с тех пор по суше носит как цунами буренку сзади на буксирный жгут и наши бабы каменные с нами ваш страшный суд легко переживут
на все вопросы надо быть ответом навоз из дюз в реакторе овес раз гунном возомнил себя отпетым и интегралам кобчики разнес
нам не ломать мозги над их задачей степной скиталец в алгебре не лих а то что так и нет воды горячей то наши вши проворней чем у них
есть лакомые дни пусть и нечасто фашист в борще с топленым дегтем чай из всех сокровищ здесь одно начальство но чудное хоть экспорт учиняй
ваш гордый ддт от нас не средство премудрым смыслом нам не угрожай мы сберегли отцовское наследство ушат дождя и ветра урожай
маршрут
ремень с надгрызом пыльное окно все железнодорожным узам свято нальешь в стаканы если у кого закусишь крякнув чем в дорогу взято цыпленок вскинется и был таков в вещественном обмене едоков
глотай из тамбура окрестный вид походный флирт с гражданкой затевая там постулат что партия рулит внизу коза обгрызла путевая она в трудах ударных не одна большая все-таки была страна
там в голове у крайнего в углу который я с поправкой на полвека есть мнение что если не умру за поворотом распрямится ветка судьбы и пулей соскользнет герой с орбиты на космической второй
лишь юности обузу одолей навстречу годы понесутся сами с платформы тетки трудовых полей с картошкой напролом и огурцами сквозь пыль окна где различил себя который спит и корчится сопя
мы прибыли конечная хана как все кустарно склепано однако с иксами станционная стена тяжелый грунт без овоща и злака вольер панельный с дырами квартир и общий в тощем садике сортир
отсюда рельсы дальше не велят на сером куполе столетний иней здесь реют души наши и цыплят незримые над ледяной пустыней слабеет слово цепенеет прыть ни бунт поднять ни в партию вступить
конец истории
со временем когда оно из нас повыбьет гелий водород и литий в пустое место и межзвездный газ сведет к нулю реальность всех событий
от взгляда в опрокинутый проем ошпарит горло немота и рвота недолговечен космос и в твоем теперь свободна должность геродота
что проку покидать галикарнасс куда маршрута выстелена лента когда любой из нерожденных нас в истории лишен ангажемента
покуда мир до стержня не продрог и логосу не пролегла преграда все возникало в нем в урочный срок храм артемиды и алтарь пергама
но чуть всплеснули эллины веслом в сердцах борея происки ругая и вот уже вселенная на слом а нам не предусмотрена другая
кругом до блеска матрицы отмыты нейронные разведены мосты и квантовые кубиты и биты от бесполезной памяти чисты
когда зодиак перечислит года припомнится бывшим народам как им разрешали дышать иногда порой и вообще кислородом
цеха с шестернями где пращур полег пакгаузы в пасмурной саже где многим из нас выдавали паек кому-то и досыта даже
селили гуртом в тупиках городских со скарбом своим и мышами но больше любили конечно таких которые меньше мешали
и память как в арктике пегой трава жива в вымирающих видах о том как иные имели права на вдох а другие на выдох
о высвеченной из беды полосе как миска для пса а не палка какими мы были послушными все и как нас наверное жалко
* * *
на банкете возлежа время нерабочее пригласили мы ежа спеть сплясать и прочее
умных мыслей ни на грош плюс тоска вечерняя в эту пору даже еж гож для развлечения
спели б сами но скажу голоса не очень ведь и решили что ежу наступила очередь
но не стал дрянной зверек петь за наши рублики и коварно пренебрег любопытством публики
так вот значит и лежи в горе незаслуженном если брезгуют ежи нашим дружным ужином
конец Савельева
савельев был начальник маяка по винтовой уже с изрядным пузом из птичьего парного молока бил масло и сбывал его медузам
ему небес не застила листва чай не зоолог лебедь или лев там менял себе местами вещества на фосфор фтор и жил своим гешефтом
он там привык гнездиться над водой имел ушат для плотских нужд и душа на суше был однажды молодой узнав от рыб что существует суша
но там ему не выпал интерес набор камней в пространстве просто остров зачем земля смотрителю небес и пастырю зодиакальных монстров
полез однажды развести огонь закат по бортовому ровно в девять и вдруг увидел звезды сквозь ладонь хоть и не понял лев там или лебедь
он телом стал среди небесных тел в прошитой искрами кромешной жиже взглянул из фонаря и обалдел все выше небо а вода все ниже
в проломе звезд как бы стеклянный дед насквозь рентгеновский из тонких перьев сказал ему что завтра смены нет ступай ложись кранты тебе савельев
и ясно что не нужно больше лезть по жухлым доскам в сердце фейерверка дед объяснил вот это смерть и есть раз больше низ не отличить от верха
кто там в голубоглазой вышине уже в разводах кровеносной сетки в ночную смену вспомнит обо мне все выдумка спокойной ночи детки
naming and necessity
