.
Толпа заревела и ринулась на станцию.
— Идемте, — крикнул Николай Семенович.
Катя схватила на руки дрожавшего от страха Петю, Николай Семенович поднял корзину, Вера Петровна — какой-то узел, и все они вместе с толпой ринулись в помещение станции.
— Господа, — кричал дежурный, — нельзя же так! Что вы!
Но его оттеснили.
Паровоз с шипением уже проходил мимо, таща за собою вагоны.
— Не остановится.
— Остановится! Ой!..
— Раздавили!..
Катя с ужасом почувствовала, что она не владеет своими ногами. Толпа сжала ее и несла куда-то в сторону.
— Папа!
— Господа, там дочь моя! — кричал Сенцов. — Господа, дайте моей дочери пробраться!
— Какие тут к чорту дочери!
Толпа несла Катю к вагонам…
— Все равно, садись, Катя, — кричал Николай Семенович, — в Полтаве соединимся… в поезд, главное, садись.
Его самого с Верой Петровной теснили к задним вагонам.
— Садись, не бойся.
Катя чувствовала, что единственное спасение в этом страшном поезде. Не сесть в него, значит, остаться на станции на растерзание бандитов — самого Махно. Стиснув зубы и прижав к груди Петю, она протиснулась к вагону.
— Ну, девочка, живее.
Кто-то подсадил ее.
Она теперь стояла на ступеньке.
Поглядев вдоль поезда поверх голов толпившихся пассажиров, она увидала мать и отца, которые тоже втискивались в вагон.
— Ну, полезай, что-ли…
— Я сажусь, папа, — крикнула она.
Николай Семенович махнул ей рукой.
Их разделяло четыре вагона. Но беда была не так: уже велика. Главное, что никто не остался на станции… Вещи — бог с ними. Катя очутилась наконец на площадке.
И почти тотчас же поезд тронулся.
— Стой! Стой! — визжал кто-то.
— Ребенка, ребенка моего увозят!..
— Машинист, стой!
Но было не до того…
Взрывы начали раздаваться один за другим. Люди облепили поезд и сидели где только можно: на буферах, на ступеньках, на стенах…
— Скорей бы удрать…
— А ну, как дорогу перебьют снарядом.
Но поезд медленно двигался вперед.
Катя немного успокоилась. Петя тоже, к счастью, не плакал и с любопытством смотрел кругом.
Он в первый раз ехал по железной дороге.
— Ой, колеса-то как бегут.
— Да… Ничего, Петя, главное — что мы все сели. Теперь куда-нибудь доедем.
— Это ты верно сказала, девочка. Куда-нибудь доедем.
Все севшие в поезд находились в каком-то умиленно благодушном настроении.
После паники при посадке все словно отдыхали и радовались хотя бы уже тому, что уезжают от страшных бандитов.
— Только медленно едет поезд-то.
— В гору… Тут подъем большой. А вагонов-то вон сколько.
Катя глядела на степь, темневшую кругом.
Вдруг в стороне от полотна прямо из-под земли взметнулся огонь и страшный грохот потряс все кругом. Белое густое облако поднялось над степью.
— Снаряд!
— Господи! Это они по поезду.
— Ой! Что же будет!
Петя вопросительно поглядел на Катю.
Катя попыталась улыбнуться.
— Ничего, Петя, нам теперь не страшно.
Те, кто стояли у самого края площадки, наклонившись, глядели назад.
— Гляди! Словно там какие-то скачут. Вон, далеко-далеко.
— Небось, станцию уж захватили…
— А мы-то ползем!
— Сейчас подъем кончится… Тут самое крутое место…
И вдруг поезд как-то странно дернулся и пошел быстрее.
— Вот видишь…
Но в это время раздался крик:
— Задние вагоны оторвались… Ух, побежали…
Катя не сразу поняла, в чем дело…
Потом она быстро поставила Петю на пол и просунула голову наружу между двумя человеческими боками.
Она увидела, как позади катились обратно оторвавшиеся вагоны.
— Папа, — закричала она с отчаянием, — мама…
Петя с воплем вцепился ей в юбку.
— Что ты, девочка?
— Мои там папа и мама… пустите.
— Куда! Не воротишь теперь!..
Новый грохот потряс степь.
Облегченный поезд резво мчался вперед. Должно быть, машинисту вовсе не было охоты попадаться в руки Махно.
— Укатил твой папа…
— Не плачь, девочка… Они, может быть…
И все замолчали, ибо в сущности утешать было глупо.
Беда стряслась непоправимая.
— Ну, попали они теперь к бандитам, — сказал кто-то из сидевших на буферах.
— Не докатятся… Там поворот крутой… а гора-то большая… Сковырнутся.
Но Катя не слыхала этих равнодушных рассуждений. Она вся была охвачена ужасом и, если бы не Петя, наверное, спрыгнула бы с поезда и побежала бы за оторвавшимися вагонами.
А поезд теперь мчался во весь дух, равномерно постукивая колесами, и быстро один за другими появлялись и исчезали серые телеграфные столбы.
Наступила ночь.
В СТЕПНОЙ полосе бывают возле рек густые и пышные заросли. Огромные вербы склоняются над водою, а позади них тянется левада тополей, широко раскинувших свои ветви. В темные осенние вечера такие левады глухо шумят, и одинокому путнику жутко брести вдоль черной реки.
