– А я все думал, не обознался ли, – тянет над ухом до ужаса знакомый голос. – Но нет. Все та же шлюха, что и была раньше.
Про такие моменты говорят, что сердце уходит в пятки. Со мной так и происходит. Хотя я все еще стою на ногах, внутри меня все ухает вниз, как бывает в воздушной яме в самолете.
– Пусти меня, Влад, – говорю четко, стараясь не показывать паники. – Или я закричу.
– Давай, сука, кричи, – выдыхает мне в щеку мой бывший мучитель, еще сильнее стискивая плечо, так что от острой боли у меня даже в глазах темнеет. – Я уже забыл, как ты это делаешь.
– Тебе запрещено ко мне приближаться! Если отец узнает…
– Ну ты же ему не расскажешь, правда? – вкрадчиво уточняет он, свободной рукой хватая меня за подбородок и заставляя посмотреть ему в глаза. – Моя маленькая послушная дрянь. Когда я приду за тобой снова, папочка тебя не спасет.
– Ты же уехал из города. Твои родители…
– Ну так я вернулся, сука! – рычит он, внезапно теряя терпение, и с размаху бьет меня по лицу. – Пошли слухи, что ты нашла себе нового олуха. Так я быстро положу этому конец… Напомнить тебе, что стало с твоим жалким дружком из университета, который после встречи со мной потратил сотку на дантиста? Этот получит еще…
– А ну-ка быстро отпусти ее! – еще до того, как заканчивается эта фраза, а Никита, не церемонясь, отдирает от меня Влада, врезает тому локтем под дых и бросает на пол, я ощущаю, как от облегчения у меня на глазах выступают слезы. – Не смей к ней прикасаться, ублюдок!
– О, а вот и защитничек нарисовался, – язвительно цедит Зарецкий, хватаясь за бок. – Уже знаешь, что она любит пожестче? Если ее привязать…
– Заткни. Свою. Пасть, – по слогам выдает Никита, и эффект от его холодного тона такой, что даже у меня трясутся поджилки. – Я не посмотрю, что мы в общественном месте…
– Эта сука не стоит…
Последнее слово Влада тонет в жестком хрусте его челюсти. Брызжет кровь. Стон. Грубый мат. Я зажмуриваюсь.
– Никит, не надо, пожалуйста, – шепчу я, отчаянно борясь с подступающей тошнотой. – Забери меня отсюда…
Я слышу, как глухо ругается Любимов. Как мои одеревеневшие плечи обнимают его горячие руки, как мое лицо утыкается в его грудь, обтянутую свитером.
Что-то ломается внутри. Я начинаю всхлипывать.
– Ш-ш-ш, малышка. – Горячие губы касаются моей щеки. – Я о тебе позабочусь.
Глава 27Никита
Рита в моих объятиях мелко дрожит. Она больше не плачет, лишь изредка ее остаточные после истерики всхлипы нарушают тишину, но это пугает даже больше.
Господи, ну какой же конченый псих этот ее бывший! Меня прошибает холодный пот от одной мысли, что бы произошло, не появись я в коридоре вовремя. Он бы ее просто убил – такая нездоровая одержимость была написана на его лице.
Кулак до сих пор ноет от соприкосновения с его челюстью, и все же кажется, что этого было недостаточно. В хоккее меня учили не выносить конфликты в зону рукопашного. Лучшее наказание для обидчика – это полная доминация над ним на льду. Да и я никогда не был кровожадным. Но тут… Я на каком-то совершенно новом уровне ненавижу Влада Зарецкого, и жажда физической расправы над ним затмевает все остальное. Хотя нет, не все. Рита волнует меня больше.
– Рит, – начинаю осторожно, как маленькую, поглаживая ее по волосам, но она отчаянно мотает головой, будто не хочет ничего слышать.
Откровенно говоря, я и не знаю, что сказать. Мыслей так много, а облечь их в слова не получается. Но на часах перевалило за десять вечера, и хотя я с удовольствием просидел бы вечность, держа Риту в объятиях на заднем сиденье, я понимаю, что нужно двигаться. Машина остыла, и даже несмотря на то что она сидит у меня на коленях и я крепко ее обнимаю, она может замерзнуть.
– Мы должны ехать, – говорю я, не сумев сдержать вздох сожаления.
– Я… не хочу домой. Не хочу сейчас быть одна. Папа увидит…
– Хорошо, потому что я не хочу, чтобы ты была одна, – отвечаю тихо, касаясь губами ее волос. – Ты мне доверяешь?
Я не слышу, но ощущаю, как Рита кивает. Нехотя пересаживаю ее с колен на сиденье. Когда мои глаза находят в темноте салона ее бледное измученное лицо с рассеченной губой, я чувствую, как внутри что-то сжимается. Мягко касаюсь пальцами ее щеки с давно высохшими ручейками слез, убираю прилипшую ко лбу прядь волос.
– Я о тебе позабочусь, – зачем-то говорю снова.
Я пока не знаю, что и как я собираюсь делать, но то, что я не допущу, чтобы кто-то еще хоть раз тронул ее пальцем…
Я в этом уверен.
Помогаю Рите выбраться из машины и открываю для нее пассажирскую дверь спереди. Усевшись на место водителя, завожу мотор и набираю Мишу. Брат может быть удивительным засранцем, но в ситуации как сейчас он становится первым, кому я хочу позвонить.
– Да, – отвечает он после нескольких гудков.
– В твоей квартире можно сегодня остаться? – спрашиваю я.
Не знаю, может, это мой напряженный голос играет свою роль, но Миша вообще не задает лишних вопросов, на которые прямо сейчас у меня нет ответов.
