– Вы! – выдыхаю я. – Опять!
– Боже, идиот чертов! Ну простите же! – Он в раскаянии хватается за голову. Или не в раскаянии, а чтобы пригладить буйную курчавую шевелюру.
– Чего вы добиваетесь? Убить меня хотите?
– Нет, нет, конечно! Нет. Я?… У меня обувь неподходящая…
– Для убийства?
– Для бега! А вы несетесь с такой скоростью!.. Тренируетесь, да? Вот я и подумал, что лучше подождать вас у моста – может, хоть по нему вы пешком пойдете. Поезда все-таки, мало ли… Тут-то я вас и перехвачу.
Я внимательно его разглядываю. Джек Хейуорд, да, помню. Приятный голос, легкая примесь йоркширского акцента – короткое «а» в «мало ли». Тонкая непромокаемая ветровка поверх костюма.
– Перехватите? Вы что, за мной следите?
– Нет! Нет, конечно. Простите. Нет. Не слежу. Я просто торчал у вашего дома, а потом пошел в парк, купить чего-нибудь на перекус. Смотрю – вы бежите. Сел на лавочку подождать. Я не хотел вам мешать… поддерживать форму.
Я уже довольно быстро иду вперед.
– Поддерживать форму! – фыркаю я из-за плеча. – Вам сколько лет? Шестьдесят?
– А что, так уже не говорят? Ладно, а как надо? Не хотел мешать бегать трусцой?
– Не-а.
– Что, и трусцой мы уже не бегаем?
– «Бег трусцой» тоже устарел. Теперь мы просто «бегаем», неважно, трусцой или пулей.
– Ну хорошо. Не хотел мешать вам бегать.
Мост. Я оборачиваюсь:
– Что ж, мне пора.
Он умоляюще выставляет перед собой руки:
– Пять минут.
– Нет. Извините.
Я продолжаю идти. Но не бегу. Любопытно. Он топает за мной.
– Знаю, вы считаете журналистов мерзавцами…
– Да не считаю я никого мерзавцами! – Каролина Флетчер назвала их «животными». – Я и сама, между прочим, журналист. Так что никогда такого не думала.
– В общем, не все мы плохие. Некоторые – это да. Может, даже я. – Заготовленная самокритика. Он явно продумал, что будет говорить. – Но после расследования Левесона мы стали вести себя приличнее. Телефоны не прослушиваем. Даже в двери не ломимся. Просто крутимся поблизости… ждем… живем надеждой… – Тяжелый вздох. На надежду похоже мало, скорее на разочарование. Может, в мыслях эта речь казалась ему более впечатляющей. – Я знаю, что вы пользуетесь черным ходом, – выдает он. – Сегодня, когда парковался, видел вашу дочь с той дамой.
Я резко поворачиваюсь:
– Видели?!
– Не беспокойтесь, я никому не сказал.
– Тонкий расчет? Или шкурный интерес?
– Всего понемногу, – смеется он.
Признание собственного несовершенства и двойственности, чувство юмора… словно бальзам на душу. Ведь все мы не без греха, ни одно наше побуждение нельзя назвать кристально честным и прямолинейным. Вот Клара, например, советовала продать мою историю какому-нибудь писаке – чтобы отделаться от остальных. Интересно, сработает? Кто знает… Можно было бы спросить Элисон Бретт… если бы она проявила хоть чуточку участия. Но, видимо, этого мне не дождаться. В любом случае моя репутация ее совершенно не волнует – лишь репутация передачи. И плевать ей, кто убил Аню Дудек. Я брошена на произвол судьбы… Так что, если я собираюсь реабилитироваться и вновь стать «милой Габи Мортимер», придется позаботиться о себе самой.
Мы подходим к пруду. Чуть в стороне от дорожки – спортивный снаряд для пресса, часть парковой «полосы препятствий», деревянный брус, уложенный на две подпорки. Я пристраиваюсь на него пятой точкой и объявляю:
– Пять минут. Но не для интервью. Не для записи. У вас пять минут, чтобы меня переубедить.
Он усаживается рядом со мной. Вздыхает – на этот раз, видимо, все-таки с надеждой. Ветровка раздувается, будто спасательный жилет. На брюках наверняка останутся грязные пятна. И то, что он об этом не думает, кажется мне на удивление трогательным.
– Тогда слушайте. Я верю, что вы невиновны! – Вид у него до того искренний и проникновенный, что мне становится весело. Хейуорд в ответ расплывается в улыбке, глаза исчезают, зато появляются зубы и брекеты. – Дайте мне интервью, и все тоже в это поверят. Я могу помочь вам доказать свою невиновность!
– Для этого у меня есть адвокат.
– Да ну! – Он морщится. – На самом деле нет у вас никакого адвоката. Каролина Флетчер всего лишь дежурный защитник.
– Каролина Флетчер? – Он знает ее имя? Я неприятно поражена.
– Ну, мы же не молча торчим у ваших ворот. Мы общаемся. Думаете, о чем?
– О футболе?
– В основном да. Но проскакивает и кое-что другое, познавательное. У дежурных адвокатов что ни день, то новый клиент. Их единственная задача – снять с подозреваемого обвинение. И все. Так что чихать хотела Каролина Флетчер на вашу репутацию.
– Пожалуй, соглашусь. Даже невиновному нужна самая лучшая защита…
– Могу назвать вам уйму попавших в неприятности знаменитостей, карьера которых рухнула независимо от того, виновны они были или нет. – Он мрачнеет, губы печально сжимаются. Ага, значит, я имею дело не со сплошной жизнерадостностью. – Наберется на полноценную боковую колонку.
– Джон Лесли.
– Вот-вот.
– Кто еще?
– Надо подумать. Уверен, их не так уж мало.
