Не умолчать, но лицом повернуться к стране —
В смертных потеках, и в клочьях, и глухонемой —
Господи мой!
Как Ты решишься судить,
По какому суду?
Что мне ответишь, когда я прорвусь и приду —
Стану, к стеклянной стене прижимаясь плечом,
И погляжу,
Но Тебя не спрошу ни о чем.
II
«Круто сыплются звезды, и холод в небесных селеньях…»
Круто сыплются звезды, и холод в небесных
селеньях.
Этот месяц на взмахе — держись, не ослабя руки!
Закрываешь глаза — и за гранью усталого зренья
Конькобежец, как циркуль, размеренно чертит
круги.
В черно-белой гравюре зимы исчезают оттенки,
Громыхает глаголом суровое нищенство фраз.
Пять шагов до окна и четыре от стенки до стенки,
Да нелепо моргает в железо оправленный глаз.
Монотонная хитрость допроса волочится мимо,
Молодой конвоир по-солдатски бесхитростно груб…
О, какое спокойствие — молча брести через зиму,
Даже «нет» не спуская с обметанных треснувших
губ!
Снежный маятник стерся: какая по счету неделя?
Лишь темнее глаза над строкою да лоб горячей.
Через жар и озноб — я дойду, я дойду до апреля!
Я уже на дороге. И Божья рука на плече.
Октябрь 1982
«Молоко на строке не обсохло…»
Молоко на строке не обсохло,
А отчизна уже поняла,
И по нас уже плакали ВОХРы,
И бумаги вшивали в дела.
Мы дышали стихами свободы,
Мы друзьям оставались верны,
Нас крестили холодные воды
Отвергающей Бога страны.
А суды громыхали сроками,
А холопы вершили приказ —
Поскорее прикрыть медяками
Преступление поднятых глаз.
Убиенны ли, проданы ль братьям —
Покидаем свои города —
Кто в безвестность, а кто в хрестоматию —
Так ли важно, который куда?
Сколько выдержат смертные узы,
На какой перетрутся строке?
Оборванка, российская муза
Не умеет гадать по руке.
Лишь печалится: Ай, молодые!
Неужели и этих — в расход?
Погрустим и пойдем по России.
Озари ей дорогу, Господь!
Сентябрь 1982
«Из незнакомого окна…»
Из незнакомого окна
Скупой огонь дрожит и льется:
Да отраженная луна
Плывет, как яблоко в колодце.
И всё.
Ни пса и ни звезды.
Минуты капают — но мимо…
Как сердце, падают плоды,
Но дрожь земли не ощутима.
Кем нам назначен этот час —
Души немое предстоянье?
Себе ли ищем оправданья?
Виним ли время, горячась?
Без слез тоскуем ли по дальним?
И ловим зов, хоть не слышны
Ни голоса, ни звук кандальный.
Но посредине тишины
Возможно ль этот зов опальный
За отпущение вины
Принять?
16. 9. 82, ночью
«Моя тоска — домашняя зверюшка…»
Моя тоска — домашняя зверюшка.
Она тиха и знает слово «брысь».
Ей мало надо: почесать за ушком,
Скормить конфетку и шепнуть «держись».
Она меня за горло не хватает
И никогда не лезет при чужих.
Минутной стрелки песенка простая
Ее утешит и заворожит.
Она ко мне залезет на колени,
По-детски ткнется носом и уснет.
А на мою тетрадь отбросит тени
Бессмысленный железный переплет.
И только ночью, словно мышь в соломе,
Она завозится и в полусне
Тихонько заскулит о теплом доме,
Который ты еще построишь мне.
Октябрь 1982
«Плачет серый ветер…»
Плачет серый ветер,
Что дразнит ворона.
Ворона хохочет —
Качаются сосны.
Ах, серый ты, серый!
Пора бы на Север:
Прилечь бы на льдине —
Никто не увидит.
Ах, бедный ты, бедный!
Качаются сосны,
А муравьи лезут
Смотреть, как ты плачешь.
А там, еще выше —
Дождик да тучи,
А там, еще ниже —
Грибы да колючки.
Зачем ветру плакать
В такой пустой вечер?
Пошли — стряхнем листья
С соседнего леса!
Ноябрь 1982
«Мне как-то снилось: кони и попоны…»
Посвящаю моему другу Валерию Сендерову
Мне как-то снилось: кони и попоны,
Рука с колючим перстнем на плече,
И горький лик коричневой иконы,
И твердый ропот тысячи мечей.
Потом не помню. Травы уставали
Оплакивать надломы, волки — выть,
И кто-то пел по мертвым на привале,
И сохли раны, и хотелось пить.
Был месяц август. Дозревали звезды
И падали в походные костры.