– Пароль от ворот – восемь, шесть, девять, четыре. Ключ у консьержа возьми. Имей в виду, что холодильник пустой, – лишь предупреждает он спокойно.
– Спасибо.
Пауза.
– Никит, помощь нужна?
Я вздыхаю, совершенно не готовый к этим словам брата. Может быть, мы не так уж далеки друг от друга, как я считал все это время. Может быть, он чувствует, какой на душе раздрай.
– Я обращусь, если понадобится, – обещаю я. – Спасибо, Миш.
Мы отъезжаем от кинотеатра. Дождь барабанит по крыше. Рита время от времени всхлипывает. Но это единственное, что говорит мне, что она вообще жива. Потому что ее совершенно пустой взгляд направлен в одну точку за окном, а сама она сидит абсолютно неподвижно. Я интуитивно беру ее безжизненную ладонь в свою и переплетаю наши пальцы. Она никак не реагирует, но мне самому будто становится легче. Удивительно, жест, который призван поддержать ее, позволяет расслабиться мне.
Весь путь до квартиры Миши мы проводим в тишине.
– Папа будет волноваться. – Это первые слова, которые говорит мне Рита, когда мы поднимаемся в лифте и заходим в темный коридор квартиры брата.
– Я с ним поговорю, – обещаю я, помогая ей снять обувь и забирая из рук сумочку. – Не думай об этом.
Рита фокусирует на мне грустные глаза. Потом отводит их, словно смотреть на меня ей невыносимо.
– Мне жаль, что ты стал этому свидетелем, – произносит она тихо.
Господи, ей жаль? Этому мудаку должно быть жаль! Я просто… Я в жизни не испытывал такой ненависти к другому человеку, какую испытываю к нему. Впрочем, такая всепоглощающая нежность и примитивная потребность защищать – чувства, которые вызывает во мне Рита, мне тоже раньше были незнакомы.
– Тебе нечего стыдиться, Рита. Он просто грязь. Не стоит ни одной твоей слезинки. – Я обнимаю ее за плечи. Рита рефлекторно морщится.
Еще не понимая точно, но предчувствуя причину, я мягко отвожу ее волосы назад и слегка оттягиваю в сторону ворот ее джемпера. На бледной коже уже проступили два лиловых отпечатка пальца там, где Зарецкий ее хватал.
Глухо выругавшись, я на секунду прикрываю глаза. Я хочу оставить Риту в безопасности, найти этого ублюдка и вытрясти из него все дерьмо. Сделать так, чтобы у него не было сил даже тупо смотреть в сторону этой девушки. Но я заставляю себя вспомнить о том, что сейчас важнее, и, мягко коснувшись губами лба Риты, обещаю:
– Мы все решим завтра.
– Мы останемся здесь? – спрашивает она.
– Да. Это квартира Миши. Нас здесь никто не побеспокоит.
– Хорошо. Я могу сходить в душ?
– Конечно, – спохватившись, я веду Риту в спальню. Открыв несколько ящиков, нахожу полотенце, халат. – Могу дать тебе одну из футболок брата.
– Давай.
Когда Рита скрывается в ванной, я жду, пока зашумит вода в кране. После этого достаю мобильный и набираю номер сенатора.
– Юрий Борисович, здравствуйте. Это Никита Любимов.
– Угу, я заметил, – весьма недружелюбно тянет Воскресенский. Этот человек меня явно испытывает. И теперь, своими глазами увидев причину, я его прекрасно понимаю. – Рита почему на звонки не отвечает?
– Она со мной.
– Это я и без тебя понял.
– Влад Зарецкий в городе, – говорю прямо. – Он снова угрожает ей.
На другом конце провода возникает напряженная пауза. Потом сенатор очень нелицеприятно ругается.
– Он подкараулил ее возле женского туалета после кино, куда мы ходили вместе с ней, – продолжаю я ровно, хотя внутри все пылает от ярости, стоит мне вспомнить события вечера. – Я успел вовремя, но Рита в шоке. И он снова оставил на ней синяки.
– Привози Риту домой, – говорит Воскресенский требовательно.
– Нет. Сегодня она останется со мной, – отвечаю твердо, готовый противостоять и сенатору, и всему миру. – Я хочу понять, что делать с ним.
– Я решу.
– Я убью его.
– Без этого давай, – грубовато обрывает меня сенатор. – Он нарушил судебный запрет приближаться к ней. В этот раз я добьюсь, чтобы он, несмотря на влияние родителей, получил реальный срок.
– Кто его родители?
– Большие люди, Никита, – отвечает он скупо. – Я разберусь. Позаботься о моей дочери.
Слова сенатора Воскресенского звучат в моей голове все время, пока я жду, когда Рита выйдет из ванной. Позаботиться о ней – это все, чего я хочу. Не знаю лишь, позволит ли она, учитывая обстоятельства. Конечно, ее желание остаться со мной этим вечером вселяет в меня надежду, но разве у нее был какой-то другой выбор…
Сука. Почему во взрослой жизни все так сложно?
Чтобы занять себя чем-то, проверяю кухню. Миша не соврал: холодильник пуст, но на полках я нахожу чай и кофе. Поразмыслив, завариваю чай. Может быть, Рита захочет…
Чай успевает остыть. На часах одиннадцать вечера. Риты все нет.
Прождав еще минуту, начинаю испытывать неясное беспокойство. Иду к ванной, чувствуя, как пульсирует в висках. За дверью шумит вода. Коротко стучу, но не получаю никакого ответа. Стучу громче, ощущая, как страх становится сильнее, а мысли, вихрем проносящиеся в голове, рисуют самые ужасные сценарии.