Кэрол Вордерман?… Так… Добавим сушеный эстрагон… Немного холодного апельсинового сока… Я тороплюсь. Глупо. Куда мне спешить? Кажется, никто ко мне не мчится сломя голову.
Бросаю взгляд в окно. Через лужайку к дому шагает Джек. Наверное, я забыла запереть заднюю дверь. Чувствую замешательство – очень уж стремительно развиваются события, – но раздумывать времени нет. Пара секунд – и журналист уже в кухне. Волосы и одежда блестят, он по-лошадиному фыркает – брр, зябко, мол, и мокро; расстегивает ветровку. Я предлагаю полотенце, но в ответ слышу: «Переживу». Расшнуровывая обувь, Джек свешивается со скамейки. Дождь заливает окна, и сад от этого расплывается, превращается в скопление бесформенных зеленых островков и пятен.
Я швыряю Хейуорду чистое посудное полотенце, неважно, что он там говорит. Бросок из-за головы. Вот какая я непринужденная! Полотенце планирует и приземляется на пол в нескольких шагах от цели. Джек, ссутулившись, подбирает его, быстро вытирает лицо и протягивает мне:
– Спасибо.
Я роюсь в холодильнике в поисках вина, когда он восклицает:
– Ух ты, какие салаты! Откуда? Это вам уже не сыр с хлебом. Настоящий пир!
Вот потому-то я и спешила. Хотела, чтобы он увидел салаты, как по волшебству очутившиеся на столе, – и обомлел. Я старалась произвести впечатление. Произвела. «Пир», вот как! А теперь чувствую себя ужасно глупо. Подумаешь, морковка и апельсиновый сок. Он просто залетный журналист; а я не из тех женщин, которые нуждаются в мужском одобрении! Хватит и того, что Джек Хейуорд будет считать меня милой. Я ведь не собираюсь с ним вместе жить под одной крышей! Что на меня нашло? С чего я так разволновалась?
В руках у меня уже лежит бутылка розового, но я незаметно ставлю ее на место, рядом с молоком, и достаю упаковку сока.
– Апельсинового сока хотите? Правда, он уже есть в морковке. Может, чаю или кофе?
– Горячее питье, – высоким голосом произносит Хейуорд. Похоже, ему тоже неловко.
Он выкладывает на стол хлеб с сыром, аккуратно разворачивает упаковку, словно держит в руках хрупкое фарфоровое блюдо. Пролистывает стоящие на полке кулинарные книги. Великаном Джека не назовешь, ростом он чуть меньше шести футов, но при этом коренаст, широкоплеч – и занимает неожиданно много места.
– У меня есть капсульная кофеварка для «Неспрессо», – невпопад сообщаю я. – «Крупс».
– А у меня – бельгийский монастырский эль. Вполне подойдет, только охладить надо.
Он направляется к холодильнику, достает из пакета позвякивающие бутылки и водворяет их остывать. Заметил вино или нет? Во всяком случае, не сказал на этот счет ничего.
Не зная, чем себя занять, я включаю чайник, достаю посуду – от ее неожиданно громкого звона меня передергивает. Наконец усаживаемся за стол. Ветровка Джека аккуратно висит на спинке стула.
Я чувствую себя не в своей тарелке; подавая ложки, держу их слишком высоко и неудобно. И зачем я согласилась? Ну откуда во мне столько доверчивости? Надо было проверить его документы, убедиться в том, что Джек Хейуорд и в самом деле существует, что это не выдуманное или позаимствованное имя, что он – тот, за кого себя выдает… Элисон Бретт как-то предупреждала – ни в коем случае не впускайте журналиста в свой дом! Даже авторы элитных воскресных газет не преминут отпустить шуточку по поводу вашей ванной.
Теперь уже ничего не поделаешь, поздно… Мы едим. В доме, отгородившемся от мира ставнями, темно и тихо, и от этого наша трапеза выглядит такой странной… очень уж семейной.
– Подайте, пожалуйста, соль, – оживает Хейуорд. – Щепотка соли – и эти помидоры станут чудо как хороши!
Мы с Филиппом уже много месяцев не сидели вдвоем за кухонным столом. Если что-то и ели вместе, то только вне дома.
– Помидоры – с «Риверфорда», – нарушаю я молчание.
– Что еще за «Риверфорд»?
– Вы наверняка о них слышали – ферма, выращивающая в Девоне органические продукты. Каждый вторник оставляют на крыльце коробку с экологически чистыми овощами. Мы пристрастились к ним с легкой руки нашей старой няни, Робин.
– Какой шик! Грязные овощи для зажиточных буржуа!
– Кто бы говорил! А как же бри из специальной сырной лавки? «Я решил, что стоит попробовать…»
– Ладно, подловили! Конечно, я видел грузовики «Риверфорда».
Шуточная перепалка помогла мне слегка расслабиться, я уже не чувствую себя как на иголках. Нет, этот человек не озирается по сторонам – не оценивает габариты особняка, не прикидывает стоимость картин Крейга Айтчисона. Это я анализирую каждое его движение, препарирую каждое слово.
– Как вам бри? – Он поддевает кончиком вилки ломтик сыра и подносит к носу, разглядывая, словно диковинный экземпляр. – На вкус вполне приятный, но, кажется, недостаточно… бри-истый, не находите?
– О, по-моему, вполне… бри-истый.
– Я знаю, чего ему не хватает! – Джек вскакивает, достает из холодильника пиво, которое вряд ли успело остыть, откупоривает.
