Тяжело дыша, убираю дрожащей рукой влажные пряди с лица. Тянусь к светильнику. Это рефлекс. Я не боюсь темноты. Влад никогда не нападал на меня в темноте. Он предпочитал свет – всегда. Его расчетливому извращенному мозгу казалось, что так мне будет больнее. И, наверное, в чем-то он был прав. Принято считать, что насилие и страх живут в ночи. Но на самом деле насилие существует всегда. Для него не нужны особые условия. Но при свете дня оно по-особому жуткое. Без купюр. Без налета мистики. Поверить в него сложнее, но осознание необратимо.
Несколько минут я сижу на постели, ожидая, когда успокоится дыхание и замедлится участившийся пульс. Потом, откинув одеяло и сунув ноги в тапочки, спускаюсь на первый этаж. На кухне включаю чайник, ставлю на стол любимую кружку, нахожу в шкафчике какой-то успокоительный сбор, который давным-давно принесла Светлана. Сто лет не пила ничего подобного…
– Ты чего не спишь? – От неожиданности я подпрыгиваю на месте. Сердце уходит в пятки. Чайный пакетик падает из моих рук.
– Пап! Ты напугал меня, – говорю с нервным смешком, опускаясь на корточки, чтобы поднять пакетик. – Нельзя так подкрадываться.
– Извини, я вроде бы не подкрадывался, это ты задумалась. – Отец внимательно изучает мое лицо. – Что случилось?
– Ничего, – лгу я, не желая его беспокоить. – Просто не спится.
– Я думал, ты давно избавилась от бессонницы.
– Со всеми бывает, – подчеркнуто-беспечно пожимаю плечами и отворачиваюсь к закипевшему чайнику, чтобы скрыться от изучающего взгляда отца. Я чувствую, что он мне не верит: из меня всегда была паршивая лгунья.
– Как дела в университете?
– Все хорошо, пап. Скоро сессия. Чай будешь?
– Нет, Рит, чай не буду, – отвечает отец, подходя ближе. – Как у Любимова дела?
– У Н-Никиты? – повторяю я, вспотевшей ладонью беря за ручку чайник.
– Ну вряд ли я спрашиваю у тебя про Сергея Васильевича.
Напоминание о Никите заставляет мое сердце болезненно сжаться. Мы не общались два дня. Когда я уходила от него тем вечером, думала, что все делаю правильно. Спасаюсь. Сохраняю свою гордость. Теперь же мне кажется, что я совершила самую большую ошибку в жизни… Но я просто не была готова к тому, что он знает. Было глупо полагать, что мое прошлое навечно останется для него секретом, но я так надеялась, что его неведение продлится чуточку дольше, чтобы у меня было время рассказать ему самой.
– Нормально все, – заставляю себя улыбнуться. Отцу совсем не обязательно знать обо всем этом.
– А не приезжает почему?
– А ты следишь? – опешив, выдаю я.
– Не слежу, а замечаю, – поправляет отец. – То проходу тебе не дает, то пропадает на несколько дней.
– У меня были дела… И у Никиты тоже.
– И какие же у тебя были дела в последние два дня? Сидеть перед телевизором весь вечер и есть чипсы? – Отец по привычке не ходит вокруг да около, излагая голые факты.
– Пап!
– Что, Маргарита? – строго говорит отец, с глухим стуком опуская ладонь на мраморную столешницу. – Я говорил Любимову, что уши ему оторву, если тебя обидит. Пора?
– Он меня не обидел! Мы просто… – я тяжело вздыхаю, – не сошлись во мнениях.
– Так вот как это теперь называется, – ворчит отец. – Вот и потолкую с ним о мнениях.
– Пап, ты же шутишь, да? – спрашиваю в панике, нервно смеясь. – Не трогай, пожалуйста, Никиту. У нас все нормально. Ты знаешь меня – мне нелегко так сразу нырнуть в отношения. Мне нужна свобода. Но завтра… то есть уже сегодня я иду на обед к нему домой.
– На обед, говоришь? – Отец сканирует мое лицо, очевидно, рассчитывая поймать на лжи.
Я уверенно киваю. Мне это дается легко, потому что технически я не лгу. Никита действительно приглашал меня на обед. Не важно, что это было два дня назад и с тех пор мы не обмолвились друг с другом даже словом…
– А у тебя как дела, пап? – спрашиваю я, чтобы сменить тему, заливая кипятком пакетик с травяным чаем в кружке. – Мы после твоей поездки толком и не виделись.
– За меня не беспокойся, Рита. Все хорошо у меня, – отмахивается отец.
– И у меня хорошо, – улыбаюсь я, подходя к папе и обнимая его за плечи. – Правда. Не волнуйся.
Поцеловав его в колючую щеку, забираю чашку с чаем и торопливо поднимаюсь в свою комнату, чтобы папа снова не завел разговор о Любимове. Думать о нем слишком больно, но говорить о нем… На это у меня просто не хватит выдержки.
В спальне, пощелкав пультом, нахожу киноканал с серией «Друзей» и, устроившись поудобнее на постели, тупо сижу, пока первые лучи солнца не окрашивают небо за окном в сизый цвет.
Глава 25Никита
– Как думаешь, Рите больше понравится рыба или мясо?
Я поднимаю взгляд от тарелки, потому что мозг из вялой беседы за столом вычленяет одно-единственное слово, на которое у меня рефлекс, – это имя Рита. Все остальное как белый шум. Я вообще не слежу, что родители и брат так живо обсуждают за субботним завтраком.
