Помочь своему отцу и Афинам решил Тесей. Он понимал: лишь смерть Минотавра может освободить Афины от тяжкой дани. И хотя молил его отец не рисковать собой, Тесей отправился на стоявший в гавани корабль под черными парусами, тот, который должен был плыть на Крит.
«Если все будет удачно, мы сменим паруса и вернемся под белыми», — сказал он на прощанье отцу.
Тесею удалось победить Минотавра. И он не погиб в Лабиринте. Ариадна, дочь Миноса, вручила ему в знак любви, клубок ниток, чтобы он не запутался в ходах и переходах. Но не суждено было Ариадне счастье с Тесеем. Она стала женой бога Диониса — так решили боги еще при ее рождении.
А Тесей, опечаленный утратой, забыл заменить паруса на своем корабле. Увидев, что они черные, с горя бросился с высокой скалы Эгей.
«Это все сказки, небылицы, легенды, плод неуемной фантазии», — говорили еще не так давно.
Сто с небольшим лет назад, в 1878 году, на одном из холмов южнее Кандии критский купец по имени Минос Калокаиринос нашел несколько предметов, показавшихся ему очень древними. А восьмью годами позже этот же уголок Крита посетил пожилой, худощавый и раздражительный господин, чье имя было уже известно во всем мире — Шлиман. Этот удивительный человек обладал каким-то редкостным чутьем — он, как никто другой, умел отыскивать древности, которые тысячелетиями были скрыты от глаз людских под толщей земли. К тому времени он успел пробудить ото сна Микены и Трою и втянул в спор о греческих древностях ученых многих стран.
Теперь он подумывал и о раскопках на Крите.
Но ему так и не удалось их осуществить. Владелец облюбованного им участка запросил было 100 тысяч золотых франков, сумму по тем временам огромную. Шлиман сумел ее сбить. На участке росло много оливковых деревьев. По условию договора, две с половиной тысячи из них отходили к Шлиману. Но владелец передал ему только 888…
Шлиман отказался от покупки, вместе с тем и от возможности сделать еще одно блестящее открытие.
Его совершил Артур Эванс
Через три года после того как Шлиман побывал на Крите, некий хорошо известный руководителям различных археологических обществ торговец древностями попросил аудиенцию у директора Эштон-музея в Оксфорде.
Занимал эту должность Артур Эванс. Он немало поездил по белу свету и многое повидал еще в молодые годы.
Теперь этот широкоплечий, загорелый тридцативосьмилетний ученый со всевозрастающим удивлением слушал то, что ему рассказывал ловкий антиквар.
Впрочем, слово «рассказывал» тут не совсем к месту. Точнее было бы сказать — «показывал». Ибо торговец древностями надеялся не столько на свой дар убеждения, сколько на впечатление, которое произведет на господина директора музея та необыкновенная находка, что лежала сейчас на письменном столе перед Эвансом среди других древних безделушек.
Это была печать. Древняя печать, что само по себе было не так уж удивительно. Любопытным оказалось иное: на всех четырех плоскостях камня вырезаны какие-то знаки, иероглифы, заключенные в овалы.
Даже без лупы разглядел Эванс воловью голову с высунутым языком, звезду, руку с кинжалом, оленьи рога, похожие на какую-то ветку…
— Хетты? — неуверенно спросил Эванс у гостя. Тот пожал плечами.
— Скорее всего Спарта, — ответил он.
Но в том, что эта печать не из Спарты, Эванс был как раз вполне уверен. Он долго и внимательно изучал во время своих поездок по Греции найденные там древности и ничего похожего не видел.
Эванс купил печать.
И, как выяснилось, не зря. Во всяком случае у него было с чем сравнивать свои новые приобретения, когда четырьмя годами позже другой торговец, на этот раз в Афинах, показал ему три или четыре таких же печати.
— Они с Крита, — утверждал купец.
Эванс любил точность. Именно поэтому он обратился к Адольфу Фуртвенглеру, виднейшему специалисту из Берлинского музея, с просьбой определить, откуда могут быть родом эти печати.
Ответ Фуртвенглера был краток: «Крит». И он даже прислал Эвансу несколько оттисков таких же печатей.
«Крит», — ответил и Сейс, знаменитый историк Сейс, в чьей коллекции имелся резной камень — двусторонняя гемма с иероглифами, похожими на те, что были у Эванса.
В конечном итоге у Эванса оказалось по меньшей мере шестьдесят оттисков с изображениями незнакомых иероглифов. И все они, вернее, все оригиналы были с Крита!
И Эванс отправился на этот остров.
Высадился он в Кандии, ознакомился с городом, посетил и гору Иду, и гору Дикру, побывал в Мессаре. И повсюду скупал всякие древности, которые жители то ли находили, то ли выкапывали в местах, ведомых только им одним.
Быть может, именно тогда пришла Эвансу в голову простая мысль: а не покопать ли ему здесь самому?
Он и займется этим в скором времени, займется так основательно, что посвятит этому все последующие годы своей долгой жизни (Эванс скончался в 1941 году в возрасте 90 лет). И откроет одну из древнейших цивилизаций на свете. Но все это случится немного позже.