если зонд погрузить глубоко этажами в минувшее чтобы там на третьем валерка хрипко поступивший с горшка в долбоебы
развлекал несусветной пургой аж вся личность под кепкой болела со второго валерка другой нас ведь всех тогда звали валера
не берусь описать как они не в скупые же втискивать строки коротали дальнейшие дни отбывая казенные сроки
утром школа к потемкам кровать вспоминать до оскомины кисло по-другому детей называть не имело в той местности смысла
сквозь гриппозный туман из окна с ухажорами к осени строже словно ангел сочилась одна но валера наверное тоже
над самим как в роддоме лежал в воскресенье покуда не съеду занесли было этот кинжал но удар нанесли по соседу
но отсюда без разницы нам персонажей в космической драме различают не по именам а по биркам потом с номерами
* * *
небесный кораблик сигналы зажег в гирляндах ночной водоем окрестные крысы столпились в кружок тихонько попеть о своем
неведомый такт отбивают хвосты в пейзаже руин и колонн слова их и ноты предельно просты и даже не каждая в тон
поют грызуны о добре и о зле зубастым работая ртом о том как мы жили на нашей земле и что с нами стало потом
а в черной воде утопают огни сомкнулась над светом вода откуда так тщательно помнят они что было меж нами тогда
до боли родные за тысячу лет в оврагах вокруг ебеня как жаль что в живых тебя все-таки нет взглянуть если нет и меня
совиный ансамбль подпоет вдалеке взметнется крысиный хорал случайный младенец в людском теремке со страху портки обмарал
а звезды все сыпятся сослепу вниз и месяц скрипит в колее под музыку визга под пение крыс душераздирающее
пятое января
еще вождям не вынесло мозги парсуны сквозь буран гуськом висят их и шастают по пустырям москвы советские коты семидесятых
вот недоросль таким и я бы мог влюблен с порога не меняя галса когда стихи еще сбивали с ног и от восторга рот не закрывался
в чьем объективе комната светла в год провидения в мой срок отъезда горизонталь накрытого стола покуда полночь в небесах отвесна
и надо чтобы с прежними одна сумела словно точка узловая втесниться в фокус справа от окна мой предотъездный сон не узнавая
но жизни предначертанной тайком на световые годы впрок напортив в канун волхвов под звездным колпаком где угораздило сидеть напротив
уйми меня я что-нибудь навру меж верстовыми высвечен стволами потерянный пока течет во рву вода в которой память растворяли
увенчанные встречей вечера пока не тронутые порчей лица не ведают на что обречена в подземный морок вмятая столица
есть атавизмы посильней чем ты мысль в старости стремительнее тела отсюда лица нежные желты и челюсть словно роща поредела
и вот теперь когда коты мертвы то есть вожди но и коты туда же искрят снегами пустыри москвы под тучами в тысячелетней саже
мы возвратим пространству имена которые нам наобум давали неповторима память и нема лишь речь во рту но и она едва ли
никто
столбы в каннелюрах столетние щели черкни и заветное втиснуть недолго молитва начальнику виолончели петиция конунгу верхнего конго коль скоро нас в эту реальность родили мы с детства сюда пресмыкнуться ходили
ни взгляда на землю ни отклика с неба леса сведены и сомнения тяжки похоже что мы тут последняя смена толпимся сжимая в ладошках бумажки под клекот курантов клыкасты и буры от крови скребут в облаках каннелюры
редеют фотоны над зубчатым краем сочится судьба из щербатого блюдца привычная местность где мы умираем а наши молитвы в стене остаются и в ней каменеют а камни крошатся никто не торопится в дело вмешаться
как будто
там погреб например и мы его открыли недобрая рука подбросила ключи лавины плесени и кубометры пыли столетний обморок хоть в нем сычом кричи
всей опрометью вон метнулся из угла я секундам счет пока здесь мозг не занемог пространство треснуло и лестница гнилая как бесполезный сон в труху у самых ног
нас лижет полынья беспрекословной ночи проси любой оброк но света не верну старайся по стене обламывая ногти пока она с другой смыкается вверху
и вроде наш с тобой и вроде рыли сами наощупь стеллажи с закрутками во мгле до страшного суда давиться огурцами жаль зубы не глаза и резкость на нуле
чем жест отчаянней тем тьма кругом упруга уже не выдохнешь внутри она твоя мы впаяны в нее и смотрим друг на друга как будто это ты как будто это я
наставление потемкам
когда остыл песок и свет погас здесь никого не нужно после нас
когда в кайфын вломился субэдэй они там ели жареных людей
делили крови свернутой удой и сетовали если кто худой
столетий восемь рысью словно год и нам в освенцим отворили вход
где точно черви в банке старики чьи не по росту шкуры велики
но жизнь уроком нажитым горда с великой клятвой больше никогда
на сребреницу и пном-пень забьем они в чужом краю а не в твоем
или шрапнель в мозги и в ноздри газ алеппо да но ведь в последний раз