– Что ж, спасибо за совет. Я сменю адвоката. – И найму агента, добавляю про себя. На ошибках учатся.
– Нет! Это ни к чему. Вам нужен я! Мы сможем обелить ваше имя в печати. Дайте мне эксклюзив, исчерпывающую информацию – и я горы сверну!
Я пытливо вглядываюсь в него. Красивое лицо; моя свекровь назвала бы его «повидавшим виды»: крупный нос; вертикальные бороздки на щеках – следы множества улыбок; широкие брови; карие глаза с поразительно темной окантовкой радужки.
– Откуда мне знать, что у вас на уме? Вдруг вы меня подставите?
Еле заметное пожатие плечами:
– Придется мне довериться.
Он многозначительно смотрит мне в глаза, затем отводит взгляд. Твердый подбородок, широкие плечи, решительный рот – в прошлом такой мужчина мог бы командовать армией, вызывая у своих подчиненных безоговорочное уважение. Журналистика: новые вооруженные силы. Можно ли ему доверять? Как знать… Сколько ему лет? Сдерживаемая энергичность, восторженный энтузиазм юноши – и веер усталых морщинок вокруг глаз. Недавняя вспышка горечи… Примерно моего возраста? Но сколько раз я уже обжигалась, думая о человеке, что он «примерно моего возраста», а оказывалось – ему нет еще и тридцати?
– Сколько вам лет?
– Сорок, – очередное пожатие плечами. – Достаточно стар, чтобы понимать, что к чему.
Примерно моего возраста. Ну почти.
На дорожке останавливаются две девушки с детскими колясками, смотрят в нашу сторону. В ту же секунду мое лицо, покорное мышечной памяти, выдает заученную улыбку второсортной «звезды». Но ни намека на улыбку в ответ, ни проблеска радостного озарения: «Ух ты, это она!» Их глаза превращаются в щелочки, до меня доносится шепот. Думают, я не слышу? Или им просто плевать?… «Представляешь, она замешана в той истории с убитой… Совсем умом тронулась! И журналисту заехала! Ты синяк видела?…»
Я должна что-то предпринять. С этим согласилась даже Элисон Бретт – прежде чем бросить трубку. Может, Хейуорду известно, как «подкорректировать» интернет-поисковики? Возьмет и засунет злополучный синяк на двадцать третью страничку, где его никто искать не будет. «Гугл»-чистка, «Гугл»-подрыв, «Гугл»-сбой… У нас в передаче однажды принимал участие некий медиаманипулятор (какая-то история, связанная с Джорджем Бушем-младшим), так что я знаю – мир не без умельцев. Мы можем быть полезны друг другу. Симбиотические взаимоотношения. Рыба бычок и креветка-щелкун. Или птичка на спине африканского буйвола.
К нам подскакивает большой коричневый пес и принимается рыть передними лапами землю, время от времени то прерываясь, чтобы обнюхать получившуюся дыру, то возобновляя свое занятие. Комья земли и травы летят в Джека Хейуорда, набиваются в отвороты его брюк.
Он смеется и подзывает собаку:
– Иди ко мне, дружок.
Пес, бешено виляя хвостом, тыкается журналисту в промежность, облизывает руку и веселыми скачками несется прочь. Хейуорд смотрит ему вслед. Где-то вдали раздается крик:
– Роджер!
– Хорошо, – говорю я. – Видимо, здравый смысл окончательно меня покинул, но я согласна.
– Правда? Согласны?
Я киваю. Придется быть осмотрительной, только и всего.
Он сжимает кулак и победно дергает локтем:
– Бинго!
– Еще раз так сделаете – передумаю.
– Простите, – покорно кивает он. И повторяет жест снова – только губы двигаются беззвучно, будто дразнит меня за моей же спиной.
Он зачем-то притворяется более легкомысленным, чем есть на самом деле. Я заинтригована. Играет роль? Что ж, в этом он не одинок. Я с него глаз не спущу. Поживем – увидим.
Я встаю с бревна, стряхиваю с коленей комочки земли, разбросанные повсюду рьяным псом-копателем, и мы бредем назад, к дому. Пускается дождь. Хейуорд, смакуя мельчайшие детали – он явно очень неравнодушен к еде, – описывает ждущие его в машине вкусности: остро пахнущий итальянский хлеб, купленный в булочной на Норткот-роуд; бри из специальной сырной лавки («Я решил, что стоит попробовать»); пара бутылок бельгийского пива («Не особенно холодного, конечно, но… пойдет»).
– Вы напрашиваетесь на приглашение? Уже?
– Хотелось бы.
Темные капли дождя на дорожке, шелест ветра в верхушках деревьев. Я свожу брови – делаю вид, что размышляю, взвешиваю «за» и «против». Делаю вид, что все еще являюсь хозяйкой положения. А между тем натянутая внутри тугая пружина, которую я до сих пор не замечала, слегка ослабевает. Что тому виной? Одиночество? Отчаяние? Страх пустого дома? Не знаю, только на меня вдруг накатывает давно забытое чувство: мне не хочется, чтобы Хейуорд уходил…
Джек отправляется к машине за своей, как он выразился, «съедобной мелочовкой», и у меня есть несколько минут. Вновь набираю номер Элисон Бретт – нет ответа. Кто бы сомневался? Приглаживаю расческой волосы и принимаюсь за готовку. Режу помидоры и моцареллу, приправляю солью и оливковым маслом. Тру на терке парочку доставленных из супермаркета морковок-псевдоцукини, а попутно – и свой палец. Новое блюдо – тертая морковь-псевдоцукини с добавлением человечины! Напрягаю мозги. Что же такое съедобное мастерила как-то раз на кухне «Доброго утра» из морковки