А тогда Эванс все еще находился во власти иероглифов. И находки у него действительно оказались интереснейшие. Он значительно увеличил ту небольшую коллекцию, которую привез с собой на Крит; нашел — удача сопутствовала ему — и другие древние письменные знаки, напоминающие буквы.
Эванс обратил внимание на то, что интересующие его письменные знаки встречаются не только на геммах и битых глиняных черепках, но и на так называемых молочных камнях — кусках стеатита, которые местные жительницы, нацепив на шнурок, носили в качестве амулетов, безоговорочно веря в их волшебную силу. По местным поверьям, у тех, кто носит такие камни, молоко будет в изобилии.
Расставаться с амулетами жительницы Крита, как правило, не хотели, но копии снимать давали охотно.
Столкновения между турками и греками, разыгравшиеся на Крите летом 1896 года, на некоторое время прервали работу Эванса.
Мысль о необходимости начать раскопки на острове преследовала ученого.
Свои надежды он прежде всего связывал с Киоссом, большим древним городом на Крите, о котором упоминал еще Гомер. И Эванс даже примерно знал, где следует искать этот город. Вблизи от Кандии, на холме Кефала, издавна находили всякое: фрагменты каких-то росписей, черепки, золотые кольца, сосуды из стеатита. На самой вершине холма известный уже нам Минос — не царь, разумеется, а торговец — выкопал из-под земли несколько огромных глиняных сосудов.
Эванс был полон решимости приобрести интересовавший его участок. И хотя он встретился с теми же препятствиями, что и Шлиман (сначала с ним не хотели иметь дела, потом запросили бешеные деньги), ученый и не думал отступать.
В 1895 году ему удалось добиться права на раскопки холма. Несколькими годами позднее он стал владельцем участка. Заметим, что он был человеком богатым и мог, подобно Шлиману, на свой страх и риск распоряжаться значительными суммами.
В марте 1900 года Эванс приступил к раскопкам. Он сам впоследствии говорил, что не очень надеялся на крупные открытия: Кносс погиб много тысячелетий назад, весьма возможно, что последующие поколения давно уже по камешку разнесли и остатки домов, и городскую стену.
Все, однако, обстояло иначе. Убедиться в этом Эвансу и его помощникам удалось буквально в течение ближайших нескольких дней.
С самого начала здесь не удалось обнаружить никаких предметов или вещей греческих или римских времен. Это могло означать только одно: если под толщей холма покоятся остатки Кносса, остатки древних времен, то они никем не потревожены.
И они действительно сохранились — и руины дворца, и многое иное.
…С большим тщанием работают нанятые Эвансом 30 землекопов. Они просеивают и просматривают землю самым внимательным образом. Ни один, даже мельчайший, черепок не ускользнет от археологов.
Обломки ваз, чашек, плошек, тарелок… Но не только черепки попадаются исследователям. Вот какая-то настенная роспись, вернее, часть росписи — кусочек сада с изображениями ветвей и красивых листьев. Вот кусочек плоского кирпича, или скорее табличка, покрытая письменными знаками и, вероятно, цифрами — чем же иным могут быть повторяющиеся ряды значков, расположенные по горизонтали и вертикали?
А вот кусок стены, да еще с явными следами пожара! Удастся ли узнать о ней что-нибудь более определенное?
Несколькими днями позже — новая сенсация. Присмотревшись к остаткам извлеченной на свет штукатурки, покрывавшей некогда стены, исследователи вдруг обнаруживают фрагмент человеческой фигуры в натуральную величину. Девушка? Конечно, присмотритесь только, какая у нее узкая талия!
Незнакомка с иссиня-черными волосами и коричневатой, загорелой кожей несла высокий, суживающийся книзу сосуд. Правой рукой она держала его за ручку, левой, на уровне пояса, поддерживала снизу. И, судя по тому, как она откинула свой корпус назад, сосуд был нелегким.
Лишь впоследствии удалось установить, что этот обломок фрески был частью фриза с изображением какого-то, вероятно, праздничного шествия — с цветами, сосудами, ящичками.
Но скоро оказалось, что и Эванс, и его помощники ошиблись: на найденном обломке был изображен мужчина, вернее юноша. Внимательное изучение подтвердило: на Крите, так же как некогда и в Египте, именно мужчин изображали с красновато-коричневой кожей, а женщин наделяли белой, молочно-белой.
Месяцем позже в одном из коридоров было найдено еще одно изображение шествия, на сей раз уже не смутно угадываемое по одной-двум фигурам. 22 человека были нарисованы на цоколе стены! И все в натуральную величину. Все без сандалий. Это могло означать только одно: процессия была священной.
Так выяснилось, что стоит лишь тронуть слежавшуюся, твердую землю холма, как незамедлительно последуют открытия.
Через две недели после начала раскопок Эванс уже стоял перед остатками строений дворцового вида. А потом рабочие наткнулись на такое, о чем вряд ли кто-нибудь мог мечтать.
Когда они раскопали небольшое помещение, а в нем углубление длиной в три метра и в два шириной, к которому вели вниз восемь ступеней, Эванс решил, что обнаружена ванная комната. Но рядом оказалось еще одно помещение, примерно в четыре метра шириной и шесть длиной. С трех сторон в этой комнате у стен стояли каменные лавки, в четвертой стене — западной — была дверь, а возле обращенной на север стены археологи увидели нечто совсем неожиданное: высокий каменный трон!