– Как всегда, – говорю небрежно.
Да, так и есть. Я уже много раз уезжал. В этом нет ничего нового для меня.
– А девочка твоя что?
– А что с ней? – делаю вид, что не понимаю, о чем речь, но брат сегодня отличается особой проницательностью. Или же просто хочет меня выбесить.
– Брось, Никит. – Миша выразительно изгибает черную бровь. – Я слышал, как Воскресенский с отцом обсуждали дело Зарецкого. Там все непросто.
– Если ты слышал это от них, что ты хочешь у меня узнать? – спрашиваю я, начиная закипать. И чтобы занять руки, которые от отчаяния сжимаются в кулаки, наливаю себе кофе.
– Просто уедешь, а ее оставишь здесь? – скептически уточняет брат. Говорит и смотрит при этом так, что я начинаю ощущать себя полным ничтожеством. – Насколько я понял, Зарецкого могут отпустить под домашний арест. А учитывая, какой он псих, это не гарантирует того, что он не попытается закончить однажды начатое.
Сука. Сука. Миша режет по больному. Потому что пока так все и выглядит: завтра я просто уеду, а она просто останется здесь. И Зарецкого действительно могут сегодня отпустить под домашний арест. Об этом мне сказала сама Рита накануне, отводя взгляд, чтобы я не заметил обреченности в ее глазах, а потом еще контрольно добил звонок сенатора, который подтвердил эту информацию. Сказал, что, если это случится, к Рите приставит круглосуточную охрану, и после этих слов просто отключился.
– Я не могу заставить ее сделать то, чего она не хочет, – вырывается у меня с бессильным вздохом.
– А ты пытался ее убедить? – спрашивает он.
– Я сказал, что люблю ее, – бросаю в сердцах, выходя на недосягаемую ранее откровенность в разговоре с братом.
– Как романтично, – насмешливо тянет он. – А сделал-то ты что?
– Ты, черт возьми, на что намекаешь, Миш? – вспыхиваю я, с громким стуком опуская чашку кофе на стол. – Или думаешь, я не предлагал ей поехать со мной?
– Да я не намекаю даже. Прямо говорю, что две недели назад ты взял на себя ответственность за девчонку, а теперь собираешься свалить за океан, бросив ее здесь одну с вечно занятым отцом и неадекватом из ее прошлого, – без обиняков говорит брат. – Стоило ли вмешиваться изначально, раз тебе настолько наплевать, что с ней будет?
– Мне не наплевать! И она здесь не одна. Ее отец заботится о ней и больше не даст в обиду.
– Отец? – Миша саркастически усмехается. – Ты в детский сад вернулся? Девчонка стала твоей заботой в тот момент, когда ты заявил на нее права на юбилее Воскресенского! И ты это знаешь не хуже меня. Существуют негласные правила. Это – одно из них. Ты, блин, в своей толерантной Америке совсем охренел. Любишь ее? Пока это не больше, чем слова. Где действия, Никит?
– У меня контракт. Как минимум еще на год, – напоминаю яростно. – Я не могу не поехать. Иначе мне такие штрафные выкатят…
– Контракт дороже Маргариты, получается? Если да – у меня больше нет вопросов. – Миша демонстративно поднимает ладони, как будто признавая свой провал наставить меня на путь истинный. – Просто подумай, почему она должна ехать за тобой, а не ты – остаться с ней. Из вас двоих в опасности сейчас она, а не ты. Подумай, как ты будешь засыпать в своей кровати в Штатах, зная, что оставил ее здесь. Да, с отцом. Да, возможно, с толпой охранников. Но без тебя.
С грохотом отодвинув стул, я встаю из-за обеденного стола.
– Приятного аппетита! – бросаю язвительно, прежде чем покинуть кухню под тяжелым взглядом Миши.
Комната встречает меня укоризненно раскрытым чемоданом, лежащим на полу. Достал его утром, потому что вечером веду Риту на последнее свидание. А завтра утром у меня уже рейс. И я не могу… не должен его пропускать. У меня контракт и будущее в НХЛ. Моя жизнь. Мечты. Все там, в конечной точке маршрута, лежащего через океан. Я хотел, чтобы Рита поехала со мной. Но я не знаю, что еще сделать, что еще сказать, чтобы она решилась на перемены.
Прокручиваю в голове свою жизнь до этого отпуска. Хорошую жизнь. Простую. Относительно беззаботную. В достатке. С поклонницами. С успехами. Пытаюсь снова почувствовать вкус той жизни. Но чувствую лишь горечь разочарования. Будто бы всего этого уже недостаточно.
Брат, как бы ни хотелось мне это признавать, прав. На мне лежит ответственность за Риту. Не на ее отце, на мне. То спонтанное решение защитить ее изменило не только ее жизнь. Мою тоже. Я уже признался ей в любви. Я уже сделал для нее то, чего не стал бы делать ради любой другой девушки. Так неужели я оставлю ее здесь одну просто потому, что меня ждут в Сент-Поле?
В мыслях о том, что делать дальше, я ни разу всерьез не обдумывал идею остаться ради нее в родном городе. В шутку, с иронией, принимая, что этого не сделаю, может быть, но так, чтобы серьезно…
Внезапно ощутив прилив адреналина, беру в руки телефон. Пишу своему агенту, потом сразу тренеру Льюису. Не жду мгновенного ответа из-за разницы часовых поясов, но из-за принятого решения чувствую облегчение. Будто бы тяжелый груз с плеч свалился. Это не так, конечно. Это лишь временная отсрочка. Но это уже что-то. Для Риты и для меня.