– Ты что-то мне сказала? – уточняю, обращаясь к маме.
– Спрашивала, какие у Риты предпочтения в еде, – повторяет она. – Ты же помнишь, что мы ждем ее на обед?
Помню ли я? Сука, разумеется. Но я вовсе не уверен, что после двух дней тишины я могу сунуться с напоминанием об этом. Воскресенская, скорее всего, не желает иметь со мной ничего общего, и я даже ее не виню: в последнюю нашу встречу я вел себя как осел.
– Она ест и то и другое. Никаких особых предпочтений я не заметил. Разве что она отовсюду просит убрать лук, – говорю угрюмо.
– Без лука, записываю, – смеется мама, явно воодушевленная предстоящей встречей. А я даже не знаю, согласится ли прийти Рита…
– Спасибо за завтрак. – Я поднимаюсь с места и убираю за собой грязную посуду. – Насчет Риты, мам… Я с ней поговорю и тебе скажу.
– По поводу рыбы и мяса? – уточняет мама.
– Угу, насчет этого и всего.
Накинув ветровку, выхожу на улицу. Небо хмурое, моросит дождь, и ветер бросает в лицо холодные дождевые капли – погода сегодня максимально нелетная. Но я два дня просидел дома, выбирался только на пятничную тренировку с «Кометой», так что тупо хочется подышать свежим воздухом. Ладно, и Рите позвонить. Дома, где меня могут услышать, делать это не кайф.
Втягиваю в легкие воздух, медленно выдыхаю. Я курил в последний раз лет в пятнадцать, но как в профессиональный спорт ушел, это баловство из жизни вычеркнул. А сейчас впервые за долгое время отчаянно манит затянуться. Сублимация в сигареты? Ну ты дошел, Любимов.
Разблокировав мобильный, заношу палец над строкой с именем «Рита» в телефонной книге. Написать было бы куда проще, но я твердо решил позвонить. Потому что это по-мужски, и потому что я просто хочу услышать ее голос. Даже если она меня пошлет, пусть лучше это будет вербально, чтобы я запомнил. Я знаю, что пройдет время, и я буду воскрешать в памяти малейшие детали своих отношений с Ритой. Даже такие…
Звоню. Слушаю длинные гудки, которые лишь оттягивают то, что я и так уже предчувствую. Она не возьмет. Не придет. Даже не пошлет, потому что я…
– Алло, – раздается в трубке знакомый голос за секунду до того, как я бы сбросил, а следом – тишина и сбивчивое дыхание.
– Привет, – говорю я ошарашенно, размазанный напрочь самим фактом, что мы снова разговариваем.
– Привет.
И снова тишина. Некомфортная. Напряженная.
– Сегодня суббота. Мама ждет тебя на обед. Ты… помнишь? – выдаю на одном дыхании, понимая, что все это похоже на какой-то бред. Почему это должно было случиться со мной?.. С нами?
– Помню.
Что это за ответ? Она помнит, но не хочет идти? Или она помнит и согласна?
– Я заеду за тобой в час, – говорю я, делая выбор за нее. Потому что… Что еще мне остается? Это мой шанс увидеть ее сегодня. Я не могу его слить в трубу из-за собственной нерешительности.
И, блин, с каких пор я стал нерешительным? Я всегда иду напролом. Я послал отца, чтобы играть в хоккей, когда он сказал мне, что перестанет давать мне деньги. Я переехал в Штаты по контракту новичка, не дающему мне никаких преимуществ в команде, хотя у меня было солидное предложение от клуба дома. Я за секунду принял решение стать фиктивным бойфрендом Риты, когда она была в беде. Так что, черт возьми, со мной сейчас?
Устав рефлексировать и, если честно, серьезно промокнув, потому что дождь припустил не на шутку, возвращаюсь домой. Настроение, несмотря на хлюпающие кроссовки, у меня теперь замечательное.
Топлю в душ, делая воду погорячее. Думаю о Рите. Наверное, впервые очень серьезно в этом контексте. Я себе раньше не позволял присматриваться к ней внимательно. А сейчас закрываю глаза и вижу все – длинные ресницы, немного выгоревшие на кончиках, несколько веснушек на переносице, молочную кожу, которой отчаянно хочется касаться пальцами, мягкие губы… И да, теперь я точно знаю, что они такие же сладкие на вкус, как и на вид.
У дома Воскресенских я оказываюсь в 12.40. Я в принципе пунктуальный, но не настолько, чтобы в субботний день закладывать плюс тридцать минут на пробки. Это все мое нетерпение поскорее увидеть Риту – я даже не помню, когда в последний раз испытывал нечто подобное. Это почти то же чувство, с которым мне обычно не терпится встать со скамейки запасных «Миннесоты» и броситься в бой. Всепоглощающее.
Рита выходит из-за ворот ровно в 13.00. Такая красивая, что меня как-то даже врасплох застает. Волосы собраны в высокий хвост, глаза подведены, на щеках алеет румянец. На ней короткая бежевая юбка и черная водолазка. Обычный наряд, ничего вызывающего, а у меня ощущение, будто я в жизни не видел ничего сексуальнее. Похоть бьет в голову и в пах. После того единственного неожиданного рандеву в туалете десять дней назад у меня ведь никого не было. Я даже об этом не думал, потому что у меня была Рита. А теперь не могу не думать об этом по той же самой причине – потому что есть Рита. И я ее хочу.
– Привет, – говорю я, выбираясь из машины, чтобы открыть для нее пассажирскую дверь.