Но тот путник, о котором сейчас будет речь, по-видимому, ничего не боялся.
Он шел неслышно по темному берегу и даже иногда начинал машинально насвистывать. Однако свист этот он тотчас же прекращал и даже ударял себя ладонью по губам, как бы желая хорошенько напомнить себе о своем легкомыслии.
При этом он каждый раз останавливался и без особенной тревоги, но внимательно прислушивался и вглядывался во мрак.
Вдруг где-то на том берегу реки вспыхнул огонек и огненная змея взвилась высоко в черное небо.
Там она лопнула зеленым огнем и кругом сразу стало светло и зелено. Тополя белыми стволами выступили из мрака и прохожий (это был совсем еще мальчик) сразу почувствовал себя на виду у всей вселенной. Что-то хлопнуло вдали, а затем над самым ухом мальчика мгновенно пронесся жалобный свист.
— Ну, ну! — пробормотал он и как змея нырнул в кусты.
Между тем ракета померкла.
После нее ночь стала казаться еще чернее.
Мальчик долго сидел в кустах, ожидая второй ракеты, но ее не было.
— Должно быть, больше пороху нехватает, — пробормотал он.
— Очевидно! — произнес кто-то рядом и так неожиданно, что мальчик вздрогнул и подался в сторону.
С бьющимся сердцем он стал вглядываться во мглу, но решительно ничего не было видно.
— Вы… кто же это? — произнес он нерешительно.
— А вы кто?
— Я… Я так… сам по себе…
— И я сам по себе…
— Так вы… ступайте своей дорогой…
— Спасибо за разрешение… а мне вот посидеть хочется.
— Ну, сидите.
— Ты, мальчик, здешний?
— А вам на что?
— Дорогу на Вырубово знаешь?
— Знаю!
— Проводить можешь?
— А вы кто?
— Ну а если, скажем, я большевик.
— Большевик? А разве в Вырубове большевики?
— Должны быть — со вчерашнего дня.
— Стало быть, белые за Днепр уходят?
— Видно, что так!
— Так!
Мальчик призадумался.
— Ну, ладно, — сказал он, — идемте, провожу, вдвоем итти веселее.
От черных кустов отделилась черная тень.
— Ну идем.
Они пошли в сторону от реки.
— А ты сам-то куда шел?
— А я просто так, брожу.
— Ты какой? С кем идешь-то?..
— А ни с кем… Хожу вот… Сейчас с вами иду.
— Это, брат, нехорошо. Ты сам-то кто, буржуй, рабочий?
— Середка наполовину… Я — никто.
— А зовут тебя как?
— Ванько́.
— Чудно́й ты, брат, Ванько́.
— Каким уж уродился.
Некоторое время они шли молча.
Они пошли в сторону от реки…
— А кто это сейчас ракету пускал? — спросил Ванько́.
— Бандитня. Махновцы.
— Они ведь с вами воюют.
— Они со всеми… Я тут места-то знаю плохо. Запутался. Хотел до света в кустах сидеть, а то еще забредешь не туда, куда нужно…
— Вырубово тут в общем не далеко.
— Тем лучше…
— Вам деревню или усадьбу?
— Усадьбу… Наши дом заняли помещичий.
— Та-ак. Ну, я тут с завязанными глазами дорогу найду.
— То и хорошо.
Земля была вся в рытвинах, и итти было в темноте очень трудно. Однако они шли довольно ходко и наконец вышли на дорогу. Степь в этом месте все время сменялась жидкими рощицами.
— Это вот дорога на Вырубово, — сказал мальчик и остановился.
— Ну что ж, проводи уж до конца.
— Нет… я здесь живу…
— Где?..
— А вон там… В роще…
— Чудак! Холодно, небось!
— Я привык. Мне там вольнее.
— Ну, одним словом, спасибо тебе, что вывел на дорогу. А если захочешь в Вырубово притти, спроси товарища Карасева. Я тебе должность дам.
Ванько́ поколебался с минуту, словно раздумывая, итти ли ему сейчас прямо в Вырубово или вернуться в свое лесное жилье.
Подумав, он махнул рукой и перескочив придорожную канаву, исчез во мраке. А товарищ Карасев зашагал по дороге.
Ванько́ уже почти целый год слонялся по степи, ведя кочевой образ жизни, приставая к разным бандитским отрядам. Зиму он провел в отряде атамана Крученко, но весною бежал от него. Уж очень не понравилось ему обращение атамана с мирным населением. Ванько́ при всей своей дикости и нелюдимости был малый добрый, а тут на его глазах зарубили шашками старика и старуху за то, что они будто бы накормили бандитов мясом не зарезанной, а павшей свиньи. Становиться разбойником Ванько́ вовсе не собирался. Ему просто хотелось вольной, степной жизни. Но странное дело. Казалось, степь велика, а между тем он чувствовал необходимость примкнуть к какой-нибудь из враждующих сторон, ибо иначе уж очень как-то было одиноко, а подчас и жутко. Бандиты его не удовлетворили. Надо было, стало быть, выбирать между белыми и красными. Политикой Ванько́ никогда не занимался и убеждений политических никаких не имел. Он поэтому взял две смородинные ягоды, одну белую, другую красную, смешал их в шапке и наугад одну вынул. Вынулась белая. Он ее задумчиво съел. Потом съел и красную. И остался пока что в своей роще. Пока не начнутся морозы.