Потому что Миша был прав еще в одном. Мужчину от мальчика отличают поступки. Действия. И я только что совершил одно из них.
Глава 36Рита
– Чего хмурая такая, а, Маргарита? – басит отец, заставая меня врасплох появлением на кухне.
Хотя, может быть, он и не пытался подкрасться незаметно – это я настолько погружена в себя, что ничего вокруг не замечаю.
– Задумалась просто, пап. Все в порядке, – давлю улыбку, но сама чувствую, насколько фальшивой она выходит.
– Конечно, в порядке! – иронично соглашается отец, усаживаясь за стол. Рядом с ним тут же появляется домработница Светлана, ставит на стол чашку крепкого кофе, от которого исходит бодрящий аромат, и тарелку с омлетом и зеленью. – Тем более что волноваться тебе больше не о чем.
– Что ты имеешь в виду?
– Зарецкого под домашний арест не отпустили. Оставили в СИЗО, – отвечает отец, не скрывая удовлетворения. – На этот раз даже мамаша не помогла. Но я не успокоюсь, пока этот мудак не получит свой реальный срок.
Слова папы приносят мне облегчение. Огромное. Но… В моем прибитом состоянии виноваты вовсе не Зарецкий и не перспектива того, что он мог сегодня выйти на свободу. С тем, что мне снова придется жить под присмотром охраны, я уже будто бы смирилась. Куда мне ходить, если Никиты не будет рядом?..
– Не вижу восторгов.
– Я… – поднимаю глаза на папу и уже не могу отвести. Он держит. Цепко, как умеет. И проницательно, так что пробирает до костей. – Спасибо за все, пап. Правда.
– Ты – моя дочь. Спасибо мне за такое говорить не надо. А вот порадоваться, что тебе не стоит в ближайшие пару месяцев шугаться собственной тени, могла бы.
– Я радуюсь.
– А слезы почему в глазах стоят? Тоже от радости?
Под влиянием какого-то неожиданного порыва встаю с места, обхожу стол и, остановившись за спиной у папы, склоняюсь и обнимаю его за плечи.
– Пап, я тебя люблю, – мой голос дрожит и ломается, когда отец накрывает мои скрещенные у него на груди руки ладонью. – Очень.
– А плачешь чего? Явно же не из-за своей любви ко мне, Рит, – бормочет он мягко. – Ну, давай же, расскажи своему старику.
– Ты знаешь, – говорю я, уже не контролируя поток слез, который течет по щекам, шее и заползает под ворот футболки.
– Знаю, конечно. Но, может, если ты это вслух произнесешь, самой станет легче.
Утыкаюсь носом в шею отца, к чертям заливаю слезами его деловую рубашку.
– Ну, Маргарита Юрьевна, – одной рукой он продолжает удерживать мою ладонь на своей груди, другой касается моих волос. – Накрутила ты себя, конечно, знатно. Не пойму только, чего плачешь. Потому что он уезжает или потому что с ним не едешь?
– Я не знаю, – всхлипываю я, потому что правда не знаю. Запуталась. И в себе, и в своих желаниях.
– А стоило бы знать, малышка. Стоило бы. – Папа встает и, обернувшись, кладет ладони на мои плечи. Смотрит в заплаканное лицо, вздыхает. – Я тебе тут не советчик, Рит. Не советчик. Сама должна понять, что тебе вот тут, – он прикладывает ладонь к своей груди, – говорит. Останешься – я буду только рад, потому что сердце болит от мысли, что ты будешь жить на другом континенте. Решишь поехать – держать не буду, отпущу. Сложно мне будет, конечно, сложно, но так уж устроено в мире, что дети рано или поздно улетают от своих родителей. А Любимов кажется парнем, с которым мне не страшно тебя отпустить. Надежный он, хоть и молодой еще.
– Я сказала ему «нет», – прерываю шепот новым потоком рыданий. – Поздно. У него рейс уже утром. А я… У меня нет ничего. Ни визы, ни билетов.
– Сказать «да» никогда не поздно, если ты так чувствуешь. – Папа качает головой и, приобняв, прижимает к груди. – Это жизнь, Рит. А с визой все решаемо, сама знаешь. Не завтра, конечно. Но решаемо.
– Я… – набрав в легкие воздух, формулирую и озвучиваю отцу свой самый большой страх, – я не понимаю, что он во мне нашел. Я сломанная. Скучная. Обыкновенная. А он – звезда. Что, если он… побыв со мной, это поймет…
Из груди папы вырывается приглушенный рокот. Это он так смеется.
– Обыкновенная? Сломанная? – повторяет он недоверчиво. – Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю, а я за свою жизнь повидал немало. Ты добрая, умная, нежная, светишься изнутри. И красивая, конечно. Как твоя мама. – Папа вздыхает. Он так редко говорит со мной о маме. Видно, что ему все еще тяжело. Что еще не забыл, не отпустил. – Никита не дурак и все это видит. И в том, что без ума от тебя, я, может быть, на юбилее еще сомневался, но уже в следующую нашу встречу отчетливо понял. Иначе ничего из этого бы не позволил. Знаешь же?
– Знаю, – шепчу я.
– А раз знаешь, то чего сомневаешься?
– Боюсь. – Откровения из меня сегодня так и льются. – Все, что ты там перечислил, может быть, во мне есть, а еще я трусиха. Я так ошиблась однажды… Я очень боюсь ошибиться еще раз.