И Родину спасти еще не поздно
Казалось нам. Мы дождались поры,
Мы встали — и в который раз, спасая,
Ушли в траву и перестали быть.
Юродивая девочка босая
По нам бежала с криком. Не убить —
Так просто. Кажется, сейчас усвоит
Моя земля бесхитростный урок…
Но нет! Ржавеют воды, бабы воют.
А мы встаем, когда приходит срок.
Декабрь 1982
Танец с тенью
Тридцать первого — динь-дон!
Близко к полночи — сгинь сон!
Я с тобой пойду — глаз в глаз —
В новогодний пляс!
Размахну подол — кружева!
Закружи, сокол — чуть жива!
Чтобы свечки — все в одну,
Чтобы душеньку — всю в струну,
Чтобы горюшко — в дым, в окно…
Чтоб глазам темно!
А глаза-то я подвела…
А под сердцем-то не игла —
То ресничка упала: вынь!
Да снежок смахни с головы!
Шитой скатертью крыт — стол,
А каемочка — вся крестом,
А стаканы — дзынь — наливай полней!
Глянь — хвоинка на дне… Так и пей!
Я с тобой глотну
Новогодний лед,
Я тебя втяну
В танец — напролет;
Это наша ночь — динь-дон!
Да исполнится.
Загадай сон.
31. 12. 82
«Чтобы первого января…»
Чтобы первого января —
О твою щеку не кольнуться,
Но осанку не потерять
И конвойному улыбнуться:
Не жалей меня, дурачок!
Громыхай, громыхай ключом!
Январь 1983
«Паучок-математик (грустней не придумаешь зверя!)…»
Паучок-математик (грустней не придумаешь зверя!)
Все старается тонкие лапки свои посчитать.
Но полученной маленькой цифре он мудро не верит
И сердито бормочет: не вышло опять ни черта!
Он соткал чертежи, он углы вымеряет прилежно,
Он решает задачу с капустой, где волк и коза.
Но не верит ответу и снова шуршит безнадежно,
И вздыхает: решение ясно, а как доказать?
Ах ты, чокнутый гений, распятый на координатах,
Чудачок-Пифагор, полоумный тюремный пророк!
Подожди уползать: я поверю твоим результатам!
Пораскинь вензеля, посчитай мне, пожалуйста, срок.
Январь 1983
«Я с мышами и звездами говорю…»
Я с мышами и звездами говорю,
Я зеленую луковку полила,
Я сухарь покрошу в окно — январю,
А он мне узор на форточке — два крыла —
Ясным сахаром насечет:
Холод-хруст!
И — снежинку с мятным лучом!
Какова на вкус
Шестикрылая? Не горчит голубым — печаль?
Первый круг — не сердцу ли вопреки?
Но я знаю, что ему отвечать:
— Все в порядке, мастер, —
Твоей руки
На устах не тает печать
Филигранная, и почетней нет
Белых звезд на моих плечах,
Вифлеемских тех эполет
Удостоена — благодарю.
Что как женщине — в кружевах —
Ты сковал их. Пока жива —
Сберегу чистейшими, — январю
Обещаю. Кричат — виват! —
Воробьи, чтоб мастеру не грустить.
И я пью из чаши, его резьбой
Изукрашенной. Он говорит: прости,
Я боялся пересластить.
Бог с тобой.
Январь 1983
«Что календарь? Формальность бытия!..»
Что календарь? Формальность бытия!
Любой февраль уже сиренью дует.
И прежнюю печаль на молодую
Под буйную крамолу воронья
Сменяет. Но приросшая — болит!
Скребут асфальта шкуру.
Соль земли
Разметана по влажным тротуарам.
Цветные сны слоятся тонким паром,
А мы отвыкли радости делить.
Как женщина неловкая — пакеты,
Мы их роняем всей охапкой в снег!
Но все равно хватает всем на всех!
О, перемен прозрачная примета!
О, времени веселое весло!
Промокших варежек наивное тепло
Впечатается в корочку сугроба,
Зашмыгают иззябшие микробы,
Весенние созвездья из берлог
Подымут легкий запах нафталина,
И Бог, слепив дитя из мокрой глины,
Остатками запрудит ручеек.
Февраль 1983
«Блажен Василий петушиным храмом…»
Блажен Василий петушиным храмом,
Блажен солдат березовым крестом,
Блаженны дети странными мечтами,
А дураки — исчерканным листом.
Сегодня снова голубиный вечер,
И дышит снег наивно и легко.
Как хорошо б лишиться дара речи
И пить зимы парное молоко!
И видеть свет — младенчески блаженно!
Но бьет глагол в гортани, но в тисках —
Дыханье, но в пылу самосожженья
Обуглен рот, и пепел на висках.