Позднее, лежа в своей постели и слушая тихое сопение Лизы, я вспоминаю прошедший вечер. Ужин. Выбор подарка Коле. Вечеринку. Нас с Никитой на танцполе. Его заботу, внимательность и предупредительность, граничащие с ожиданием чего-то. То, как он хотел взять меня на руки, как проводил домой и просто ушел. И то, что он едва меня не поцеловал. Едва… Чего же он ждал? Первого шага от меня? И если я права, почему же я его не сделала? Я ведь в какой-то момент отчаянно хотела узнать, как он целуется.
Все просто, – подает признаки жизни мой внутренний голос. – Ты знала, что после первого шага пути назад уже не будет. Ты все сделала правильно.
Глава 21Никита
– Любимов, ты каши мало ел утром? – орет тренер, когда я в самом начале тренировки теряю шайбу после чистого силового приема Свечникова.
Смачно ругнувшись про себя, мчу вперед исправлять ошибку, но Илья оказывается быстрее – точным броском посылает шайбу прямо под перекладину.
Ну, звездец. Пусть у меня межсезонье и тренер «Миннесоты» меня не видит, но я-то чувствую – с физикой у меня колоссальные проблемы. И с настроем побеждать тоже.
Можно попробовать списать это на отсутствие реальной конкуренции. Без обид, но парни из «Кометы» и близко не энхаэловцы, даже если брать резервный состав. Но раньше меня это не останавливало – я грыз лед даже на городском междусобойчике на открытом катке. А сейчас меня играючи обставляют не только Свечников и Резцов, но и другие парни из команды, которые никогда звезд с неба не хватали.
– Каши мало или сексуальная фрустрация? – Коля по-братски хлопает меня по плечу. – Вряд ли Воскресенская уже тебе дала.
– Коль, рот помой, когда о ней говоришь, – отражаю раздраженно.
– Ого! – Он даже присвистывает от удивления. – Вон оно как.
– Что ты имеешь в виду?
– То и имею, – успевает сказать приятель, прежде чем тренер снова начинает истошно орать:
– Любимов, Резцов, вам семок отсыпать? Как бабки на лавке треплетесь.
Мы с Колей разъезжаемся каждый на свою позицию для вбрасывания после забитого гола. Я резко выдыхаю в попытке сбросить напряжение и выкинуть из головы отвлекающие мысли.
Хоккей. Моя жизнь – это хоккей. Я, сука, люблю хоккей. Я на нем женат. Все остальное просто не важно.
Остаток тренировки проходит без эксцессов. Запретив себе всякую сентиментальную дурь, у которой карие глаза испуганного Бэмби и тихий голос, я наравне с ребятами принимаю участие в дриблинге, пробиваю буллиты, по полной выкладываюсь в финальной игре, отличившись тремя шайбами.
– На хера тебе это надо все в отпуске, а, Никит? – спрашивает Коля, когда мы, потные, переодеваемся в раздевалке. – Когда ты на льду, Борисович считает, что мы тут все энхаэловцы, и жестит с нами как никогда. А мы вообще-то после победного сезона должны почивать на лаврах.
– Мне не приходить в пятницу? – усмехаюсь я. – Как девицы под окном покатаетесь.
Коля кидает в меня своей старой крагой и ржет.
– Ага, юморист. Дай нам отдохнуть. Трахни кого-нибудь.
– Что у тебя за фиксация на моей личной жизни?
– Видел, как ты с Воскресенской терся на танцполе, – без обиняков задвигает Резцов. – Чики из свиты Вебер чуть собственным ядом не подавились, когда ты ее домой повез.
– А им какое дело? – спрашиваю хмуро, не разделяя этого нездорового интереса общественности к моим отношениям с Ритой.
– Ну ты как маленький, Никит, честное слово. Хоккеист из Штатов в нашем захолустье, еще и смазливый, как Лео на тонущем «Титанике», – ты, конечно, очень горячий приз для наших звездных девочек. Света, кстати, спорила, что у вас с Воскресенской ничего серьезного.
– Света пусть своими делами занимается, – раздраженно бросаю я, готовый придушить сестричку собственными руками. – Поговорю с ней.
– А что ей скажешь, со мной поделишься? – Коля вопросительно выгибает бровь и понижает голос, потому что из душевой показываются напарники по команде. – Значит, с Воскресенской у вас все серьезно? Не пойми меня неправильно, но если она снова на рынке, когда ты уедешь, то найдется немало парней, готовых предложить ей плечо для утешения.
– Даже ты? – спрашиваю с внезапной злостью.
– А тебя это волнует? Ты мне неделю назад говорил, что трах без обязательств – это все, что тебе нужно в отпуске.
– Блин, Коль, ну серьезно, заканчивай! – Закинув в сумку вещи и схватив с вешалки полотенце, я иду в душевую. Как же, сука, все это бесит.
После тренировки сразу собираюсь домой. Обещал маме быть к ужину, поэтому от предложения Коли пойти в какую-то модную едальню на районе отказался. С искренним сожалением, потому что жрать после тренировки очень хочется, а за общим столом с отцом у меня порой кусок в горло не лезет.
– А ты почему один? – удивленно спрашивает мама, когда я появляюсь на пороге.
– В смысле? – уточняю я, бросая сумку с формой на пол и отмечая, что все уже в сборе – за столом сидят и отец, и брат. Какое они все-таки образцовое семейство с единственной паршивой овцой в роли меня.
– Риту почему не позвал?