– Вы умеете готовить? – интересуюсь я, принимая протянутую бутылку.
– Умею, и вполне сносно. Я – повар без изысков, «на каждый день». Предпочитаю простые ингредиенты, сезонные.
– В наше время такой подход считается уже чуть ли не моральной нормой.
Он смеется:
– Точно. У меня была удивительная мама. Четверо детей. Я – единственный мальчик. И всех нас она научила готовить. А вас?
– Мою маму сложно было отнести к тем, кто учит готовить. Скорее уж к мамам подвида «достань-ка-фасоль-из-консервной-банки».
– Значит, у вас природный талант. Вот этот… м-м-м… морковный салат… получился очень даже пикантным.
Я отхлебываю пиво прямо из бутылки – у напитка карамельный привкус – и чувствую, как оно медленно стекает по пищеводу. Как в рекламе моторного масла «Кастрол».
– Вы далеко живете?
– В Брикстоне. Теперь. У меня квартирка над прачечной самообслуживания. Очень удобно, знаете ли.
Любопытно – мужчина его лет в квартире над «удобной» прачечной.
– А где же миссис Хейуорд?
Он поддевает вилкой очередной кусочек бри и водружает его на ломоть хлеба.
– В данный момент должность миссис Хейуорд вакантна.
Значит, учится жить один после развода.
– А дети?
– М-м-м… – Он вымакивает хлебом растекшееся по тарелке оливковое масло с привкусом томатов. Морковка сгрудилась на краю тарелки, и Джек сосредоточенно старается ее не задеть. Вот, вспомнила! Вордерман добавляла не эстрагон, а кориандр! – Ну до чего же вкусные помидоры! Нет. Детей нет.
Я спрашиваю, как он стал репортером, и выслушиваю историю его жизни. Южный Йоркшир, младший ребенок в семье, мать умерла, отец еще жив; изучал журналистику там-то; вечерняя лондонская газета, потом «Экспресс» – или он называл «Миррор»? – теперь на вольных хлебах. Я не особенно запоминаю. Мне интересно другое – насколько он умен? насколько добр? податлив? Действительно ли сможет вытащить меня из этой паутины? Сумеет ли написать хорошую статью? Можно ли ему верить? Легкий йоркширский акцент, обычно ассоциирующийся с честностью и открытостью, становится заметнее, когда Джек говорит о своей семье: короткие гласные цепляются за «дш» в слове «младший», точно испуганный ребенок – за любимого, надежного плюшевого мишку.
– Ладно, – немного погодя заключает Хейуорд, – что мы все обо мне да обо мне?
Он укоризненно дергает головой, словно спохватываясь: «Становлюсь нудным». Но ни нудным, ни скучным он мне не кажется.
– Аня Дудек! – вдруг выдает он.
Звон в ушах, всплеск паники, чувство вины. Как же я забыла, что беда приключилась не только со мной? Как я умудрилась выбросить из головы мертвую девушку?
– Да, Аня Дудек, – откликаюсь эхом, давая себе время успокоиться.
Он отодвигает тарелку к краю стола, сует руку в карман. Замирает. Вынимает руку – пустую, без сигареты.
– Вот ведь какой ребус. Шатаясь возле вашего дома, мне удалось узнать о ней следующее: работящая полька, училась в педагогическом колледже Фребеля университета Рохэмптон; дни напролет трудилась, чтобы свести концы с концами – нянчила детвору, выгуливала собак… Занималась балетом и – представьте! – подала заявление на получение британского гражданства. Она была умной, целеустремленной, способной многого добиться. Обживалась здесь, пускала корни… И какой конец – убита, задушена тонкой удавкой в своей собственной квартире и брошена посреди Вандсуорд-Коммон, словно мусор… Беременная, – добавляет журналист, как будто этот факт следует подчеркнуть особо.
Я молча жду, порой – когда думаю о ее беременности – прикрывая глаза.
– И полиция считает, что это сделали вы.
У меня вырывается невольный стон, даже думать о таком больно.
Хейуорд, словно расчищая столешницу, отодвигает подальше от себя сырную обертку и миски с салатом:
– Говорят, у Периваля это идея фикс.
– Идея фикс? – Я приподнимаю бровь.
Он насмешливо смотрит на меня:
– Именно. Идея фикс. Мики Смит из «Миррор» – очень приличный криминальный репортер, он в таких делах собаку съел, – утверждает, что Периваль кое-что накопал и решительно настроен вписать свои находки в общую картину. Его напарница… Как ее зовут?
– Морроу. Констебль Морроу.
– Так вот, констебль Морроу сильно недовольна ходом расследования. Мики случайно услышал, как она в баре жаловалась другому копу на «тупое упрямство» Периваля. Большинство убийств совершаются теми, кто был близок с жертвой – муж, жена… Огромный знак вопроса – Анин любовник. Почему его не ищут? Ведь в девяноста девяти случаях из ста виноватым оказывается именно любовник!
– Когда ее убили, он был за границей, – отвечаю я. – Мне так Периваль сказал.
– Вот как…
Я улыбаюсь:
– Что, лопнула ваша теория?
– И все-таки, – задумчиво протягивает Джек, – его одержимость вами выглядит странно. Мики Смит считает, ее спровоцировало нечто, сделанное вами в то утро, когда вы нашли тело.
– Это и было моей самой большой ошибкой – найти тело!
– Там повсюду ваша ДНК… Выглядит подозрительно.