– Действительно, – встревает отец. – Создается впечатление, что ты скрываешь от нас свою зазнобу. Или уже расстались?
– Не скрываю, а оберегаю, – парирую я. – У нас с ней все прекрасно.
– Это не дело, – не сдается отец. – Ты к Воскресенским регулярно ездишь, а нам девушку не показываешь.
– Регулярно – это два раза? – спрашиваю я хмуро. – Мы с Ритой не маленькие, чтобы под присмотром нянек встречаться.
– Сынок, да мы не это имели в виду! – пытается потушить разгорающийся огонь скандала мама. – Просто хотели бы с ней поближе познакомиться. Она очень приятная девушка, насколько я могла судить по встрече на юбилее Юрия Борисовича.
– Привезу ее на обед. Когда-нибудь, – говорю пространно, только бы отвязались. Я не понимаю, что за мания у всех разговаривать со мной о Рите. То Коля, то вот теперь мать с отцом. Других тем нет, что ли, в мире?
– Может быть, в субботу? – с надеждой спрашивает мама.
– Может быть, – отвечаю хмуро, направляясь к раковине, чтобы вымыть руки.
– Ты же в отпуске, на фига опять на хоккей ходишь? Заняться вообще нечем? – влезает брат, раздражая меня вкрай.
– А ты за собой следи. А то папочка на работу устроил, невесту подобрал. Жаль, она меня выбрала.
Лицо Миши мрачнеет, как небо перед бурей. А не хер было влезать! Я знаю, как болезненно брат реагирует на мои уколы относительно его места в бизнесе. И пусть он давно доказал свое право быть топ-руководителем, в соревновании со мной он всегда теряет голову. Его бесит, когда я тычу ему в нос протекцией отца. Его бесит хоккей. И, сдается мне, история с Ритой и то, что она выбрала (ну ладно, технически не выбирала, но Миша же не знает этого) меня, тоже не прошла бесследно для его эго.
– Давайте мы закроем эту тему, – миролюбиво, но твердо произносит мама. Когда она говорит таким тоном, все мы ее слушаемся. Такая у нее потрясающая особенность – не повышая голоса, всех нас ставить на место. – Никита, поговори с Ритой и скажи мне, на какой день планировать обед.
Быстро поужинав, я поднимаюсь в свою комнату и, растянувшись на кровати, несколько минут тупо пялюсь в потолок. На часах начало восьмого. У меня совершенно никаких планов. И хотя я гоню от себя мысли о Рите, от желания написать ей даже ладонь чешется. Утром она прислала мне сообщение с благодарностью за то, что доставил ее и Грачеву домой в целости и сохранности (как будто меня стоит за это благодарить). Но больше ничего – ни намека на внезапно возникшее притяжение между нами. Ни слова про почти поцелуй. Что, если она даже не помнит? Она вчера выпила явно больше своей нормы.
О, если она не помнит… Какой смачный удар по моему эго: у меня ведь до сих пор во рту горечь от злости на самого себя за нерешительность. И она так смотрела… Так смотрят, когда желания взаимны. А мои были предельно просты – прижаться губами к ее рту, проникнуть языком глубже и понять, такая ли она сладкая, какой кажется на вид.
К черту!
Перекатившись на живот, беру в руки телефон и пишу Рите:
«Какие планы на вечер, Воскресенская?»
Глава 22Рита
– Ритуль, уже уходишь?
Обернувшись в дверях, встречаю удивленный взгляд Елены Валерьевны Евсеевой, директора благотворительной организации, которая помогает женщинам, попавшим в трудную жизненную ситуацию. Когда-то я пришла сюда как пострадавшая в поисках ответов и утраченного ощущения безопасности, а в итоге уже больше года работаю в центре волонтером. Сколько сломанных девчонок прошли мимо меня… На их фоне даже моя собственная печальная история не кажется настолько дикой.
– Да, за мной приехали, – говорю с улыбкой, которая, впрочем, и так не сходит с моего лица с тех пор, как Никита написал мне этим вечером. Я терпеть не могу самообман – я ждала и хотела, чтобы он появился, и, наверное, если бы он этого не сделал, я бы связалась с ним сама.
– А как же ужин?
По традиции волонтеры всегда остаются на ужин в центре. Я, например, за два года не пропускала его ни разу. И не потому, что мне нравится, как готовит местный повар, а потому, что здесь я давно ощущаю себя в компании друзей. Нужной и важной. Как дома.
– Сегодня без ужина. Не волнуйтесь, Елена Валерьевна, – поясняю я, видя обеспокоенность на лице женщины, которую все в центре считают ангелом. – Я обязательно поем в другом месте.
– Тогда доброй ночи, девочка.
– И вам.
Выхожу на улицу, на ходу застегивая молнию на толстовке. Взглядом ищу машину Никиты. Но машины нет, а Никита есть. Стоит у пешеходного перехода, задумчиво ковыряя носком модной кроссовки тротуарную плитку. Меня он не видит, поэтому у меня есть пара секунд, чтобы перевести дыхание – оно предательски сбилось, стоило мне поймать в поле зрения широкоплечую фигуру Любимова.
Я так рада его видеть, что мне даже удивительно. Словно мы не провели вместе половину вчерашнего дня. Дня… и ночи. Это как вспышка. Несмотря на пронизывающий ветер с реки, мне становится тепло. И ощущения у меня в груди – будто там что-то медленно волнуется и дребезжит – до боли напоминают давно забытое, что-то, что я не только не надеялась, а осознанно не хотела больше испытывать.